– Может, поговорим об убийствах?
Бор поправил галстук и посмотрел на часы, потом медленно и глубоко вздохнул:
– А надо?
– У нас еще есть время.
Бор на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл их.
– Убийство – это сложно. И очень просто. Когда мы отбираем солдат в элитный спецназ, они должны не только соответствовать определенному набору физических и психологических требований. Они должны быть в состоянии убивать. Так что мы ищем людей, которые умеют дистанцироваться от убийства. Вы наверняка видели фильмы и телепрограммы о наборе в войска специального назначения вроде «Курсов рейнджеров». Там больше всего говорят об управлении стрессом, о том, как оставаться боеспособным, не имея достаточного количества еды или возможности поспать. В те времена, когда я еще служил рядовым, мало фокусировались на убийстве, на способности солдата отнять чужую жизнь и потом жить с этим. Сейчас мы знаем больше. И понимаем: тому, кому предстоит убивать, следует познать самого себя. Он не должен удивляться собственным чувствам. Неправда, что убить существо одного вида с тобой неестественно, на самом деле все обстоит как раз наоборот. В природе такое происходит постоянно. Не подумайте, я вовсе не хочу сказать, что надо лишать жизни любого, кто вызывает у тебя неприязнь. Разумеется, надо сдерживать себя, на то мы и люди. Но с другой стороны, то, что ты в состоянии убить, – это признак психического здоровья, это демонстрирует способность к самоконтролю. Если у солдат моего спецподразделения и было что-то общее, так это то, что все они относились к убийству с полным спокойствием. Но тому, кто хотя бы одного из них назовет психопатом, я дам в нос.
– Всего лишь в нос? – уточнил психотерапевт, криво улыбаясь.
Бор не ответил.
– Мне бы хотелось, чтобы вы прямо рассказали, в чем ваша проблема, – произнес Мадсен. – Вам приходилось убивать. И во время нашей предыдущей беседы вы назвали себя монстром – вот, у меня записано. Но в тот раз вы не захотели поговорить об этом.
Бор кивнул.
– Я вижу, вы сомневаетесь, а потому еще раз повторю: я обязан соблюдать врачебную тайну, так что бояться абсолютно нечего.
Бор вытер лоб тыльной стороной ладони.
– Я знаю, но прямо сейчас время поджимает, у меня назначена встреча по работе.
Мадсен кивнул. Обычно, помимо чисто профессионального любопытства, необходимого для определения корня проблемы, он редко интересовался историей пациента per se[31]. Но в этом случае дело обстояло иначе, и он надеялся, что сумел скрыть разочарование, услышав подобный ответ.
– Хорошо, тогда на сегодня достаточно. Если вы принципиально не хотите обсуждать эту тему…
– Я хочу поговорить об этом, я… – Бор замолчал и застегнул пиджак. – Я должен с кем-нибудь поговорить об этом, иначе…
– Увидимся в понедельник, в это же время?
Да, ему необходимо купить кушетку. А может, еще и оборудовать кабинку для исповеди.
– Надеюсь, ты любишь крепкий кофе? – прокричал Харри в гостиную, разливая воду из чайника по кофейным чашкам.
– А сколько у тебя всего пластинок? – прокричала в ответ Кайя.
– Около полутора тысяч. – Рукам стало горячо, когда он просунул пальцы в ручки чашек. Тремя быстрыми широкими шагами Харри переместился из кухни в гостиную. Кайя стояла на диване на коленях и копалась в коллекции винила на полке.
– А если точнее?
Уголок рта Харри приподнялся в подобии улыбки.
– Одна тысяча пятьсот тридцать шесть штук.
– Как и все мальчики-невротики, ты, конечно, расставил пластинки в алфавитном порядке, по фамилиям исполнителей. Но вот в пределах одного певца или группы я что-то системы не вижу. Там они у тебя стоят не в хронологическом порядке, по дате выхода.
– Нет, – сказал Харри, опустил чашки на журнальный столик рядом с компьютером и подул на пальцы. – Система есть: они расставлены в том порядке, в каком я их приобрел. Последняя купленная пластинка – крайняя слева.
Кайя рассмеялась:
– Любопытная логика!
– Бьёрн говорит, что я ненормальный, потому что больше никто, кроме меня, так не делает. – Он уселся на диван, она опустилась рядом с ним и сделала глоток кофе.
– Мм…
– Замороженно-высушенный кофе из только что открытой банки, – сказал Харри.
– Я уже и забыла, как это вкусно, – засмеялась она.
– Что? Неужели с тех пор никто не угощал тебя этим напитком?
– Ох, Харри, похоже, только ты один и знаешь, как надо обращаться с женщинами.
– Ну что ж, возможно, ты и права, черт возьми, – не стал спорить Харри и указал на монитор. – Вот фотография следа на снегу перед домом Ракели. Видишь, подошва точь-в-точь как у тебя?
– Да, – согласилась Кайя, разглядывая свой сапог. – Но след на фотографии оставлен сапогом большого размера, да?
– Предположительно сорок третьего или сорок четвертого, – подтвердил Харри.
– А у меня тридцать восьмой. Я купила их на блошином рынке в Кабуле, это был самый маленький размер из имевшихся в наличии.
