Так что демократия — это ни в коем случае не Anything goes[56]. Представление о постмодернистском произволе в волеобразовании отдельных групп, из которых состоит народ в смысле демократически легитимированных граждан, глубоко ошибочно и противоречит понятию демократии, определенному в Основном законе.
Культурный релятивизм. Право сильного
Кажется, что существуют более или менее ясно отделенные друг от друга культуры. Проведение границ между культурами при этом часто представляется связанным с границами национальных государств. Принято говорить, к примеру, о немецкой, китайской, американской или русской культуре. Многие также считают, что на протяжении тысячелетий бушует всемирно-историческая борьба культур, которая в XXI веке разворачивается как конфликт культурных регионов, вступивших в обострившееся соперничество из-за глобализации. Эту идею в конце XX века основательно представил преподающий в Гарварде политолог Сэмюэл Ф. Хантингтон, который в книге 2004 года об американской идентичности перенес идею битвы культур на США и, как в наши дни Дональд Трамп, отстаивает англоамериканскую, протестантскую идентичность США и поэтому считает латиноамериканскую иммиграцию проблемой. Эта теоретическая конструкция, помимо прочего, была детально опровергнута также преподающим в Гарварде лауреатом Нобелевской премии мира Амартией Сеном [57].
Особенно заметный пробел в аргументации Хантингтона и других теоретиков борьбы культур состоит в том, что они не поясняют, что составляет культуру, что приводит к инфляционному использованию термина «культура», за которым по более пристальном рассмотрении скрывается не четкое понятие, а ужасная путаница. Хантингтон считает, что существуют большие культурные круги, к примеру, исламский, западный и латиноамериканский. Эти культурные круги, согласно ему, находятся в конфликте, который ведет к войнам. Разумеется, он не приводит никаких религиоведческих и культурно-философских критериев того, как он определяет культуры и отделяет их друг от друга. Так в итоге лишь возникают стереотипы — ложные паттерны мышления, которые подразделяют людей на группы (к примеру, на индуистов и мусульман, европейцев и китайцев, североамериканцев и латиноамериканцев).
Это распределение не соответствует фактам [58]. Совершенно неверно, что, к примеру, все европейцы мыслят и действуют одинаково. Европейцы сами довольно разнородны. Это проявляется в том числе на региональных уровнях: Бавария отчасти кажется людям из Северной Германии более культурно чуждой, чем регионы других стран. И даже это стереотип, так как и в Гамбурге есть люди, которые отделяют себя как группу от других групп гамбуржцев. Мысль о том, что люди принадлежат к таким группам, как индуисты или христиане, является абстракцией, которая может приводить к заблуждениям и даже опасностям, если мы считаем возможным понять или даже предсказать действия человека, отнеся его к такой абстрактной группе. Так возникают стереотипы.
Покоящийся на размытом понятии культуры ценностный плюрализм — это широко распространенный враг универсализма. В основе своей он утверждает, что все ценности, в том числе моральные, в конечном счете являются выражением групповой принадлежности. Соответственно, есть, к примеру, немецкие ценности (с такими стереотипами: усердие, честность, педантичность) в отличие от американских, китайских, русских и т. д. В прошлом веке, помимо этого, постоянно шла речь об иудейско-христианских ценностях или ценностях Запада, которые, в частности, должны отличаться от мусульманских ценностей. Тем самым положение вещей становится еще сложнее, так как задача точно определить религиозные системы ценностей, по крайней мере, настолько же сложна, как и разграничить культуры.
Прежде чем мы сможем приступить к задаче опровержения размытого культурного релятивизма, лежащего в основе ценностного плюрализма и ценностного релятивизма, мы должны дать ему голос, чтобы установить, что он, собственно, мог бы утверждать.
Примем следующее допущение: культурный релятивизм — это тезис о том, что все ценности — в том числе моральные — есть не что иное, как выражение групповой принадлежности. Релевантными группами, которые культурный релятивизм избирает себе в качестве отправной точки, являются культуры. То есть он полагает, что ценности относительны по отношению к культурам, которые подразделяют людей на группы. Вообще релятивизм — это теория, которая полагает в отношении определенной области дискурса, что, во‐первых, высказывания в этой области истинны относительно системы допущений, что, во‐вторых, существует множество таких систем и что, в‐третьих, принципиально невозможно занять независимую позицию в вопросе о том, какая система лучше.
