1. Люди изобретают ценности.
2. Ценности имеют ценность.
Вывод: Следовательно, люди изобретают ценность ценностей.
В качестве обоснования для первого высказывания Ницше приводит то, что мы изобретаем ценностные суждения, что даже в определенном смысле верно. Если я сужу о данном действии как о злом, я даю этому суждению существовать. Суждение не существует прежде, чем его выносят. В этом смысле оно является изобретением. Но из этого не следует, что злостность действия само по себе является изобретением. В высказывании 1, таким образом, уже скрыто заблуждение. Ошибка становится явной, если сформулировать следующее аналогично построенное «умозаключение»:
1. Люди изобретают лекарственные средства.
2. Лекарственные средства имеют химические свойства.
Вывод: Следовательно, люди изобретают химические свойства лекарственных средств.
В высказывании 2 у Ницще («Ценности имеют ценность») смешиваются два разных смысла слова «ценность». Первый смысл — моральный, второй — стратегический или же экономический. Люди изобретают экономические ценности (такие как цены на товары), так как они зависят от постановки целей и договорных процессов. Но мы изобретаем не моральные ценности, а в лучшем случае ценностные суждения, которые могут быть истинными или неистинными. И что именно должно значить то, что моральная ценность добра или же антиценность зла имеют ценность? Добро — это просто добро, а зло — это просто зло: здесь нет никакой второй ценности, которая присоединяется к первой. Добро автоматически не является полезным, а зло автоматически не является вредным, как полагает Ницше. В конечном счете, быть может, злые люди вовсе не достигнут своей цели и скорее непреднамеренно создадут на своем пути условия добра. Возможно, даже существует прославленная Гёте сила, что «творит добро, всему желая зла»[96]. Не у всех, кто хотел бы навредить, это получается. Но это не значит, как считает Ницше, что моральные ценности автоматически имеют иную ценность, о которой в действительности идет речь.
Ницше считает, что моральные ценности имеют инструментальную ценность, что он должен был бы отдельно доказать, а он по умолчанию это предполагает. Аргументация, которая действует на фоне (и основывается на Шопенгауэре), конечно, кажется правдоподобной. Подумайте о такой морально нагруженной ситуации из повседневности: вы идете по подземному переходу и видите бездомного, сидящего на пледе. Он протягивает руку, выпрашивая денег. При этом в голове проносятся мысли типа: «Всем же помочь нельзя» или «У меня сейчас нет времени», но также и «Бедняга, я должен помочь ему!». К сожалению, есть и люди, которые при виде такой сцены думают, что он сам виноват в своей нищете, и даже считают, что такие люди и так стоят «нам» слишком много денег.
Представим теперь себе, что мы дали бездомному пару евро. В таком случае всегда можно спросить, почему мы, собственно, это сделали. Мы хотим быть хорошими и порядочными? Мы думаем, что всегда можно немного помочь? Хотим ли мы отгородиться от того обстоятельства, что помимо небольших денежных подаяний мы не помогаем почти никому в состоянии нужды?
Наши истинные мотивы при принятии решения часто скрыты от нас. Когда мы действуем в морально нагруженной ситуации из повседневности, мы обычно не проводим сложного психологического самоисследования, чтобы удостовериться, что мы действуем из чисто моральных мотивов.
Поэтому уже Артур Шопенгауэр полагает (вслед за Кантом), что большинство, если не вообще все человеческие поступки руководствуются неморальными мотивами. Причина подобного акта, например, скорее в том, что мы пытаемся избавиться от чувства вины или что именно этот бездомный нам понравился, так как он напомнил нам нашего дедушку.
Ницше лишь считает, что не только наши действия, но и все моральные ценностные суждения исполняют совсем иную функцию, нежели выражение морального мышления. Он полагает, что за всякой моральной ценностью стоит стратегия, инструментальная или тактическая ценность.
