Morgenpost утверждает, что лазейкой стало тут то, что не всякое сравнение с животным представляет оскорбление[53]. Это было откровенно цинично, так как «грязная свинья» — это не сравнение с животным, а оскорбление, которое используют, чтобы причинить человеку моральный вред (свиньи в действительности очень чистые животные, так что оскорбление «грязная свинья» оскорбляет еще и свинью).
Верно то, что не всякое высказывание, выглядящее как оскорбление в адрес публичного лица, представляет собой оскорбление и что нам не следует уголовно преследовать всякое оскорбительное высказывание из соображений, лежащих в основании демократического правового государства (что является сложной юридической областью). В демократическом правовом государстве мягкость в применении суровых способов наказания в равной мере играет роль, как и попытка достичь примирения между сторонами судебного дела. Демократическое правовое государство в идеальном случае стремится к социальному миру и, к счастью, пытается постоянно и неумолимо не втягивать людей в сложные случаи судопроизводства.
Поэтому правовое государство — это не жесткий корсет из железных параграфов, но выражение процесса переговоров, который учитывает наши моральные соображения. Судопроизводство развивается в диалоге с общественностью и принимает во внимание моральные соображения. Хотя судьи в таком случае и выносят не моральные, а правовые решения, моральные доводы, тем не менее, в этически релевантных случаях могут использоваться для обоснования решения.
И все же однозначно морально неприемлемо, то есть морально запрещено обозначать Ренату Кюнаст как «грязную свинью», даже если тем самым озвучивается мнение о том, что она, как и другие члены ее партии в прошлом (речь шла о процессах в 1980-х годах), однозначно не отмежевалась от педофилии (что является отдельным вопросом). Но борьба с одним моральным злом (в данном случае с сексуальным насилием над беззащитными детьми) автоматически не оправдывает использование другого морального зла (такого как оскорбления).
Если отказаться от той идеи, что демократическое правовое государство должно способствовать моральному прогрессу и даже отражать его в поправках к законам или новых правовых системах (регулирующих, например, цифровизацию), можно сразу распрощаться с модерном и с самим демократическим правовым государством, так как его нельзя свести лишь к обозначению определенных избирательных процессов и механизмов.
Вновь и вновь звучат негативные оценки, когда юристы выносят суждения, обоснованные морально, а не чисто юридически. Но такая критика содержит ошибку в аргументации. Ведь мы можем во многом опираться на юридические аргументы лишь потому, что в демократическом правовом государстве они уже были обоснованы морально. Правила игры юридически определенной справедливости не должны вступать в конфликт с моральной справедливостью, так как иначе от нас требовалось бы их изменить.
У национал-социалистов, советских и китайских коммунистов тоже были или есть свои судебные процессы и правопорядки, но мы отвергаем их в том числе потому, что они были или являются аморальными. Если легальность, или юридические аргументы, в конечном счете не основывается на легитимности, или моральных аргументах, то она оказывается морально пуста.
В демократии есть границы толерантности, а также границы свободы слова, взаимосвязанные с достигнутым в обществе уровнем морального познания. К примеру, мы всерьез не обсуждаем, следует ли нам разрешать каннибализм. Многие возможные действия лежат далеко за пределами того, что современное демократическое правовое государство вообще стало бы принимать в расчет. Общественные, социоэкономические, моральные и политические механизмы отбора ведут к ограничению диапазона того, что, с точки зрения общества, действительно стоит обсуждать. Одна из задач нового Просвещения должна состоять в том, чтобы эксплицировать ценностную систему, которую мы институциализировали в форме демократического правового государства. Каждый гражданин должен быть способен привести аргументы в пользу того, что жить в демократическом правовом государстве лучше, чем, например, при Старом порядке XVIII века, преодоленном Французской революцией, не говоря уже о Третьем рейхе или ГДР. Если граждане этого не понимают и не признают доводов в пользу этого, значит, демократии нанесен непоправимый вред, так как она зиждется на исторических событиях, лежащих в основе морального прогресса, — который в таком случае очевидно был недолговечен.
Осмысленные общественные дебаты должны отталкиваться от этого пункта, чтобы дать слово истине и фактам также и прежде всего в области морали. Если бы наша нынешняя государственная конституция была лишь постановлением, решением, которое нельзя было бы обосновать независимо от случайных юридических правил игры, у нас больше не было бы никаких духовных оснований для того, чтобы в рамках соревнования систем защищать идею социальной рыночной экономики и демократического правового государства от неконтролируемого неолиберального глобального капитализма или китайского надзорного коммунизма.
