Конечно, в ситуациях действия существует нечто вроде культурных различий. Религиозные представления о гендерных ролях, воспитании и попросту жизни, политические обстоятельства и многое другое играет значительную роль для объяснения ситуаций действия. Это, в свою очередь, можно пояснить на примере, который случился лично со мной. Во время поездки в Индию я обнаружил на Гоа, что одна и та же поездка на такси от отеля до пляжа при одной и той же обстановке на дороге всегда произвольно стоила мне разную цену. Нечто подобное сразу пробуждает в немецком клиенте подозрение, что тут используют другие критерии.
Вместо того, чтобы выстраивать какие-то предрассудки об индийских таксистах, я захотел выяснить, что произошло. Поэтому я спросил у нескольких таксистов, из-за чего изменяется цена. Особенно любопытный ответ я получил в субботу, согласно которому по субботам цена несколько повышается, так как надо платить сумму денег полицейскому, который патрулирует на одном углу по субботам. Тогда я осторожно указал на то, что это напоминает коррупцию, на что таксист возразил, что тут есть правило, согласно которому именно этому полицейскому нужно платить эту сумму и притом только по субботам. Последующие осторожные расспросы среди моих индийских друзей показали, что то, что я посчитал коррумпированностью работника полиции, в этом случае скорее было благодарной поддержкой полицейского, всегда бывшего особенно полезным в этом сообществе. Насколько это было законным на Гоа, я не проверил, но общий моральный контекст подтвердил мое суровое подозрение о коррупции не полностью. Ведь существуют социально-экономические обстоятельства, в которых нечто, определяемое законом как коррупция, является морально надлежащим.
У нас есть выстроенные под наше общество, хорошо обоснованные мнения о том, что даже такая доброжелательная финансовая поддержка полицейских должна считаться коррупцией и небольшими шагами приводит к подрыву демократического правового государства как институционально эффективного ценностного базиса нашего общества. Здесь, в первую очередь, верно следующее: другие страны, другие нравы. Но из этого ни в коем случае не следует, что ни один из обоих вариантов не лучше другого. Нужно учитывать общий моральный контекст.
Другие нравы предполагают не другие в своей основе ценности, но другие неморальные факты, которые мы должны принимать во внимание. Ведь в других местах имеют силу другие общественные и социально-экономические условия.
Оклад полицейских в Индии порой так низок, что они зависят от негосударственной поддержки других членов сообщества, тогда как в Германии господствует идея, что государство должно брать на себя как можно больше задач по организации общественной жизни, при этом предотвращая любую форму коррупции с помощью подобающего содержания служащих и т. д. К тому же в Индии господствует (как и, к примеру, в Китае или Японии) совершенно другая культура дарения, частью которой является дарение подарков по многим поводам, которое у нас было бы неуместно и казалось бы попыткой повлиять на людей, обязанных сохранять нейтральность, даже если в своем контексте оно не имеет этого значения.
Мы в Германии полагаемся на государство как на двигатель морального прогресса — эта идея возникла в связи с формированием германского национального государства за последние два века и не в последнюю очередь укоренена в мысли Канта и Гегеля. Именно оттого, что история германского национального государства привела к невообразимым бедам, необходимо осмыслять нас на основе учреждающего жеста Просвещения и эффективно внедрять его институционально.
Ход немецкого Просвещения предполагает, что мы перекладываем на государство задачи морального воспитания, из-за чего мы предъявляем к государству и моральные требования. В США, к примеру, это выглядит иначе: здесь частные школы и высшие учебные заведения, как правило, выполняют эту задачу значительно лучше государственных институтов, к которым в основном доверия нет, так как государство в США имеет иную функцию, чем у нас. Внедренная в наш Основной закон идея государства, напротив, отсылает к Просвещению и основывается на том, что существуют финансируемые из бюджета институты, которые оцениваются согласно моральным требованиям, то есть исполняют не только задачу охраны границ и улиц, чтобы обеспечить как можно большую свободу для разворачивания логики рынка.
Так как существует принципиально никогда не преодолимый полностью зазор между универсальными ценностями и условиями их применения в сложных полях действия и отдельных ситуациях, имеет силу принцип снисходительности.