С релятивизмом можно мириться в разных вопросах. Тот, кто является релятивистом в отношении человеческого дискурса о красоте, считает, что красота находится исключительно в глазах смотрящего. То, что я нахожу красивым, вы можете считать уродливым и наоборот. Релятивист в вопросах красоты также считает, что нет независимой стороны, которая могла бы быть нам посредником и определить, кто из нас прав. Мои допущения о красоте, наверное, можно было бы объяснить нейробиологически и психоаналитически моими сексуальными преференциями, социологически или как-то еще — историей моей жизни. Возможно, я также всегда считаю красивым лишь то, что советуют другие люди, которые для меня что-то значат. То же самое, согласно релятивисту, касается и вас. Релятивист сводит высказывания о красоте к идиосинкратическим, индивидуально сформированным суждениям вкуса.
В случае моральных ценностей, которые находятся в центре данной книги, культурный релятивист лелеет следующие мнения:
Культурный релятивизм 1. Моральные ценности существуют относительно культуры. Нет абсолютных моральных ценностей.
Культурный релятивизм 2. Существует множество культур, которые никак нельзя уместить под одной всеохватывающей, универсальной культурной крышей.
Культурный релятивизм 3. Не существует независимой от какой-либо культуры, беспристрастной (выходящей за рамки культуры) позиции в вопросе о том, приверженцем какой культуры следует быть.
Релятивисты обыкновенно считают, что культуры пребывают в борьбе, которую нельзя унять указанием на моральные ценности, так как эти ценности пребывают в непримиримом противостоянии так же, как и сами культуры. В этой культурной борьбе никакой вышестоящий моральный порядок не учитывается; релятивисты считают его иллюзией, так как для них мораль — это в лучшем случае нечто, что полагает для самой себя одна из многих культур. Моральное уважение врага в культурной борьбе в лучшем случае ведет к сдаче позиций в соревновании систем и поэтому отвергается культурными релятивистами (будь то левого или правого политического образца).
Настроение этого мировоззрения выражает вымышленный президент США по имени Фрэнк Андервуд в сериале «Карточный домик» от Netflix: «Справедливости не существует, есть лишь достижения» (There is no justice, only conquest). Конечно, эта идея гораздо старее, чем Netflix, и ее отстаивали не только вымышленные президенты. К сожалению, она господствует в настоящем, совсем не вымышленном Белом доме наших дней, где обосновалась республиканская партия, ведущая, по своему собственному мнению, непримиримую культурную борьбу с равно непримиримой демократической партией.
Первое ясное изложение и обоснование идеи права сильного, к которой, в частности, регулярно обращается Трамп, приписывается Фрасимаху, оратору из главной политической работы Платона «Государство». Согласно Фрасимаху, справедливо (справедливость — dikaiosyne — в античности была именем высшей моральной ценности) то, что некто, победивший в борьбе, выдает за справедливое. В первой книге «Государства» Сократ вначале беседует с неким Полемархом о политических идеях, пока их не перебивает Фрасимах, известный софист. У Платона софисты предстают демагогами, даже в какой-то мере изобретателями фейковых новостей, ораторское мастерство которых состоит в том, чтобы с помощью искусной риторики сплести из слабого аргумента сильный, чтобы тем самым одолеть противника пустой болтовней [59].
В «Государстве» Платона Сократ как раз развивает универсальное понимание справедливости, когда выскакивает Фрасимах: «Что вы строите из себя простачков, играя друг с другом в поддавки?»[60] Таким образом, Фрасимах упрекает Сократа в том, что он гутменш[61] (как сегодня некоторые ужасно это называют), и хочет быстро разобраться с темой справедливости. Недолго думая, он приходит к следующему определению справедливости:
Так слушай же. Справедливость, утверждаю я, это то, что пригодно сильнейшему[62].
В пользу этого он приводит аргумент, который сегодня совсем не исчез, а скорее празднует веселое возрождение на мировой арене: он допускает, что государственная власть есть не что иное, как способность правительства достигать своих целей, правительство же определяется одной из форм правления, среди которых Фрасимах выделяет диктатуру (tyrannis), аристократию и демократию.
Устанавливает же законы всякая власть в свою пользу: демократия — демократические законы, тирания — тиранические, так же и в остальных случаях. Установив законы, объявляют их справедливыми для подвластных — это и есть как раз то, что полезно властям, а преступающего их карают как нарушителя законов и справедливости. Так вот, я и говорю, почтеннейший Сократ: во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти. А ведь она — сила, вот и выходит, если кто правильно рассуждает, что справедливость — везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего