[71]:
Речь заканчивается фразой «Боже, храни Германию», с которой, кстати, могли быть не совсем согласны политеисты и атеисты, которые также являются частью Германии. В любом случае, в ней звучало обращение к некоей «христианско-иудейской» истории без объяснения того, когда она началась и какие именно эпизоды общей немецкой истории она охватывает. (Как быть, к примеру, с дохристианской историей германских племен? Или со страшными волнами антисемитизма в немецкой истории, являющимися существенной частью настоящей христианско-иудейской истории?) Все знают, что немецкая история в целом далеко не радостна. А зафиксированные в догматах положения иудаизма и христианства по факту отчасти несовместимы, что касается и ценностных систем, эксплицитно провозглашаемых священными текстами обеих мировых религий. Христианство и иудаизм мирно сосуществовали далеко не всегда. История христианства полна антисемитизма, что касается всех христианских конфессий в прошлом. Однозначной «христианско-иудейской истории» просто не существует.
Серьезное замешательство речь Вульфа вызвала в частности оттого, что она никак не пояснила решающий предикат «причастности», из-за чего нам пришлось терпеть, к сожалению, все еще не прекратившиеся бессмысленные споры о том, является ли ислам частью Германии (как полагали Вульф и позднее бундесканцлер ФРГ) или скорее нет (как громогласно утверждали их оппоненты, прежде всего Тило Саррацин[73]).
При этом совершенно очевидно, что ислам ни в каком релевантном отношении не является менее частью Германии, чем другие монотеистические религии. В речи и последовавшей за ней болтовне, конечно, были забыты атеисты, агностики, политеисты и т. д., чье право на существование недвусмысленно засвидетельствовано основным правом[74] и правом человека на свободу вероисповедания. В частях 1 и 2 статьи 4 нашего Основного закона сказано:
(1) Свобода вероисповедания, свобода совести и свобода религиозных и мировоззренческих убеждений неприкосновенны.
(2) Гарантируется беспрепятственное исповедание религии.
Понятие религии не ограничивается ни монотеизмом, ни христианством и иудаизмом (что было бы абсурдно). Вопрос о том, как религии относятся к демократии и как свобода вероисповедания обосновывается и отстаивается в качестве ценности, исчерпывающим образом не объясняется [75]. В пылу дебатов вокруг ислама отчасти на основе совершенно ненаучных аргументов вновь и вновь утверждалось, что ислам как таковой представляет угрозу для свободно-демократического общественного порядка, что его ценности несовместимы с нашим (чьим?) представлением о правах человека и т. д. Это, помимо прочего, обосновывалось толкованиями Корана, которые популярно излагал Саррацин, не будучи способен никак засвидетельствовать свои научные компетенции в области ислама.
Что вообще значит «ислам» или «христианство»? Ведь точно не просто все, что говорит Библия или Коран. Означают ли эти слова, что некто чтит традиции, подает милостыню, празднует Рождество или Рамадан? Строгое, фундаменталистское истолкование Библии, во всяком случае, столь же несовместимо с демократическим правовым государством, как и фундаменталистское истолкование Корана, в котором многие видят угрозу, упуская из виду христианский и иудаистский фундаментализм или преуменьшая его опасность.
Здесь стоит упомянуть, что великие монотеистические мировые религии — иудаизм, христианство и ислам — возникли задолго до современных демократий, сформировавшихся в ходе революций XVIII и XIX века. Никто из основателей мировых религий не мог симпатизировать современной демократии, так как в их пору такая форма правления была попросту неизвестна. Многие наставления к действию и указания, содержащиеся в священных текстах всех мировых религий (включая индуизм и буддизм), явно призывают к ущемлению человеческого достоинства и поэтому однозначно несовместимы с нашим пониманием структуры прав человека. Так, ужасающий пример являет следующий пассаж из третьей книги Моисея, глава 20, где затрагивается тема мужской гомосексуальности: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них» (Лев. 20:13).
Согласно Моисеевым правилам, еще проще можно навлечь на себя чуть менее суровое наказание через изгнание: «Если кто ляжет с женою во время болезни кровоочищения и откроет наготу ее, то он обнажил истечения ее, и она открыла течение кровей своих: оба они да будут истреблены из народа своего» (Лев. 20:18).
К измене также относятся совсем без снисхождения, так как в том же контексте мы читаем: «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка» (Лев. 20:10).
Плохо дело и в том случае, если кто-то ругается на своих родителей: «Кто будет злословить отца своего или мать свою, тот да будет предан смерти; отца своего и мать свою он злословил: кровь его на нем» (Лев. 20:9).