Выскажем его, это новое требование: нам необходима критика моральных ценностей, сама ценность этих ценностей должна быть однажды поставлена под вопрос, — а для этого необходимо знание условий и обстоятельств, из которых они произросли, среди которых они развивались и изменялись (мораль как следствие, как симптом, как маска, как тартюфство, как болезнь, как недоразумение; но также и мораль как причина, как снадобье, как стимул, как препятствие, как яд), — знание, которое отсутствовало до сих пор и в котором даже не было нужды. Ценность этих «ценностей» принимали за данность, за факт, за нечто проблематически неприкосновенное; до сих пор ни капельки не сомневались и не колебались в том, чтобы оценивать «доброго» по более высоким ставкам, чем «злого», более высоким в смысле всего содействующего, полезного, плодотворного с точки зрения человека вообще (включая и будущее человека). Как? а если бы истиной было обратное? Как? а если бы в «добром» лежал симптом упадка, равным образом опасность, соблазн, яд, наркотик, посредством которого настоящее, скажем, представало бы нахлебником будущего?[97]
Разумеется, в этом пассаже Ницше всюду допускает много больших и малых логических ошибок, которые все являются формой эквивокации. Он просто смешивает экономический и моральный смысл слова «ценность». Экономическая ценность — это результат торга или же более широких и сложных процессов измерения. Цены на недвижимость определяются предложением, спросом, экономической политикой, покупательной способностью потенциальных клиентов, привлекательностью расположения, качеством земли, планом застройки города и многими другими параметрами. Но сам по себе объект недвижимости не обладает никакой определенной ценностью, которую можно было бы измерить в евро. Цена определяется всеми этими элементами, которые постоянно колеблются, что, в свою очередь, ведет к спекуляциям на рынке недвижимости и государственным мерам по его регулированию.
Но моральная ценность по сути своей не может служить предметом торга. То, что пытки младенцев (как и в целом пытки, но в случае с младенцами для большинства это еще очевиднее) есть зло, не является результатом сложных торгов, это всегда было так. Всегда, когда кто-то мучил младенцев, мучитель, осознанно или нет, совершал большую моральную ошибку.
Здесь можно было бы спросить, кто постановил, что пытать детей нельзя, ведь в прошлом (например, в процессах над ведьмами) их пытали и, к сожалению, пытают и в настоящем (например, в сирийских пыточных). В этом вопросе скрывается ошибка в рассуждении. Факты существуют независимо от постановлений. Никто не постановил, что существует Луна или что наши организмы состоят из клеток. Люди в действительности не могут влиять на объективно существующие ценностные рамки, мы можем их лишь познавать. Хотя они и не являются фактами природы, это не означает, что мы можем переосмыслить и изменить их. Мнение большинства ничего не говорит о том, истинны они или ложны, так как и большинство людей может ошибаться. Мнение не является истинным или ложным оттого, что много кто его разделяет — именно это нужно снова и снова уяснять себе в цифровую эпоху фейковых новостей и новейших, крайне изощренных форм манипуляции и пропаганды [98].
Действие моральных требований не возникает оттого, что Бог или же группа людей, эволюция или всеобщий человеческий разум установили их. Действие моральных требований скорее обосновывается ими самими. Именно это и значит признать, что существуют моральные факты, которые нельзя свести к чему-то еще, будь то мнения большинства, божественные заповеди, эволюционные преимущества в адаптации или конкурентные преимущества альтруистического поведения, измеримые методами поведенческой экономики.
То, что нечто является морально добрым или морально злым, не должно замечаться всеми причастными. Можно совершить что-то злое, не заметив этого, что является важным аспектом климатического кризиса и морально неприемлемых эксцессов глобального капитализма и его систем эксплуатации. Разумеется, сложно себе представить, что можно совершить радикальное зло, не зная, что оно является злом. Тот, кто пытает или казнит человека, знает, что связанные с этим действия неприемлемы, но ради предположительно высшей цели идет на них.
Проблема как раз в том, что можно совершать радикальное зло и одновременно знать, что оно является радикальным злом. Для большинства из нас невообразимо, как все морально-психологически выглядело в концентрационных лагерях в глазах преступников, и здесь я не хотел бы даже примерно попытаться это понять. Разумеется, нужно исходить из того, что были и есть настоящие садисты, люди, совершавшие радикальное зло, полностью осознавая свою ответственность за это.
Ценностный нигилизм, как и нигилизм вообще, рушится оттого, что он просто не соответствует действительности. Фатальным заблуждением является вера, что существует или является действительным лишь то, что поддается естественно-научным измерениям, а все остальное есть свободное изобретение человеческого духа, которому в действительности ничего не соответствует. Абсурдность этого видна уже по тому, что тезис о существовании изобретений человеческого духа сам возникает не на основе естественно-научных измерений и поэтому, если его рассмотреть с его же точки зрения, является свободным изобретением человеческого духа, которому в действительности ничего не соответствует.
Глава 2 Почему моральные факты есть, а моральных дилемм нет
Когда мы должны принимать трудные этические решения, ситуация обычно оказывается неясной. Особенно это касается людей в морально непростых и ответственных профессиях, таких как врачей, директоров клиник и политиков. Кризис коронавируса продемонстрировал это со всей отчетливостью в некоторых странах. Если всех спасти нельзя, так как система здравоохранения не готова к пандемии, нужно решать, кому жить, а кому в итоге придется умереть — такие решения вызывают травму у многих людей.