Мы все разумны. Разница между нами не в толке, а в уменье. В одном академическом клубе встречался я с человеком, который оказывал мне чрезвычайную внимательность, воображая себе, что я, как писатель, имею опытность несравненно обширнее, чем его; тогда как я видел, что в этом отношении мы совершение равны с ним. Кто из нас способен написать «Отелло» или «Гамлета»? Заметьте, однако, как легко гений их творца, его изумительное знание жизни, его увлекательное красноречие находят доступ в нашу душу. Разум творческий, который мы называем гением, встречается гораздо реже разума восприимчивого. Первый производит мысли, поэмы, изречения, проекты, системы, умозрения. Это — деторождения духа: произведения союза мышления с природою. Ничего нет труднее, как принудить себя думать. Человек принимается, например, обозревать основания гражданских учреждений или хочет углубиться в отвлеченную истину. Он безостановочно и без устали устремляет свой ум в одно направление; но это напряжение — не впрок: мысли снуют в голове; истина то едва промелькнет, то смутно обозначается. Он садится, он пересаживается, наконец, говорит: пойду пройтиться, и тем временем обдумаю яснее и полнее. Не помогает и ходьба. Он запирается в кабинете, там схватит он мысль — она ускользает! Вдруг, наконец, неожиданно, истина проявляется. Огонек забрезжит, разгорается: вот она, исходная точка, вот краеугольный камень, искомый нами! Но, если оракул дал ответ, так это оттого, это мы прежде, так сказать, осаждали святилище.
В гении должны находиться два дара: мысль и выражение. Первая есть всегда откровение, есть чудо, с которым не освоит нас ни привычка, ни внезапность, ни беспрерывное изучение: она всегда будет поражать удивлением ее созерцателя и оставит его невразумленным. Вообразите только себе воцарение новой истины в мире! Возникновение такого образа мысли, который в сию минуту; в первый раз, появляется на свет, как птенец вечности, как отголосок всемогущества безначального и бесконечного! Новое откровение, кажется, в одно мгновение вступило в наследство всего бывшего до него, оно же издает законы всему, еще не существующему. Оно приводит в движение каждый помысел человека, и все установленное готово подвергнуться изменениям. Но что бы мысль могла принести пользу, ей потребно орудие, которое дало бы ей возможность войти в сношение с людьми. Самые возвышенные вдохновения умирают со своим избранником, если нет руки, способной передать ее внешним чувствам. Сообщиться — значит сделаться предметом видимым, осязательным. Все люди приближаются в некоторой степени к первоначальной истине, следовательно, в каждом из них есть свойство сообщения; но у одного художника эта возможность доходит и до руки. Мысль гения внезапна, но и для самой богатой и даровитой природы способность выразить ее зависит от упражнения воли, от сдержанности мгновенных порывов, от надзора за ними. Гениальное могущество в том и состоит, чтобы при отважной решимости и выборе, руководимым строгим суждением, овладеть видимым в природе и преобразить его в красноречивую мысль; но вместе с тем вновь созданная изобразительная речь должна быть непринужденна, естественна и почерпнута не из опытности или знания, но из родников лучших.
Конечно, разум обсуждающий находится в условиях более выгодных, нежели разум творческий; однако условия безупречного умственного творчества встречаются уж слишком редко. Разум целостен и требует той же неделимости для своих произведений. Преувеличенное поклонение одной идее или честолюбивое покушение сочетать множество идей разнородных одинаково противоречат единству разума. Его целостность ощущается в произведениях не по разрозненности и не по накоплению; одна бдительность доводит разум до величия и до наилучшей возможности творить, смотря по расположению воли: Такие произведения имеют полноту природы.
Хотя ни один гений не в силах переделать мир по новому образцу, как бы ни распределил он иначе или как бы ни умножил он его частности, однако мир воспроизводится миниатюрно в каждом событии, так что все законы природы можно уследить в самом малейшем факте. Оттого-то признаком развития служит усмотрение тождественности.
Наша жизненная стихия — истина; но если человек вперит внимание на один из частных видов истины и долго и исключительно посвятит себя на рассмотрение одного этого вида, истина становится не истиною;, она развенчивается, она делается похожа на ложь. Как несносны френологи, грамматики, фанатики политические и религиозные; вообще всякий смертный, обуянный одною идеею и потерявший от ее преобладания равновесие рассудка. Это уже начало безумия. Каждая мысль может стать темницею. Тогда перестаешь видеть то, что видят другие: бурный ветер так сильно загнал все в одно направление, что исчезли пределы всякого горизонта.
Но хотя гении творческие — явление редкое, однако всякий человек, будучи святилищем, на которое нисходит Всевышний Дух, легко может изучить законы, по которым совершаются божественные посещения. Правила умственных обязанностей совершенно параллельны правилам обязанностей нравственных. Полное самоотречение равно требуется и от мыслителя, и от поборника святости. Мыслитель должен возлюбить истину; за нее отдать все на свете и предпочесть горе и бедствия, если они необходимы для приращения сокровищ его мысли.
