– Ну, теперь, когда все стало известно и об этом даже написали в газете, Финне просто должен сознаться. В противном случае мы возбудим против него дела об изнасилованиях. Кстати, Катрина допрашивает его прямо сейчас.
– Хм… – Харри набрал номер и поднес телефон к уху. – Надо рассказать Олегу новости. Слушай, а что ты тут делаешь?
– Я… хе-хе… пообещал Катрине проверить, все ли с тобой в порядке. Тебя не было ни дома, ни в «Шрёдере». Честно говоря, я думал, что после последнего визита тебе навсегда заказан вход сюда…
– Да, но тот идиот придет на работу только вечером. – Харри кивнул на коляску. – Можно посмотреть на малыша?
– Он сразу почувствует присутствие постороннего человека и проснется.
– Ладно. – Харри отнял телефон от уха. – Занято. Предложения по плей-листу на следующий четверг?
– Тема?
– «Кавер-версии, превзошедшие оригиналы».
– Джо Кокер и «A Little…»
– Уже есть. Как насчет «Francis and the Lights» и их версии «Can’t Tell Me Nothing»?
– Канье Уэст? Ты спятил, Харри?
– Ладно. А композиция Хэнка Уильямса? – подал голос Эйстейн.
– Ну это уж и вовсе полный бред! Никто не исполняет Хэнка лучше Хэнка.
– А «Your Cheatin’ Heart» в исполнении Бэка?
– А в глаз?
Харри и Эйстейн рассмеялись, и Хольм понял, что они шутили над ним.
Харри положил руку на плечо Бьёрна:
– Мне так не хватает тебя, дружище. Не пора ли нам с тобой на пару раскрыть какое-нибудь по-настоящему жуткое убийство?
Бьёрн кивал, с удивлением рассматривая улыбающееся лицо Харри. Глаза его сияли каким-то неестественно ярким светом. Может быть, у него действительно ум за разум зашел? Вдруг горе все-таки перебросило его за грань? Но вдруг улыбка Харри треснула, как хрупкий лед на луже во время октябрьских заморозков, и Бьёрн уставился в черную, полную отчаяния глубину глаз. Как будто Харри попробовал радость на вкус, но потом выплюнул ее.
– Ну что ж… – тихо ответил Бьёрн. – Это можно организовать.
Катрина смотрела на красную лампочку над микрофоном, сигнализировавшую о начале записи. Она знала, что, как только поднимет глаза, встретится взглядом со Свейном «Женихом» Финне. А этого она не хотела. Не потому, что полагала, будто его взгляд может как-то подействовать на нее, а потому, что сама могла оказать на него влияние. Учитывая бесспорно ненормальное отношение Финне к женщинам, полицейские сначала хотели задействовать следователя-мужчину. Но потом прочитали протоколы прошлых допросов, и оказалось, что на допросах Финне лучше раскрывается перед женщинами. Вот только Катрина не знала, смотрели ли они при этом в глаза друг другу.
Она надела блузку, которая, с одной стороны, не выглядела вызывающе, а с другой – должна была показать, что Катрина нисколько его не боится. Она бросила взгляд в соседнее помещение, где один из полицейских управлял записывающим оборудованием. Компанию ему составляли Магнус Скарре из следственной группы и Юхан Крон, который с видимой неохотой покинул допросную, после того как Финне сам попросил оставить его наедине с Катриной.
Катрина коротко кивнула полицейскому, и тот тоже кивнул ей в ответ. Она зачитала номер дела, свое имя и имя Финне, место, дату и время. Это была старая практика с тех времен, когда магнитная лента могла затеряться, но она и сейчас служила напоминанием о начале формальной части допроса.
– Да, – преувеличенно четко и с легкой улыбкой ответил Финне на вопрос Катрины о том, хорошо ли он знает свои права. И точно так же произнес «нет», когда следователь спросила, не возражает ли он против записи допроса.
– Давайте для начала поговорим о вечере десятого марта и о ночи с десятого на одиннадцатое, – сказала Катрина. – Этот промежуток времени мы в дальнейшем будем называть ночью убийства. Что произошло?
– Я принял кое-какие таблетки, – ответил Финне.
Катрина записывала, не поднимая глаз.
– Валиум. Стесолид. Или рогипнол. Может, всего понемногу.
Слушая его голос, она вспомнила звук колес дедушкиного трактора, едущего по гравию на острове Сотра.
– Возможно, поэтому картина для меня немного неясна, – сказал Финне.
Катрина прекратила писать. Неясна? Она почувствовала во рту металлический привкус, вкус паники. Он что, собирается отказаться от признания?
– А возможно, это потому, что я всегда немного дурею, когда испытываю сексуальное возбуждение.
Катрина подняла глаза. Взгляд Свейна Финне встретился с ее взглядом. Ей показалось, что в голову вошел бур. Он облизал губы, улыбнулся и понизил голос:
– Но я всегда запоминаю самое важное. Ведь именно поэтому мы всё это и совершаем, правда? Воспоминания можно унести с собой и воспользоваться ими в минуту одиночества.
Катрина увидела, как его правая рука рисует для нее в воздухе картинку, двигаясь вверх-вниз, но вновь опустила глаза в свои записи.