– И это советские военные сапоги тех времен, когда русские вторглись в Афганистан?
– Ага.
– Но тогда получается, что им как минимум тридцать лет.
– Впечатляет, да? Помню, в Кабуле у нас был один норвежский подполковник, который любил повторять, что если бы эти сапожники правили страной, то СССР существовал бы и по сей день.
– Ты, случаем, не о подполковнике ли Боре говоришь?
– Угадал.
– Значит, у него тоже были такие сапоги?
– Точно не скажу, но подобная обувь была там очень популярна. И стоила дешево. А почему ты спрашиваешь?
– В распечатке телефонных разговоров Ракели номер Руара Бора фигурирует так часто, что полиция проверила его алиби на ночь убийства.
– И?..
– Его жена утверждает, что он был дома весь вечер и всю ночь. Но меня удивило, с каким упорством Бор названивал Ракели, если по каким-то причинам не мог до нее дозвониться: раз, другой, третий. Возможно, этого маловато, чтобы обвинить его в преследовании, но разве не странно, что начальник звонит подчиненной гораздо чаще, чем она ему?
– Не знаю. Думаешь, Бор мог испытывать к Ракели не только профессиональный интерес?
– А ты сама как считаешь?
Кайя почесала подбородок. Харри не знал почему, но этот жест показался ему мужским, может быть, из-за того, что обычно представители сильного пола так чешут бороду.
– Бор – хороший руководитель, болеет душой за дело, – сказала Кайя. – Это означает, что иногда он может проявлять заинтересованность и нетерпение. Я с легкостью могу представить, что он позвонит подчиненной три раза, прежде чем та успеет ответить на его первый звонок.
– В час ночи?
Кайя скривилась:
– Ты хочешь услышать возражения или…
– Хотелось бы.
– Ракель работала заместителем директора Института по защите прав человека, если я правильно понимаю?
– Да.
– И чем именно она занималась?
– Составляла отчеты для компетентных органов по правам человека при ООН. Писала доклады. Консультировала политиков.
– Ну вот видишь. Сроки там наверняка жесткие, иной раз приходится жертвовать отдыхом сотрудников. Да плюс еще разница во времени: не забывай, что в штаб-квартире ООН на шесть часов меньше, чем у нас. По-моему, в данном случае нет ничего удивительного в том, что твой шеф иногда звонит тебе поздно.
– А какой адрес у Бора?
– Вроде бы он живет где-то в Сместаде. Если не ошибаюсь, в доме, который принадлежал еще его родителям.
– Ясно.
– О чем ты думаешь?
– Да просто разные мысли.
– Давай выкладывай.
Харри потер шею.
– Я отстранен от работы и поэтому не имею права вызвать подозреваемого на допрос, потребовать ордер на обыск или как-либо иначе действовать легально. Но мы можем немного покопаться в мертвой зоне, где сотрудники Крипоса и отдела убийств нас не увидят.
– Это как?
– Рассмотрим такую версию. Бор убивает Ракель. После этого он едет прямо домой и по дороге избавляется от орудия убийства. В таком случае он наверняка ехал по той же самой дороге, по которой мы с тобой сегодня возвращались сюда из Хольменколлена. Вот где бы ты выбросила нож между Хольменколленом и Сместадом?
– Пруд Хольмендаммен находится буквально в двух шагах от дороги.
– Хорошо, – сказал Харри. – Но в материалах следствия говорится, что нож там уже искали, однако ничего не обнаружили, хотя средняя глубина пруда составляет всего три метра.
– Тогда где?
Он закрыл глаза, прислонился головой к стене из виниловых пластинок и представил себе дорогу, по которой ездил множество раз. Путь из Хольменколлена в Сместад. Это не больше трех-пяти километров. И огромное количество возможностей избавиться от маленького предмета, ведь там преимущественно сады.
Кустарник перед выездом на улицу Сташунсвейен мог оказаться тем самым местом. Харри услышал вдалеке металлический звон трамвая и жалобный крик где-то поблизости. И внезапно в мозгу у него вновь вспыхнул фейерверк. На этот раз он был зеленым. С запахом смерти.
– Мусор, – сказал Харри. – Контейнер.
– Что?
– Нож спрятан в мусорном контейнере при бензоколонке на улице Сташунсвейен.
Кайя засмеялась:
– Это одна из тысячи возможностей, однако ты, кажется, совершенно уверен.
– Я бы на месте убийцы именно так и поступил.
– Эй, с тобой все в порядке?
– В смысле?
– Ты вдруг сильно побледнел.
– Нехватка железа, – пояснил Харри и встал.
– Обслуживающая компания вывозит мусорные контейнеры по мере их наполнения, – сказала темнокожая женщина в очках.
– И когда это произошло в последний раз? – уточнил Харри, глядя на большой серый бак, стоявший рядом со зданием бензоколонки. Женщина, представившаяся директором, объяснила, что контейнером пользуются их сотрудники, в него сбрасывают упаковки от товаров. Она не могла припомнить, чтобы кто-то из посторонних тайно выкидывал туда мусор. С одного конца контейнера зияла открытая металли