Харри насколько мог тщательно убрал за собой, избегая смотреть на труп Ракели, при этом говоря себе, что это может только поколебать его решение и что он уже видел то, что требовалось: ее здесь не было; все, что осталось, – это просто тело, оболочка, лишенная души. Харри не мог вспомнить подробности уборки, у него кружилась голова, и он безрезультатно пытался восстановить в памяти сам момент убийства, пробиться через полный мрак, покрывший отрезок времени с того момента, как он достиг определенной степени опьянения в баре «Ревность», и до того, как проснулся здесь. Что, в сущности, человек знает о самом себе? Может, Харри пришел к ней, а Ракель, стоя на кухне и беседуя с ним, этим в стельку пьяным сумасшедшим, поняла, что все-таки не сможет сделать того, на что намекала Олегу: позвать мужа обратно? Она что, прямо заявила об этом Харри? И не это ли толкнуло его на то, чтобы перейти черту? Отказ и в тот же самый момент наступившее понимание, что он уже никогда, никогда не вернет ее назад, – могло ли это резко превратить любовь в неконтролируемую ненависть?
Он не знал, не помнил.
Харри помнил только, что после пробуждения, пока он прибирался в доме, одна идея начала вырисовываться все четче. Разумеется, он с самого начала окажется основным подозреваемым. Чтобы сбить полицию с толку, чтобы спасти Олега от лжи о классическом убийстве на почве ревности, сохранить его юношескую незамаранную веру в любовь, уберечь мальчика от осознания того, что его воспитателем и примером для подражания был убийца, требовался другой человек. Громоотвод. Альтернативный виновный, тот, кого можно и нужно было распять на кресте. Не Иисус, разумеется, а грешник похуже самого Харри.
Харри смотрел в лобовое стекло, и пар от его дыхания заставлял расплываться огни города, раскинувшегося внизу.
Интересно, в тот момент он рассуждал таким образом? Или же его мозг, иллюзионист-манипулятор, просто сочинил эту историю про Олега, нашел оправдание, вместо того чтобы признать более простой мотив: скрыться с места преступления. Избежать наказания. Спрятаться где-нибудь и вытеснить все из сознания, поскольку жить с грузом подобных воспоминаний попросту невозможно, подчиниться инстинкту самосохранения, который в действительности управляет нашим мозгом и телом.
Во всяком случае, мозг Харри сделал именно это. Вытеснил воспоминания о том, как он вышел из дома, позаботившись о том, чтобы дверь осталась незапертой и нельзя было утверждать, что у убийцы имелся ключ от дома. Как сел в машину, но вдруг вспомнил, что фотоловушка сможет разоблачить его, если будет обнаружена полицией. Как содрал ее с дерева, вынул карту памяти, которую выкинул потом в один из мусорных бачков у здания спортивного клуба «Реди». Позже какой-то фрагмент всплыл из глубин подсознания. Это произошло в тот момент, когда он в состоянии глубокой сосредоточенности реконструировал вероятные пути отхода убийцы и размышлял, куда тот мог выбросить карту памяти. Ну как Харри мог подумать, что случайно отправился в то самое место, ведь существовал миллион других возможностей? Даже Кайя поразилась тогда его железной уверенности.
Но вытесненные воспоминания обернулись против него, чуть не поймав Харри в ловушку. Он без тени сомнения отдал карту памяти Бьёрну, и предпринятое им тщательное расследование, целью которого было найти другого заслуженно виновного – насильника вроде Финне, убийцу вроде Бора, заклятого врага вроде Рингдала, – взяло его в кольцо.
Размышления Харри прервал телефонный звонок.
Это была Александра.
По пути к Столе он заехал к Александре и отдал ей ватную палочку с кровью. Он не говорил, что это кровь с вероятного орудия преступления, с ножа, который он нашел среди своих собственных пластинок. По дороге Харри понял, почему засунул нож между «Rainmakers» и «Ramones». Все просто: так имя Ракели встало в алфавитный ряд.
– Нашла что-нибудь? – спросил Харри.
– Та же группа крови, что у Ракели, – сказала она. – Первая.
Самая распространенная, подумал Харри. У сорока восьми процентов населения Норвегии первая группа крови. Делать выводы, основываясь лишь на совпадении группы крови, – все равно что гадать, подбрасывая монетку. Это еще ничего не значит. И тем не менее в данный момент это обстоятельство оказалось решающим. Потому что он заранее решил – подобно Финне с его игральным кубиком – положиться на судьбу.
– Анализ ДНК не требуется, – сказал Харри. – Спасибо, и хорошего тебе дня.
Теперь у Харри оставалась лишь одна-единственная, последняя возможность, тонюсенькая ниточка, способная его спасти.
Петер Рингдал проснулся в своей постели в десять часов утра.
Его разбудил не будильник, тот был заведен на одиннадцать. Не соседская собака, не машины соседей, уезжающих на работу, не дети, идущие в школу, – все эти звуки его спящий мозг научился игнорировать. Нет, это было что-то другое. Какой-то громкий звук, похожий на крик, донесся вроде бы снизу.
Рингдал поднялся, натянул брюки и рубашку, взял пистолет, который ночью всегда клал на тумбочку возле кровати. Спускаясь вниз, он почувствовал, как голые ноги обдало порывом холодного ветра, а оказавшись в коридоре, понял причину. На полу лежали осколки стекла. Кто-то разбил окно в форме полумесяца во входной двери. Дверь в подвал была наполовину открыта, но свет не включен. Ну вот они и явились. Время настало.
Ему показалось, что человеческий крик, или что это было, донесся из гостиной. Рингдал прокрался в помещение, держа пистолет перед собой.
Он сразу понял, что никто не кричал, что разбудивший его звук был произведен ножкой кресла, скребущей о паркет. Одно из тяжелых кресел было передвинуто и развернуто спинкой к нему, а лицом к панорамному окну в сад, где стояла скульптура в виде спутника. Петер рассчитывал, что сидевший в кресле человек не мог слышать его шагов, но, конечно, вполне возможно, незваный гость специально поставил кресло таким образом, чтобы видеть отражение входящего в оконном стекле, при этом оставаясь невидимым для него. Петер Рингдал прицелился в спинку кресла. Две пули на уровне копчика, две выше. Соседи услышат выстрелы. Да и от трупа сложно избавиться незаметно. А еще сложнее будет объяснить, зачем он это сделал. Правда, можно сказать полиции, что он стрелял в целях самообороны, увидев разбитое стекло, и что ему раньше угрожали убийством.
Он сильнее прижал палец к курку.
Почему это так трудно? Он ведь даже не видел лица человека, сидящего в кресле. Надо представить, что там никого нет, это только шляпа.
– Там никого нет, это только шляпа, – прошептал хриплый голос ему в ухо. – А вот к твоему затылку приставлен настоящий пистолет. Так что опусти свой и стой спокойно, или же я выпущу вполне настоящую пулю и разнесу твой мозг, который сейчас советую использовать себе во благо.
Не поворачиваясь, Петер Рингдал выпустил из руки пистолет, и тот с грохотом упал на паркет.
– Что тебе надо, Холе?
– Хочу получить ответы на следующие вопросы: почему отпечатки твоих пальцев обнаружились на стакане в посудомоечной машине Ракели? Почему ее шарф лежит в твоем комоде? И кто эта женщина?
Петер Рингдал уставился на черно-белую фотографию, которую человек, стоявший сзади, держал перед его глазами. На снимок из кабинета в подвале. На изображение женщины, которую он, Петер Рингдал, изуродовал и убил. А потом положил в ледяной багажник автомобиля и сфотографировал.
Глава 37
Петер Рингдал обескураженно смотрел сквозь лобовое стекло автомобиля прямо в снежную метель. Он почти ничего не видел, но все равно надавил на газ. Здесь, в горах, движения субботним вечером, да еще в такую погоду, почти не было.
Он выехал из Тронхейма два часа назад и из сообщений по радио понял, что его машина одной из последних проехала в Доврские горы по трассе Е6, прежде чем ее закрыли из-за ненастья.
В Тронхейме у него был забронирован номер в гостинице, но остаться он никак не мог, сама мысль о банкете казалась невыносимой. Почему? Да потому, что он неудачник и только что проиграл финал чемпионата Норвегии по дзюдо в полулегкой весовой категории. И ладно бы проиграл действительно сильному сопернику, так нет, черт побери, он, считай, сам по-глупому подставил себе подножку. До конца поединка оставалось несколько секунд, и Петер вел в счете: две оценки «юко» против одной «кока», надо было только удержать преимущество. И ведь он контролировал ситуацию, правда! Но потом размечтался о том, как, став чемпионом, будет давать интервью, прикинул, что бы сказать такого остроумного, расслабился на долю секунды и внезапно почувствовал, что летит на пол. Он, правда, упал на меньшую часть спины, так что его сопернику присудили «вадза-ари», а не высшую оценку «иппон», однако, поскольку на этом поединок и закончился, это все равно означало победу.
Петер с силой ударил по рулю.
Потом, в раздевалке, он открыл купленную на свои деньги бутылку шампанского. Кто-то отпустил комментарий по этому поводу, а он ответил, что раз уж в кои-то веки финал чемпионата передают по телевидению в субботу вечером, а не в воскресенье утром, то это надо отметить, так что какого черта? Он умудрился заглотить больше половины бутылки, до того как в раздевалку вошел тренер, отнял у него шампанское и сказал, что очень сожалеет, что Петер нажирается после каждого поединка, вне зависимости от того, проигрывает он или выигрывает. А он тогда ответил, что также сожалеет, что ему достался наставник, который не сумел сделать из него чемпиона. Тут тренер начал нести какой-то философский бред: дескать, само слово «дзюдо» в переводе означает «гибкий путь» и Петеру следует научиться проявлять гибкость – поддаваться сопернику, дать ему приблизиться к себе, а также воспринимать проигрыш со смирением, не думать, будто он самый лучший, помнить о том, что он еще всего два года назад выступал за юниоров и что высокомерие – синоним поражения. А Петер ответил, что все дзюдо – одно сплошное притворство и нечего тут рассуждать о смирении! Соперника надо обмануть, продемонстрировав ему с