Конечно, речь не о том, что квотирование в целом неприемлемо. Оно служит тому, чтобы с определенного момента времени осуществить выравнивание в системах, которые в прошлом привели к неприемлемому распределению ресурсов. Тем не менее отсюда не следует, что всякая человеческая деятельность может или даже должна осуществляться всяким человеком на равном законном основании.
Причина того, что членство женщин в правительстве является настоящим моральным прогрессом (как и некоторые другие недавние прорывы в фактическом уравнивании полов в правах), состоит в том, что, хоть женщины и составляют около пятидесяти процентов избирателей, в немецком правительстве они до сих пор были представлены недостаточно. Нельзя исходить из того, что женщины правят иначе, так как они, например (как некоторые могут патриархально думать) нежнее, сочувственнее и благоразумнее. Женщины так же несовершенны, как мужчины и прочие. Все люди иногда действуют морально хорошо, а иногда нет. То, что какая-то группа людей по умолчанию состоит только из святых или мудрецов, есть искажение моральных и неморальных фактов.
Моральная нагруженность
Всякая ситуация человеческого действия, прямо или косвенно касающаяся других, содержит моральные аспекты. Когда мы переходим улицу, мы обычно стараемся не задевать идущих навстречу прохожих. Стоя в очереди, мы просто так не наступаем на пятки людям перед нами. Даже в ситуации, когда творится зло, участники знают моральные правила, которые нарушают. Палач в сирийской тайной тюрьме точно знает, что он делает своим жертвам, и специально покушается на их человеческое достоинство, чтобы вызвать у жертв не только чудовищную телесную, но и душевную боль, а также невыносимый страх, максимально сломив их волю. Палач точно в курсе, что́ есть добро, но решительно обращается против него. Иначе пытка вовсе не работала бы, а была бы просто садизмом [106].
Каждый день мы неоднократно сменяем социальную систему. С утра мы, например, разговариваем со своим партнером или сожителем. Потом мы садимся в метро, участвуем в митинге, встречаемся с кем-то за обедом и т. д. Так как мы являемся социальными живыми существами, другие люди почти всегда участвуют в том, что мы делаем. Уединение в основном служит лишь временным освобождением от общественной нагрузки и уже само по себе является социально организованным и морально нагруженным. Только подумайте обо всех комплексных ожиданиях от отпуска (ключевое слово: стресс от отдыха), когда мы отходим от дел, чтобы позволить душе парить свободно от социальных тягот. Нас всегда побеспокоит кто-то еще, разговаривая в сауне, хлопая дверью или убирая полотенца для рук. Это нарушает ожидание, что отпуск должен быть совершенным. И даже посещение сауны в одиночку не в час пик таит в себе потенциал беспокойства, так как сауну всегда обслуживает кто-то еще, проверяя электронику в световых устройствах и т. д. Уйти в буддистский монастырь, чтобы помолчать в нем, тоже ничем не лучше, так как молчание всюду ритуализируется и определяется социальными правилами. Освободиться от общества и его в том числе моральных требований можно лишь частично.
Как только люди оказываются в одной социальной системе (для чего достаточно просто сидеть в одном вагоне метро), они начинают наблюдать друг за другом и формировать внутренний образ всей ситуации, чтобы создать прогноз поведения других. На этот прогноз они далее и ориентируются. Будучи человеческими животными (Menschentiere), мы чуем опасности и следим за тем, не угрожает ли нам что-то в поведении других. И, наоборот, мы также следим за тем, не возникает ли перспектива дружеской встречи или, по крайней мере, удается ли поддерживать нейтральную атмосферу.
В метро можно флиртовать, что, разумеется, почти всегда неуместно, потому что практически во всем мире правила этикета в метро требуют вести себя так, будто бы других вокруг нет, и при этом лишь тайно и осторожно наблюдать за ними. Тот, кто пытается завязать явные социальные контакты в метро, действует назойливо.
Такие описания имеют силу вне культурных рамок. Где бы мы ни сидели в метро, будь то в Штутгарте, Мумбаи или Лондоне, участвующие люди будут координировать свои действия, благодаря чему не всякая поездка в метро приводит к состоянию, напоминающему гражданскую войну. Человек почти во всех обстоятельствах миролюбив, но чаще всего неявно представляет угрозу возможного насилия, из-за чего все держатся друг с другом отстраненно и с помощью вежливости отвлекают внимание от того факта, что все могли бы наброситься друг на друга.
Человеческая социализация осуществляется посредством взглядов, жестов, телесного контакта или его избегания, а также, разумеется, языка. Коль скоро существует какая-то социальная система, ее участники могут испытывать ее моральное содержание. Мы чувствуем нормативность, согласованные друг с другом ожидания, благодаря которым мы понимаем, что что-то мы должны делать, а от чего-то — воздерживаться. Нельзя прийти к моральному познанию, не сочувствуя другим и не испытывая ожиданий, которые формируют совместную, разделяемую ситуацию.
