его на огненную окрыленную колесницу». «Великодушные существа развевают по всей земле пламя любви к человеку и возносят над всем человеческим родом знамя общественной добродетели. Добрые люди, живущие по законам арифметики, замечают, как невыгодно гостеприимство, и ведут низкий расчет трате времени и непредвиденным издержкам, которых им стоит гость. Напротив того, высокая душа гонит в преисподнюю земли всякий неприличный, недостойный расчет и говорит: «Я исполню веление Господа, Он промыслит и огонь и жертву».
«Если ваш дух не властелин мира, то он делается его игралищем. Все бедствия, когда-либо постигавшие людей, могут постигнуть и нас. И потому не излишне каждому, а тем более молодому человеку, освоить с ними свою мысль и так твердо установить в себе чувство долга, чтобы не оробеть ни пред какими муками».
Второе положение: «есть человек, есть его и свойства», как есть они в минерале, в растении, в животном; но соль не имеет свойства серы, мак — розы, ягненок — льва.
«У каждого человека есть свое призвание: особенный дар, и побудительный, и привлекательный. У него есть способности, безмолвно требующие себе бесконечного упражнения. Именно в этом направлении открыто для него все протяжение. Он — как лодка, встречающая на реке препятствия со всех сторон, исключая одной; здесь, единственно здесь, лодка может пронестись и заскользить по неисчерпаемому морю. Этот дар или призвание слиты с его естеством, то есть с душой, воплотившейся в нем».
«… Исполняя свое предназначение, человек отвечает на потребности других, порождает в них новые вкусы, наклонности и, удовлетворяя их, олицетворяет сам себя в своем произведении. Если он правдив и честен, его самолюбие с наиточною пропорциональностью соотносится с его мощью. Так высота горы совершенно соразмерна объему ее основания».
«… Самые пушинки и соломинки подлежат законам, а не случайности; таким образом, и человек пожинает только то, что посеял. Ему будут принадлежать плоды, взращенные его трудами, и ему предоставлено достижение самообладания и его охранение от посягательства других, с которыми не следует завязывать сношений горьких и докучных. Он имеет неоспоримые права на все, свойственное его природе и гению; он отовсюду может заимствовать то, что принадлежит его духовному расположению. Вне этого ему невозможно усвоить ничего, хотя бы распались пред ним все затворы вселенной».
Поэтому «…претензии должны бы оставаться в покое и предписать себе бездействие, они никогда не произведут ничего истинно великого. Претензия никогда не написала «Илиады», не разбила в пух и прах Ксеркса, не уничтожила рабства, не покорила мир Христианству».
«… Теперь, всякий сызмала терзается над решением богословских задач: о первородном грехе, о происхождении зла, о предназначении и над прочими подобными умозрениями, которые на практике не представляют никаких затруднений и нимало не затмевают пути тех, которые для таких поисков не сбиваются со своего. Многие умы должны предложить себе на рассмотрение и такие вопросы; они в них то же, что корь, золотуха и другие едкие мокроты, которые душа должна выбросить наружу, чтобы после наслаждаться отличным здоровьем и предписывать целебные средства и другим. Простым натурам подобные сыпи не необходимы. Нужно иметь редкие способности, для того чтобы самому себе отдать отчет в своем веровании и выразить другим свои воззрения касательно свободного произвола и его соглашения с судьбою человека. Для большинства же людей, в замене наукообразной пытливости, весьма достаточно иметь несколько верных инстинктов, немного удобопонятных правил и честную, здравую природу».
«… Действие, которое я всю жизнь желаю совершить, вот действие, согласующееся с моими способностями; ему и надобно посвятить все свои силы. Человек счастлив только тогда, когда он может сказать, что исполнил свое намерение, что вложил душу в труд свой и довел его до конца как нельзя было лучше. Но если он поступает иначе, то и покончив с трудом, он не почувствует ни отрады, ни облегчения; талант его хиреет, Муза ему недоброжелательствует; на него не нисходит ни вдохновение, ни упование».
«… Я убежден в том, что величайшие нравственные законы могут быть усмотрены человеком на каждом шагу при самых обыденных обстоятельствах и поступках. Эти неподкупные законы, отражаясь на стали его резца, надзирая за мерою его ватерпаса, его аршина, за итогами счетной книги его лавки, не менее истории обширных государств удостоверяют его в том, что доброкачественность его занятий достигает возвышенности его помыслов.
…Некоторая доля мудрости непременно добудется из каждого поступка естественного и благонамеренного.