Действие «Бхагавадгиты», важного священного текста индуизма, также происходит в ужасающем контексте[76]. Она является частью большого стихотворного эпоса «Махабхарата», в котором повествуется о жестокой войне между кланами двух кузенов, Кауравами и Пандавами, сражающимися за престолонаследие и власть над территориями. В сложной ситуации оказывается, что бог Кришна, являющийся аватаром (воплощением) бога Вишну, выступает в роли возничего Арджуны, принца из клана Пандавов. Арджуна не решается вступать в жестокую войну против своей собственной семьи. Но бог Кришна открывается ему. Наставление в божественной мудрости ни в коем случае не ведет к концу войны и примирению семей, но придает Арджуне смелости вступить в сражение, так как он видит в своем божественном возничем знак того, что война справедлива.
В священном тексте индуизма, в разговоре между Арджуной и Кришной речь идет об оправдании войны между семьями, а не о миротворчестве. Судя по этому тексту, индуизм точно так же, как и Ветхий и Новый Завет, является делом довольно ужасающим.
В христианстве дела обстоят не сильно дружелюбнее. Иисус, как сказано в Новом Завете, пришел «не мир <…> принести, но меч» (Мат. 10:34). «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение» (Лук. 12:51). В этой связи Иисус как апокалиптический пророк требует покинуть свою собственную семью и любить его больше, чем отца и мать, и даже больше своих собственных детей. Апокалиптическое настроение Нового Завета основывается на допущении, что мир скоро исчезнет и настанет Судный день, так что продолжение мещанской семейной жизни в этих условиях (до сих пор не наступивших…) просто не имеет смысла.
Арджуна не Ганди, а Матфей не папа Франциск, по которым можно судить о моральном прогрессе в области религии. Интерпретации индуизма у Ганди и христианства у Франциска ориентированы на пацифизм и универсализм, так что они с самого начала стараются противостоять фундаменталистским заблуждениям — при том, что ситуация по многим причинам не столь проста, так как обоих можно упрекнуть в реакционном представлении о женщинах.
Суть этих примеров в том, что тексты всех мировых религий во многих случаях содержат руководства к действиям и мировоззрения, которые однозначно несовместимы с демократически гарантированным уважением к человеческому достоинству. Если бы некто следовал этим отчасти явно сформулированным призывам к жестокому насилию, которые требуют попирать ногами человеческое достоинство (забивать камнями гомосексуалов и изменников; относиться к женам и слугам как к собственности и т. д.), то он нарушил бы основополагающие правила игры современного демократического правового государства, в частности той его версии, что имеет место сегодня в Германии. Тот, кто считает, что ислам не является частью Германии, поскольку Коран содержит жестокие места и призывы к насилию, должен соответственно признать, что тогда и иудаизм, христианство, индуизм и буддизм равно не являются частью Германии. Тогда ХДС[77] не соответствовал бы Основному закону, а Ведомство по охране конституции[78] должно было бы его проверить — что, разумеется, нонсенс. У нас господствует свобода вероисповедания, которая несовместима с фундаментализмом, но не с религией. Так как есть сколько угодно нефундаменталистских интерпретаций ислама (равно как и других религий), ислам, разумеется, является частью Германии ничуть не меньше буддистских центров для медитаций или церквей. Мы бы достигли серьезного морального прогресса, если бы это не надо было специально подчеркивать.
Современные государства определяют свободу вероисповедания таким образом, что отправление культа ограничивается для всех религий. Тот, кто попытался бы строго придерживаться буквального текста Библии, мог бы свободно практиковать свою религию в Германии в столь же малой степени, как и тот, кто придерживается буквального текста Корана, причем ситуация здесь, конечно, гораздо сложнее, чем кажется, ведь совсем не ясно, каков, собственно, буквальный текст этих книг. Это уже зависит от интерпретации.
Поэтому в эпоху модерна возникла дисциплина герменевтики (др. — греч. hermeneia — «понимание»). С помощью этого метода священные тексты истолковываются так, чтобы их можно было согласовать с современными знаниями. Герменевтика возникла из теологии, которую в Германии мы, к примеру, поддерживаем бюджетными средствами в форме теологических факультетов в государственных высших школах. Смысл этой поддержки в проекте Просвещения состоит в том, чтобы связать истолкование религии с государственными институтами (такими как теологические факультеты), чтобы определить, в какой мере они совместимы с универсальными, не привязанными ни к какой религии и не обосновываемыми никакой религией ценностями, которые составляют современное правовое государство.