– И что же именно обнаружилось?
– ДНК неизвестного в засохшей слюне на краю стакана.
– Мужчины?
– Да. Они сказали, что на стакане также были отпечатки пальцев.
– Отпечатки пальцев? Значит, у них есть фотография. – Харри свесил ноги с кровати. – Александра, ты настоящий друг, спасибо тебе!
– Друг! – фыркнула она. – Кто хочет быть другом?
– Позвонишь, когда у тебя будет еще что-нибудь интересное?
– Я позвоню, когда в моей кровати будет лежать здоровенный мужик, вот что я сделаю. – И она отключилась.
Харри оделся, взял чашку кофе, спустился в гостиную, открыл ноутбук Кайи и вошел под своим паролем на страницу расследований Полицейского округа Осло. Он отыскал фотографию стакана в приложении к последнему отчету. Там имелась также фотография содержимого посудомойки. Две тарелки и четыре стакана. Это значит, что стаканами наверняка пользовались совсем незадолго до убийства. Ракель не оставляла посуду в посудомойке больше чем на два дня, и если за это время машина заполнялась меньше чем наполовину, случалось, она вынимала из нее содержимое и мыла все вручную.
Стакан с отпечатками пальцев был из тех, что Ракель купила в маленькой стеклодувной мастерской в Ниттедале. Она принадлежала одной сирийской семье, прибывшей в Норвегию в качестве беженцев. Ракели нравились светло-голубые стаканы, и она хотела помочь беженцам, поэтому предложила закупить у них партию посуды для «Ревности». Она считала, это придаст бару еще больше своеобразия. Но прежде чем Харри успел обдумать это ее предложение, он вылетел как из дома в Хольменколлене, так и из числа совладельцев бара. Ракель хранила эти стаканы в шкафу в гостиной. Вряд ли преступник отправился бы туда искать посуду, чтобы утолить жажду после убийства. В отчете было написано, что на стекле имелись также отпечатки Ракели. Значит, она сама дала этому человеку попить, протянула ему стакан. Наверняка воды, ибо в отчете говорилось, что следов других напитков обнаружено не было. И кстати, сама Ракель ничего не пила, в посудомойке стоял только один стакан из голубого стекла.
Харри вытер рукой лицо.
Значит, к ней пришел человек, которого она знала достаточно, чтобы впустить в дом. Но почему, когда он попросил воды, Ракель просто не взяла из кухонного шкафчика над раковиной купленный в «ИКЕЕ» стакан, а отправилась в гостиную? Она явно хотела произвести на гостя впечатление. Ради кого она так старалась? Неужели любовник? В таком случае их отношения начались совсем недавно, поскольку он не бывал здесь раньше. Харри внимательно просмотрел предыдущие записи на карте памяти: судя по ним, в дом входила и выходила из него только хозяйка, у Ракели за все время не было ни одного посетителя. Вплоть до ночи убийства. Наверняка это он пил из стакана. Харри думал о человеке, увидев которого Ракель, казалось, в первый момент удивилась, но спустя всего лишь пару секунд впустила его в дом. В отчете значилось, что совпадений в базе отпечатков пальцев не найдено. Значит, это не один из действующих полицейских – во всяком случае, не один из тех, кто работал на месте преступления, и не преступник, известный полиции. Этот человек недолго находился в доме, потому что больше нигде его отпечатки не обнаружены.
Эксперты, которые работали с уликами, пользовались старым методом: цветной порошок нанесен на поверхность при помощи кисточки. Харри четко видел отпечатки пяти пальцев. Четыре посередине, короткий мизинец повернут влево. На донышке стакана – отпечаток большого пальца. Ракель протянула ему стакан правой рукой. Взгляд Харри пробежал по отчету и нашел подтверждение тому, что он уже знал: на стакане отпечатки правой руки Ракели и левой руки неизвестного. Внезапно мозг Харри забил тревогу, поскольку услышал точно такой же скрип половицы, как и вчера вечером.
– Ты вздрогнул! – рассмеялась Кайя, пришлепавшая босиком в гостиную. На ней был синий потертый махровый халат слишком большого размера. Наверное, он раньше принадлежал ее отцу. Или брату. – У меня продуктов в обрез, но мы можем пойти позавтракать…
– Не беспокойся, – сказал Харри, закрывая ноутбук. – Мне надо домой – переодеться.
Он встал и поцеловал ее в лоб.
– Кстати, у тебя красивая татушка.
– Правда? – Она улыбнулась. – Ты говорил, что мы, люди, по определению глупцы-незнайки, поэтому нам нельзя делать надписи на камнях или на коже, а можно использовать только водорастворимые краски. Что нам нужна возможность смыть прошлое, забыть, кем мы были.
– Господи, неужели я такое говорил?
– Ну да: чистый лист, свобода, возможность стать кем-то новым, лучшим. Татуировки ограничивают человека, заставляют его придерживаться старых убеждений. Ты говорил, что если, допустим, наколешь на груди изображение Иисуса, то потом станешь волей-неволей крепко держаться старых суеверий, потому что такая татуировка будет выглядеть совершенно по-идиотски на груди у атеиста.
– Неплохо. И я впечатлен, что ты все это помнишь.
– Ты был рефлексирующим мужчиной со множеством странных мыслей, Харри.
