– Но я ведь не был на войне, я просто потерял близкого человека.
– Ты был на войне, Харри. И пробыл на ней слишком долго. Ты – один из немногих полицейских, которым пришлось несколько раз убивать по долгу службы. А уж поверь мне, мы в Афганистане навидались подобного, так что я знаю, что может произойти с человеком, убившим кого-то.
– Не драматизируй. Я тоже знаю подобные случаи и не раз видел, как одни запросто стряхивают это с себя, а другие и вовсе ждут следующей возможности.
– Ты прав, все очень индивидуально. Но для сколько-нибудь нормального человека огромное значение имеет также причина убийства. Согласно данным исследования, проведенного корпорацией РЭНД[25], как минимум двадцать, а скорее даже почти тридцать процентов американских солдат, служивших в Афганистане или Ираке, заработали ПТСР. То же самое касается американских солдат, воевавших во Вьетнаме. А вот аналогичные показатели для солдат антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне в два раза ниже. Психологи объясняют это мотивацией: все прекрасно понимали, почему надо сражаться с Гитлером. Тогда как солдаты, служившие во Вьетнаме, в Ираке и Афганистане, не понимали, за что они воюют. И когда эти люди вернулись домой, общество не только не устраивало парадов в их честь, но, напротив, смотрело на них с подозрением. А солдаты без посторонней помощи не могут включить тему убийства в убедительный рассказ, оправдывающий их. В таком контексте легче убивать за Израиль. В армии этого государства количество военнослужащих с ПТСР составляет всего восемь процентов. Не потому, что там насилие носит не такой гротескный характер, а потому, что солдаты воспринимают себя защитниками маленькой страны, окруженной врагами, и имеют широкую поддержку своих сограждан. Это дает им оправдание для убийства – простое, конкретное и этичное. То, что они делают, необходимо и наполнено смыслом.
– Хм… Ты хочешь сказать, что и я, когда убивал, действовал из соображений необходимости? Да, убитые приходят ко мне по ночам, но я без раздумий и промедлений вновь спускаю курок. Раз за разом.
– Ты относишься к тем восьми процентам, у которых диагностируют ПТСР, несмотря на то что у них имеются все основания для оправдания своих убийств, – пояснила Кайя. – Однако эти люди неосознанно, но активно ищут способ возложить вину на себя. Вот, например, ты сейчас считаешь, будто виноват в…
– Слушай, давай закроем эту тему, – перебил ее Харри.
– …в том, что Ракель мертва.
В гостиной стало тихо. Харри смотрел в никуда, непрерывно моргая.
Кайя сглотнула.
– Прошу прощения, я, кажется, допустила бестактность. На самом деле я вовсе не хотела, чтобы это так прозвучало.
– Ты права, – сказал Харри. – Одна маленькая поправка: я вовсе не ищу способ возложить на себя вину. Я действительно виноват в том, что произошло. Если бы я не убил сына Свейна Финне…
– Ты просто делал свою работу.
– …то Ракель была бы жива.
– Я знаю хороших врачей, специализирующихся на ПТСР. Тебе нужна помощь, Харри.
– Да. Помощь в поимке Финне.
– Твоя самая большая проблема не в этом.
– Ошибаешься, именно в этом.
Кайя вздохнула:
– Сколько времени ты искал его сына?
– Кто считает годы? Главное, что в конце концов я нашел его.
– Никто не поймает Финне: он подобен бесплотному неуловимому духу.
Харри вопросительно взглянул на собеседницу.
– До перехода в отдел убийств я работала в отделе нравов, – пояснила Кайя. – Я читала рапорты о Свейне Финне, это было обязательно.
– Значит, говоришь, бесплотный неуловимый дух? Так-так…
– Что?
– Спасибо тебе за душ и за чай. – Харри поднялся. – И за подсказку.
– За какую еще подсказку?
Старик не отрывая взгляда смотрел на синее платье, струящееся и развевающееся в речной воде. Для мух-однодневок жизнь – это танцевальное представление. Ты стоишь в комнате, пропахшей тестостероном и духами, притопываешь в такт музыке и улыбаешься самой красивой девушке, потому что считаешь: она предназначена тебе. До тех пор, пока ты не пригласишь ее, а она не откажется, глядя тебе за спину в ожидании другого. Потом, когда ты склеишь куски разбитого сердца и перенастроишь свои ожидания, ты пригласишь на танец следующую по красоте девушку. А потом третью. И так, пока не дойдешь до той, которая скажет тебе «да». И если тебе повезет и вы окажетесь хорошей парой, ты пригласишь ее на следующий танец. И еще на один. Ну а потом вечер закончится и ты спросишь, не хочет ли она разделить с тобой вечность.
«Я согласна, любимый, но мы ведь мухи-однодневки», – говорит она и умирает.
А потом наступает ночь, настоящая ночь, и все, что у тебя остается, – это воспоминания, манящее синее платье и надежда, что до того момента, когда ты сможешь уплыть за нею, осталось не больше суток. И только синее платье позволяет тебе мечтать о том, что однажды ты снова будешь танцевать.
– Мне нужна фотоловушка. – Глубокий хриплый голос донесся со стороны прилавка.