Мораль важнее большинства
Ни в коем случае нельзя признавать притязания любых меньшинств на право голоса и участие в процессах принятия решений. Педофилы, антидемократы, однозначные враги конституции, убийцы и т. д. в силу своей моральной несостоятельности (в каждом случае ее можно разъяснить в деталях) просто не имеют права на защиту от строгости институтов в качестве меньшинств.
Следовательно, если нам по праву и дорога́ защита меньшинств, это не значит, что любое подмножество людей, разделяющее определенное свойство или образ действий, меньшее, чем подмножество, образованное остальными, тем самым уже является меньшинством, заслуживающим защиты. Скорее, меньшинствами, которые следует защищать, в основном являются люди, с которыми явно несправедливо обходились или обходятся, так что их нужно специально поддерживать, чтобы предоставить им полноту моральных и юридических прав, которых их лишали или лишают. К моральным достоинствам демократии относится то, что она дает слово угнетенным меньшинствам, страдавшим от исключения, так как формирование общественного мнения не принимало их в расчет. При определенных условиях это является морально надлежащим делом и притом истинной демократической ценностью, которую пытаются государственно защищать и поддерживать посредством ценности свободы слова.
Но кто заслуживает слова? Кто может с полным правом утверждать, что его угнетают? Так как предоставлять любому меньшинству платформу для свободного высказывания, чтобы включать его мысли и чувства в институциональные процессы демократического волеобразования, — это не позитивная моральная ценность, то есть делать это морально не надлежит, сегодня мы должны в первую очередь поставить вопрос о том, какие границы есть у свободы слова и реструктуризации общественных отношений.
Здесь также играет роль точка зрения некоторых, согласно которой мы должны полностью перевернуть или хотя бы вовсе не признавать свободно-демократический порядок, на котором выстроена Федеративная Республика Германия. Праворадикальные террористы, рейхсбюргеры[54] и приверженцы коммунистической диктатуры по примеру Северной Кореи (чтобы назвать лишь несколько однозначных примеров) не относятся к меньшинствам, чьему мнению можно влиять на демократическое волеобразование.
Демократия имеет право и даже морально обязана обеспечивать свою собственную сохранность, так как она покоится на универсально значимом ценностном каноне Просвещения. Его цель состоит в том, чтобы предоставить приемлемые, а в идеальном случае благоприятные институциональные рамочные условия для раскрытия личности каждого человека, мыслимые в рамках моральной легитимности. Здесь действует по крайней мере сформулированный Кантом основной принцип правового государства о том, что моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого, так что всякое вторжение в область действий другого, не позволяющее ему реализовывать себя, должно быть санкционировано [55].
Этим простым аргументом можно устранить парадокс демократии, который гласит, что демократия может не переизбрать саму себя, если квалифицированное большинство решит так. Многие считают, что демократия означает решение большинства. Но это слишком поспешная мысль. Если бы одна партия, к примеру, убедила большинство немцев, что мы должны изгнать мусульман или же обойтись с ними еще более жестоко, или же если бы мы основали новую национал-социалистическую диктатуру решением большинства, эти решения в рамках нашей демократии были бы незаконными и, соответственно, опротестовывались бы со стороны государства. Мораль важнее большинства, таково решающее правило современной демократии, чем она не в последнюю очередь отличается от античной демократии афинян, которые еще не знали этого морального факта и потому принимали довольно жестокие решения.
Только потому, что большинство принимает некое решение, оно не может автоматически быть морально легитимным.
Моральная легитимность в ценностном каноне предшествует политической легальности, что еще далеко не означает, что во всех случаях можно легко определить, какой вариант действий морально легитимен. По этой причине оправданна идея парламентской демократии, которая подчиняет распределение финансовых ресурсов общественному мнению, а равно и дебатам в бундестаге. Цель политических дебатов всегда должна состоять в установлении моральных и неморальных фактов через разногласия, то есть через сопоставление различных мнений и учет экспертизы. Только если бо́льшая часть в равной мере оправданных вариантов действий была признана морально легитимной и политически легальной, решение может приниматься через формирование большинства.