Бог предлагает каждой душе выбор между истиной и покоем. Берите пр своему усмотрению или то, или другое, потому что обоих вместе не получишь, а только станешь колебаться между ними как маятник. Человек, в котором преобладает любовь к спокойствию, примет первое вероисповедание, первую философию, первую политическую партию, попавшуюся ему под руку: большею частью все это переходит к нему по наследству от отца. И ему достается покой, приволье, доброе имя; но для истины он затворил дверь. Напротив того, тот, в ком первенствует любовь к истине, избегает якорных стоянок, а пускается в открытое море. Он оберегает себя от всякого одностороннего доктринерства, принимая к сведению и противоречащие опровержения. Он подвергается всем напорам сомнений, всем смутам неустановившихся мнений, но он кандидат истины и почитатель высочайших законов своего бытия.
Найти наставника истины, изведать всю цену и всю красоту внимательного молчания — для этого можно истоптать своими подошвами всю окружность земного шара. Счастлив человек внемлющий! Когда истина сказывается мне, я ношусь по необозримому океану света, я забываю о границах моего бытия. Ее вразумления, приносимые мне и зрением, и слухом, — бесчисленны; воды таинственных потоков вносятся ими в мою душу и струятся по ней. Иисус сказал: «Оставь отца твоего, мать твою, дом твой, все имущество и следуй за мною. Кто многое оставляет, многое приобретет». Это верно и в умственном, и в нравственном отношении.
Развитие человека совершается посредством различных наставников; каждый из них поочередно пользуется верховным влиянием и спустя некоторое время уступает свое место другому. Новое воззрение кажется нам сначала ниспровержением всех предыдущих наших мнений, наклонностей и образа жизни. Таким казалось многим из наших юношей учение Канта, Сведенборга, Кузена, Кольриджа. Принимайте с благодарностью, что они дают вам. Исчерпайте их, боритесь с ними, не давайте им уйти, прежде чем вы не усвоили себе их прекрасных дарований, и через малое время страх пройдет, чрезмерность впечатлений ослабеет. Они будут уже не зловещим метеором, но ясною звездою, тихо горящею на вашем небе и проливающею свет свой на пути вашей жизни.
Притом, так как доверие к себе составляет принадлежность разума и каждая душа стоит наряду с другими душами, то, почитая гения и творения других людей, человек должен чтить и самого себя. Эсхила читают тысячи лет, но если Эсхил мне не нравится, не смущаюсь его знаменитостью и променяю сотни Эсхилов за соблюдение неподкупности моего мнения. Станьте на эту точку зрения, особенно при исследовании истин отвлеченных и при изучении философов. Если Бэкон, Спиноза, Юм, Шеллинг, Кант не подкрепляют вашего ясного внутреннего сознания, то, вместо того чтобы силиться понять их темные речи, скажите прямо, что они плохо изложили вещи, которые вы сознавали сами, но боялись рассмотреть, даже назвать. Натрудясь поочередно над Спинозой, Платоном и Кантом, вы, может быть, откроете, что они не сказали вам ничего нового, а лишь снова обратили ваш ум к быту простому, естественному, обыкновенному, не заманив вас в края недосягаемые.
Но оставим этот поучительный тон; и как ни привлекателен предмет, я даже не упомяну о прении между любовью и истиною. Я не настолько высокомерен, чтобы вмешиваться в политические партии небес: «Херувимов, более знающих, и Серафимов, более любящих», — небожители сами окончат свои распри. Но, излагая со всем хладнокровием законы разума, я не могу не обратиться к тому возвышенному и одинокому числу людей, бывших прорицателями, провозвестниками и первосвященниками чистого разума; я не могу не упомянуть о Трисмегистах, об этих глашатаях законов мысли из века в век. В те редкие часы, когда опустится глаз на сокровенные страницы Гермеса, Гераклита, Эмпедокла, Платона, Плотина, Олимпиодора, Прокла, Синезия и прочих поклонников мудрости древнего мира, как дивно кажется безмятежие и величие этих немногих вождей духа, появившихся на земле! С обширностью своей логики, с первобытною свежестью своей мысли они представляются довременными всякому делению риторическому и литературному, и кажется, что в них соединились и поэзия, и математика, и музыка, и танцы, и астрономия. С ними будто соприсутствуешь мирозданию. С помощью нескольких лучей и геометрии их душа закладывает основы вселенной; истина и величие их мысли доказывается огромностью кругозора и удобностью применения. По их повелению и неизочтимое разнообразие, и полный итог сотворенного предстают и делаются изъяснителями, истолкователями, заявителями их мысли. Но ничто так не обозначает их, возвышенность, для нас отчасти даже смешную, как то младенческое простодушие, с которым эти громовержцы, не обращая ни слова к современникам, переговаривают, перекликаются друг с другом через пространство многих столетий.