Старик повернулся. Там стоял высокий мужчина, широкоплечий, но худой.
– У нас есть несколько моделей… – сказал Альф.
– Я знаю, некоторое время назад я уже купил у вас фотоловушку. Но теперь мне нужна самая навороченная. Та, что отправляет сообщение на мобильный, как только кто-нибудь попадет в зону видимости. И чтобы ее можно было спрятать.
– Понял. Сейчас принесу то, что может вам подойти.
Зять удалился в направлении полки с фотоловушками, а высокий мужчина повернулся и встретился взглядом со стариком. Старик вспомнил это лицо не только потому, что раньше видел его в магазине, но и потому, что в прошлый раз не смог определить, кому принадлежит этот взгляд – жвачному животному или хищнику. Странно, потому что сейчас сомнений не осталось. Мужчина был хищником. Но в этом взгляде сквозило и кое-что еще, нечто очень знакомое. Старик напряг зрение. Альф вернулся, и высокий покупатель вновь встал лицом к прилавку.
– Когда эта ловушка засечет движение перед объективом, она автоматически сделает снимок и немедленно отправит его на номер телефона, который нужно предварительно ввести…
– Спасибо, я возьму ее.
Когда высокий мужчина вышел из магазина, старик опять перевел взгляд на телеэкран. Однажды все эти синие платья порвутся на мелкие кусочки и уплывут, а воспоминания отпустят и исчезнут. Он каждый день видел шрам, знаменующий потерю и покорность судьбе, на собственном отражении в зеркале. Вот что он узнал во взгляде этого человека. Потерю. Но не покорность, нет, до этого пока еще не дошло.
Харри слушал хруст гравия под сапогами и думал, что чем старше становится человек, тем чаще он бывает на кладбищах. Знакомится с будущими соседями в месте, где ему предстоит провести вечность. Он остановился у маленького черного камня, опустился на корточки, вырыл в снегу ямку и поставил в нее горшочек с белыми лилиями. Он уплотнил снег по бокам от горшочка и поправил стебли цветов. Харри сделал шаг назад и удостоверился, что все выглядит как надо. Он поднял взгляд и осмотрел шеренги надгробий. Если существует правило, согласно которому человека следует хоронить как можно ближе к месту его проживания, то Харри будет почивать где-нибудь здесь, а не рядом с Ракелью, покоящейся на кладбище при церкви Воксен. От своей квартиры до этого места Харри дошел за семь минут; если бы он бежал, то успел бы за три с половиной – он засек время. По закону всего через двадцать лет в могилу можно подзахоронить еще один гроб. Так что, если судьбе будет угодно, они с Ракелью могут воссоединиться в смерти. Волна озноба прокатилась по его телу, и Харри закутался в куртку. Он посмотрел на часы, а потом быстро зашагал к выходу.
– Как дела?
– Нормально, – сказал Олег.
– Нормально?
– То получше, то похуже.
– Ясно. – Харри плотнее прижал телефон к уху, как будто хотел сократить расстояние между ними, между своей квартирой на улице Софиес-гате, где Брюс Спрингстин в вечернем мраке протяжно пел «Stray Bullet», и находящимся в двух тысячах километрах отсюда домом Олега, из окна которого открывался вид на военный аэродром и на залив Порсангер-фьорд. – Я звоню, чтобы попросить тебя соблюдать осторожность.
– Осторожность?
Харри рассказал ему о Свейне Финне.
– Если Финне мстит мне за то, что я убил его сына, то ты тоже можешь оказаться в опасности.
– Я приеду в Осло, – решительно заявил Олег.
– Нет!
– Как это – нет? Если этот мерзавец убил маму, то я что же, по-твоему, буду сидеть здесь и…
– Во-первых, отдел убийств и близко не подпустит тебя к расследованию. Подумай, какие доводы адвокат может выдвинуть против следствия, в котором ты, сын жертвы, принимал непосредственное участие. Во-вторых, вероятно, Финне выбрал твою мать, а не тебя, потому что ты находишься вдали от его охотничьих угодий.
– Я приеду.
– Послушай, Олег! Если он придет за тобой, я хочу, чтобы ты оставался там, где сейчас находишься, по двум причинам. Во-первых, он не поедет две тысячи километров на машине, а значит, полетит на самолете и прибудет в маленький аэропорт, сотрудникам которого ты заблаговременно раздашь его фотографии. В любом случае Свейн Финне не тот человек, который может легко затеряться в маленьком городке. Если ты будешь на месте, у нас повышаются шансы поймать убийцу. Ясно?
– Да, но…
– Причина номер два. Представь себе, что тебя не будет там в тот момент, когда Финне приедет и застанет Хельгу дома одну.
Молчание. Только Спрингстин и пианино.
Олег кашлянул.
– Ты же будешь постоянно держать меня в курсе событий?
– Ну конечно. Значит, договорились?
После того как они закончили разговор, Харри сидел и смотрел на телефон, лежащий на журнальном столике. А Брюс Спрингстин по прозвищу Босс запел следующую песню, которая также не вошла в альбом «The River», – «The Man Who Got Away»[26]