…Человек должен быть самим собою. Тот дар, те его свойства, которыми он отличается от других, — впечатлительность в отношении некоторого рода влияний, влечение к тому, что ему прилично, оттолкновение от того, что ему противно, — определяют для него значение вселенной. Среди всеобщей толкотни и шума, из многого множества предметов он высмотрит, выберет, он прислушается к тому, что ему мило, сходственно или нужно: он как магнит среди железных опилок. Лица, факты, слова, заронившиеся в его памяти, даже бессознательно, тем не менее пользуются в ней действительною жизнью. Это символы его собственных свойств, это истолкование некоторых страниц его совести, на которые не дадут вам объяснений ни книги, ни другие люди. Не отвергайте, не презирайте случайный рассказ, физиономию, навык, происшествие; словом то, что глубоко запало в вашу душу; не гасите своего поклонения тому, что, по общему мнению, стоит хвалы и удивления. Верьте им: они имеют корень в вашем существе.
… Что ваше сердце почитает великим, — то велико. Восторг души не обманывается никогда.
… Наше совершенствование очень сходно с развитием растительной почки. Сначала вы имеете инстинкт, потом — мнение, напоследок — знание; то есть, корень, цвет, плод. Доверяйтесь инстинкту; он содействует вызреванию истины, и тогда вы узнаете, почему вы ему верили: из познания произойдет вера. Наконец, когда настает пора разума, мы уже не наблюдаем, не утруждаем себя наблюдением, потому что приобрели уже силу прямо устремлять внимание на отвлеченную истину и обнимать духовным оком все образы здешнего существования, во время ли чтения, разговоров или личной деятельности».
К Эмерсону с совершенною справедливостью можно применить сказанное им о Платоне: «Он представляет собою редкое преимущество ума, а Именно могущественный дар поставлять каждый факт на последовательную высоту и, через это, обнаруживать в каждом из них залоги дальнейшего развития. Это развитие или расширение мысли удлиняет духовное зрение там, где для обыкновенного глаза уже смыкается горизонт и это второе зрение усматривает, что продленные линии законов тянутся во все направления». С американским мудрецом всюду Вефиль, всюду то место, где одинокий Иаков, в пустыне, на закате солнца, кладет себе в изголовье камень и — «льстивица утверждена на земле, ее же глава достает до небеса, и ангелы Божии восходят и нисходят по ней. Господе же на вершине ее». И пробужденный от сна Иаков говорит: «яко страшно место сие: несть сие, но дом Божий, и сия врата небесная». Научный факт, качество благоразумия, чувство любви, свойства общечеловеческие — все это лесенки, имеющие ступени, которые ведут вверх. Пройдемся по ним.
«Благоразумие есть добропорядочность внешних чувств, изучение наружного, видимого. Это самое объективное действие нашей души; это — божество, промышляющее о животном. Благоразумие обращается с миром физическим, по законам мира физического; подчиняясь им, оно охраняет здоровье телесное; бодрость же духа охраняет оно своим повиновением законам духовным[1]. Похвальное благоразумие, или знание внешности вещей, сознает соприсутствие других законов; оно понимает, что его радение второстепенно и что его блюститель относится к оболочке, но не к самому сердцу предметов.
… Наш свет переполнен поступками и пословицами, внушенными благоразумием унизительным, обожающим одну материю, как будто в человеке нет ничего другого, кроме ушей, неба, носа, глаз и пальцев! Как будто единственное назначение благоразумия состоит в вопросе: «А выпечется ли из этого хлеб?» Но развитие духа, удостоверяя нас в высоком начале видимого мира и устремляя человека к совершенству, как к внедренной цели его назначения, низводит все остальное — здоровье, богатство, земную ли жизнь — на степень средств. Подобное развитие доказывает, что благоразумие не есть какая-то особенная добродетель, но только имя, которое принимает мудрость в своих отношениях к телесному составу и к его потребностям. Благоразумие, отчужденное от других качеств, есть ложное благоразумие. Оно законно лишь в смысле естественной истории воплотившейся души, лишь в своей должности развивать пред нею многоценный свиток законов природы под тесным небосклоном ее внешних чувств.
Степени для успешного ознакомления с миром бесчисленны; для настоящего нашего обзора достаточно обозначить три. Есть такой род людей, который живет только ради пользы символа; в этом отделе богатство и здоровье почитаются наиважнейшими благами. Другой разряд, повысившись над предыдущими торгашами, прилепляется к красоте символа: сюда относятся естествоиспытатели, ученые, поэты, художники. Третий отдел всем своим бытием уже переступает за черту красоты символа и поклоняется самой сущности, для которой символ служит только отражением: это люди мудрые. Первые имеют толк, вторые — вкус, третьи — духовное предвидение. Много уходит времени, пока человек добирается до вершины лестницы, но, достигнув ее, он проникает в смысл символа и наслаждается им вполне. Око его открывается для красоты нетленной, и если он водрузит шатер свой на священной и светоносной вершине видимой природы, уже не житницы, не дома примется он там строить, но возблагоговеет пред величием Творца, которое провидится ему с лучезарностью солнца через каждую скважину, каждую рас