Скарре настаивал на том, чтобы надеть на Свейна наручники, однако Катрина отвергла эту идею. А то Финне еще вообразит, что полицейские его боятся, и это даст ему моральное превосходство. Он может захотеть поиграть с ними. И сейчас, через минуту после начала допроса, Финне, похоже, именно этим и занимался. Катрина перебирала лежавшие перед ней листы бумаги.
– Если вы плохо помните, то мы можем поговорить о трех случаях изнасилования, которые описаны вот здесь. У нас и свидетельские показания имеются, они должны помочь восполнить возможные провалы в памяти.
– Туше, – ответил Финне; Катрина знала, что он все еще улыбается, хотя и не смотрела на него. – Но, как я уже говорил, самое важное я помню.
– Послушаем.
– Я пришел туда около девяти часов вечера. У нее болел живот, она была очень бледной.
– Подождите. Как вы вошли в дом?
– Дверь была открыта, так что это проблемы не составило. Она кричала и кричала. Она была так напугана. И я д-держал ее.
– Удушающим движением? Или борцовским захватом?
– Не помню.
Катрина понимала, что они слишком быстро продвигаются вперед, что ей требуется больше деталей, но сейчас важнее всего получить признание, пока Финне не передумал.
– И что потом?
– Ей было очень больно. Из нее лилась кровь. Я взял н-нож…
– Ваш собственный?
– Нет, нож поострее, я нашел его там, на месте.
– И куда вы ее ударили?
– С-сюда.
– Допрашиваемый указывает себе на живот, – сказала Катрина.
– В пупок, – уточнил Финне тоненьким детским голоском.
– В пупок, – повторила Катрина, глотая подступающую тошноту. И испытала чувство триумфа. У них есть признание. Остальное – это уже так, украшение, вишенка на торте.
– Вы можете описать Ракель Фёуке? И ее кухню?
– Ракель? Красавица. Как т-ты, Катрина. Вы очень похожи.
– Во что она была одета?
– Этого я не помню. Тебе кто-нибудь говорил, насколько вы похожи? Словно с-с-сестры.
– Опишите кухню.
– Ну просто тюрьма. Кованые железные решетки на окнах. Можно даже подумать, что хозяева кого-то боялись. – Финне рассмеялся. – Ну что, Катрина, полагаю, этого достаточно?
– То есть как?
– Мне эта б-беседа уже п-поднадоела.
Она почувствовала легкую панику.
– Но мы только начали.
– Голова болит. Очень тяжело вновь переживать травмирующие ситуации вроде этой, уж тебе ли не знать.
– Ответьте мне только…
– Все, сладкая моя. Я закончил. Если хочешь услышать еще что-нибудь, приходи сегодня вечером ко мне в камеру. Я буду с-свободен.
– Видео, которое получила Дагни Йенсен, – оно было отправлено вами? На нем запечатлена именно жертва этого убийства, Ракель Фёуке?
– Да. – Финне встал.
Краем глаза Катрина заметила, что Скарре уже мчится к ней. Она сделала предупредительный жест, подав сигнал тем, кто находился за стеклом, а потом опустила глаза на лист с вопросами. Она лихорадочно размышляла. Можно, конечно, надавить на Финне, но тогда есть риск того, что Крон объявит признание недействительным, обосновав это использованием неподобающе суровых методов допроса. Или же она могла удовольствоваться уже имевшимся, а этого было вполне достаточно для прокурора и для выдвижения обвинения. Подробности они могли добыть позже, перед судом. Катрина посмотрела на наручные часы, которые Бьёрн подарил ей на первую годовщину свадьбы. И сказала:
– Допрос закончен в пятнадцать часов тридцать одну минуту.
Подняв глаза, она увидела, что в соседнее помещение вошел раскрасневшийся Гуннар Хаген и обратился к Юхану Крону. Скарре появился в допросной и надел наручники на Финне, чтобы отвести его обратно в камеру предварительного заключения. Катрина заметила, как Крон пожал плечами и что-то ответил Хагену, после чего тот покраснел еще больше.
– Увидимся, фру Братт.
Слова прозвучали так близко к ее уху, что ее слегка обдало слюной. А потом Финне и Скарре вышли. Она увидела, как адвокат последовал за ними.
Прежде чем присоединиться к Хагену, Катрина вытерлась салфеткой.
– Крон рассказал «ВГ» о нашей сделке. Об этом написано на их сайте.
– И что он сказал в свое оправдание?
– Что ни одна из сторон не обещала хранить договор в тайне. А потом Крон спросил, считаю ли я, что мы заключили договор, который не терпит света дня. Потому что, по его словам, сам он подобных сделок избегает.
– Вот лицемерный подонок! Он просто хочет показать себя во всей красе: дескать, вот чего я способен добиться.
– Будем надеяться, что причина только в этом.
– Что вы имеете в виду?
– Крон – хитрый и талантливый адвокат. Но существует еще более пронырливый человек.
Катрина посмотрела на Хагена и прикусила нижнюю губу:
– Хотите сказать, его клиент?
Начальник полиции кивнул. Они повернулись, посмотрели через открытую дверь в коридор и увидели там спины Финне, Скарре и Крона, ожидавших лифта.
– Вы можете звонить в любое время, Крон, – сказала Мона До, поправляя наушник и разглядывая себя в большом зеркале, висевшем в спортивном клубе. – Если посмотрите на список пропущенных вызовов, то увидите, что я тоже пыталась до вас дозвониться. Как, думается мне, и все остальные норвежские журналисты.