В целом, нормативность — это не что иное, как то обстоятельство, что мы чувствуем (и тем самым признаем), что что-то мы должны делать, а от чего-то — воздерживаться. Норма — это специфическое предписание, которое подразделяет паттерны поведения на то, что до́лжно делать, и то, что делать не до́лжно.
Не все нормы — моральные, и не все нормы существуют объективно. Нормы немецкого судопроизводства можно нарушить, не совершив моральную ошибку. Тот, кто передвигает шахматную фигуру не по правилам, нарушает правила шахмат, что еще далеко не моральная ошибка. Некоторые нормы, например этикет за столом, являются лишь контингентными правилами. Существуют социальные нормы, которые не имеют никакого морального значения и устанавливаются людьми, чтобы, например, скоротать время. К ним относятся, к примеру, тривиальные социальные игры и small talk[107] — хотя и то и другое подчиняется правилам, за их нарушение не предусмотрено серьезного наказания. Таким образом, не все нормы открываются, некоторые могут отчасти устанавливаться произвольно и становиться предметом исследования социальных наук.
Разумеется, всякая ситуация человеческого действия, в которой участвуют другие, содержит моральные компоненты, для которых у нас есть сложная сенсорика, которая возникла отчасти в ходе миллионов лет эволюционной адаптации к миру. Люди уже сотни тысяч лет живут в группах, которые проигрывают друг с другом разные социальные ситуации. Все группы людей подразделяют свой быт и возлагают различные роли на разных членов сообщества. Таким образом возникает нормативность [108].
Коль скоро существует нормативность, становятся заметны моральные опции. Если пять тысяч лет назад в какой-то малой группе в районе Амазонки человек взял на себя задачу следить за распределением ролей в своей группе, это постоянно вызывало для всех причастных вопрос, было ли такое распределение задач справедливым и действительно ли нужно было слушаться вождя. Так возникали моральные вопросы, на которые отвечали молчанием или посредством ритуалов, и которые отчасти эксплицитно регламентировались в форме сказаний и других традиций.
Не бывает совершенно аморального общества, а равно и общества, которое было бы настолько радикально иным в моральном плане, что любое действие, которое совершает в нем чужак, может оказаться опасной ошибкой. Люди могут до определенной степени понимать людей всюду, где они сталкиваются друг с другом. Имеет место в том числе эмпирически наблюдаемое единство человечества. Этика исследует универсальные структуры общественной солидарности и пытается вывести из них идеи для улучшения нашего морального состояния. То, как мы можем достичь морального прогресса, становится ясно в контексте подлинных ситуаций принятия решений. При этом мы можем ошибаться, иначе мы были бы морально совершенными (о чем не может быть и речи).
Моральное содержание ситуаций наших действий — это ощутимое присутствие универсальных ценностей. Мы воспринимаем своим мозгом, что действительность предъявляет нам моральные требования, которые не всегда легко понять, так как ситуации наших действий переплетаются со многими системами, которые никто не может обозреть.
Подверженность ошибкам, мнимый мессия и нелепость постмодернистского произвола
В моральных вопросах мы подвержены ошибкам. Когда мы ищем моральный прогресс в темные времена, дабы отреагировать на всего лишь ощущаемый или же на действительно очевидный ценностный кризис, мы должны быть готовы к тому, что конкретные ценностные суждения, которые мы считаем правильными, скоро или же только спустя пятьдесят лет могут оказаться ложными. Если моральный реализм верен, то есть если существуют моральные факты, которые мы можем и должны познавать, из этого следует, что мы должны смириться с неопределенностью: хотя мы и можем выдвигать притязания на истинность в моральных контекстах, они могут и потерпеть крах. Притязание на истинность рушится, если мы заблуждаемся, то есть если мы считаем истиной ложь (или наоборот). Никто и ничто не гарантирует, что мы не заблуждаемся в том числе и в очень важных, морально релевантных вопросах.
Сюда, кстати, относится действительно сложный вопрос о том, можем ли мы обладать бессмертной душой, которая проверяется на моральность в этой жизни, — допущение, которое ни в коем случае нельзя отметать. Ошибкой было бы считать, что мы уже давно доказали с помощью естественно-научных исследований, что бессмертной души нет. Ведь с помощью естественно-научных исследований нельзя ни доказать, ни опровергнуть, что она есть или что ее нет, — это обстоятельство Иммануил Кант разобрал в своей «Критике чистого разума» и в своем прекрасном сочинении «Грезы духовидца».