– Раньше я был лучше, надо было вытатуировать эти мысли. – Харри почесал шею. Сигнал тревоги не пропадал, как старая сигнализация, визжащая под окном спальни в ожидании, когда кто-нибудь выйдет и отключит ее. Может, дело не только в скрипе отошедшей половицы?
Кайя проводила его в коридор. Он надел ботинки.
– Знаешь что? – сказала она, когда Харри, уже полностью одетый, стоял в открытых дверях. – Теперь ты выглядишь так, словно решил выжить.
– Не понял.
– Когда я видела тебя в церкви, мне показалось, что ты только и ждешь первой возможности умереть.
Катрина посмотрела на экран телефона, чтобы узнать, кто это ей звонит. Она помедлила, взглянула на стопку отчетов на своем письменном столе и вздохнула.
– Здравствуйте, Мона. Работаете в воскресенье? Приятно видеть подобное усердие.
– ИВТ, – сказала Мона До.
– Что, простите?
– «И вам того же»: сокращение для текстовых сообщений.
– Да, я тоже работаю. Без тягача Норвегия остановится.
– Что, простите?
– Просто старый лозунг: «Без женщин…» Забудьте. Чем я могу помочь «ВГ»?
– Я хотела узнать, как продвигается расследование убийства Ракели Фёуке.
– Для этого существуют пресс-конференции.
– Последняя была уже довольно давно. А Андерс…
– Тот факт, что вы живете с полицейским, не дает вам права лезть без очереди, Мона.
– Мало того, это ставит меня в самый конец очереди. Потому что вы до смерти боитесь, как бы кому-нибудь не показалось, будто у вас ко мне особое отношение. И я собиралась сказать, что Андерс, конечно, ничего мне не рассказывает, но выглядит он недовольным. Из чего я делаю вывод, что расследование застопорилось.
– Расследования никогда не стоят на месте, – ответила Катрина, массируя лоб свободной рукой. Господи, как же она устала! – И мы, и Крипос работаем систематически и без устали. Каждый след, который не приводит нас к цели, все-таки приближает нас к ней.
– Записала. Но мне кажется, эту вашу цитату я уже давала раньше. Хотелось бы чего-нибудь более пикантного. Не могли бы вы, так сказать, добавить перчику?
– Ах вот как, более пикантного? – Катрина почувствовала, как что-то давно сдерживаемое прорвалось наружу. – Ладно, слушай. Ракель Фёуке была прекрасным человеком. Умным, порядочным и деликатным, чего никак нельзя сказать о тебе. Твои долбаные журналистские замашки меня уже достали! Если тебе неймется в выходной, то не тревожь, по крайней мере, ее память! Совсем совесть потеряла, чертова сука! Ну что, хватит перчику или еще добавить?
Высказавшись подобным образом, Катрина изумленно замолчала, поскольку и сама такого от себя не ожидала.
– Вы хотите, чтобы я процитировала это в статье? – спросила Мона До.
Катрина откинулась на офисном кресле и выругалась про себя.
– Ну а вы сами как думаете?
– Учитывая то, что нам еще предстоит сотрудничать в будущем, – сказала Мона, – я думаю, что лучше сделать вид, будто этого телефонного разговора вообще не было.
– Спасибо.
В трубке раздались короткие гудки, и Катрина положила лоб на прохладную столешницу. Это уже слишком, столько всего на нее навалилось. Ответственность. Заголовки в газетах. Нетерпение начальства. Малыш. Бьёрн. Неуверенность в себе. Почему она в воскресенье находится здесь, на службе? Потому что не хочет быть дома с мужем и сыном? Или этого требуют интересы дела? Что толку бесконечно читать отчеты: как своих сотрудников, так и Крипоса? А ведь Мона До права: расследование зашло в тупик и они топчутся на месте.
Посреди парка Стенспаркен Харри резко остановился. Он отправился в обход, чтобы немного подумать, но забыл, что сегодня воскресенье. Пронзительно лающие собаки и неистово орущие дети словно бы соревновались, кто кого перекричит, а еще с ними состязались отдающие громогласные команды родители и владельцы собак. Но даже эти звуки не могли заставить замолчать смутное чувство тревоги, никак не желавшее отступать. Пока внезапно оно не исчезло. Потому что он вспомнил. Вспомнил, где видел левую руку, держащую стакан с водой.
– Как думаешь, человека можно посадить в тюрьму за то, что он заказал резиновую секс-куклу в виде ребенка? – спросил Эйстейн Эйкеланн, листая газету на стойке бара «Ревность». – Я считаю, как бы мерзко это ни звучало, что мысль все-таки должна быть свободна.
– У мерзости должны быть границы, – сказал Рингдал и облизал указательный палец, прежде чем продолжить пересчитывать купюры из кассы. – Вчера у нас был хороший вечер, Эйкеланн.
– Здесь написано, что профсоюзники никак не придут к единому мнению, могут ли игры с секс-игрушками в виде детей привести к увеличению количества нападений на несовершеннолетних или нет.
– Но сюда заходит слишком мало девушек. Может быть, нам ввести скидку на напитки для женщин моложе тридцати пяти?
– Но это же абсурд. Никто ведь не предлагает сажать в тюрьму родителей, которые покупают своим детям игрушечные автоматы и позволяют им понарошку расстреливать своих одноклассников.