Прежде чем осуждать других, которые морально оценивают ситуацию иначе, чем мы, мы должны проверить доводы, которые они приводят, чтобы вынести суждение, отличное от нашего. Это касается и нас самих: мы меняем свои собственные мнения, так как мы способны заблуждаться. Поэтому все мы имеем право на то, чтобы исправиться, прежде чем нас начнут с ненужной строгостью осуждать и, чего доброго, даже юридически наказывать за моральные ошибки.
Осторожная моральная толерантность в отношении иных ценностных представлений и их институциональных воплощений, разумеется, заканчивается, когда мы понимаем, что полицейские арестовывают однозначно невиновных при несправедливом режиме, да еще и получают за это дополнительные деньги. Никто, будь то индус или немец, по обстоятельном рассмотрении не посчитает это морально легитимным. Моральные самоочевидности сохраняют силу. Принцип снисходительности — это не контрамарка для ценностного релятивизма. Для ясности: никакое культурное различие между группами людей нельзя когда-либо привести, чтобы, например, оправдать национал-социалистические концентрационные лагеря или злодеяния других тоталитарных режимов. Национал-социалистические убийцы не принадлежали к какой-либо иной культуре, чем люди, которых они преследовали.
Память о диктатурах, а равно и их исторические исследования и документация (это касается и диктатуры СЕПГ[122] в ГДР), является существенной частью нашего морального прогресса. В Германии разыгрался один из худших эпизодов морального воспитания человеческого рода. Экстремальные зверства, случившиеся при этом, служат ужасающим примером того, к чему может привести стремление переоценить все ценности. Поэтому мы особенно чутки к нарушению базовых ценностей, ведь сокрушение национал-социалистического террора было формой морального прогресса, ради которого многие люди отдали свои жизни, стремясь создать лучший мировой порядок.
Подобное имеет силу и в случае религиозно мотивированных жертвоприношений, обрезания женщин и девочек, рабства, принудительной проституции, а равно и менее жестоких, но тем не менее неприемлемых формах неравенства между полами, к чему относится задокументированная разница в зарплате у мужчин и женщин или то, как в медийной или прямой коммуникации, к примеру, все еще говорят об успешных и могущественных женщинах (например, об Ангеле Меркель и Ренате Кюнаст). Полное равноправие возникнет только тогда, когда никто не будет замечать, к какому полу принадлежит человек, выполняющий профессиональную задачу (кроме профессий, в которых половые признаки играют решающую роль). Прежде чем дальше идти к этой цели, нам предстоит еще многое прояснить, так как далеко не определено, какие профессии с какими половыми признаками связаны. Во многих отношениях мы только начали исследовать тему гендера.
Отказ от широкомасштабного ценностного плюрализма — это не акт пренебрежения иными культурами, а признание универсально разделяемой человечности. Культуры не отделены друг от друга, ведь они вовсе не определяются политическими границами. Попросту неверно, что существует немецкая культура или ведущая культура, которая связывает всех, кто принадлежит к ней или верит в нее. Мы мультикультурное общество и всегда им были. Ведь невозможно скоординировать установки, желания, представления, таланты и действия более чем восьмидесяти миллионов людей так, чтобы получилась монокультура. Даже такая тоталитарная диктатура, как у национал-социалистов, в себе была многосложной и разнородной. Конечно, не было никакого воображаемого прошлого, в котором все сходились бы в том, что конкретно все должны делать. Национал-социалисты преследовали и убивали друг друга (что является сущностным признаком тоталитарных систем, в которых никто не защищен от преследования, даже диктатор).
Из этого не следует, что проект мультикультурализма провалился. Ведь он не может провалиться. Монокультура не может образоваться в условиях современной массовой демократии даже частично. В свою очередь, это не значит, что политика должна относиться на равных правах к любому мнению и любой форме жизни. Мультикультурализм скорее предполагает совместную экспедицию: все мы сидим в одной лодке и вместе должны выяснить, как нам достичь дальнейшего морального прогресса. Попросту не существует пути, который не вел бы через мультикультурализм, возникающий автоматически, когда миллионы людей (насколько «этнически» едиными они бы ни казались) оказываются частью одного общества.
Категорический императив как социальный клей
Знаменитый категорический императив, который Кант сформулировал, чтобы выразить всеобщий принцип этики, метит в самую суть. Разумеется, формулировки Канта здесь, как всегда, нельзя понять сразу, так как он помещает их в сложную философскую систему.
У нее есть свое основание, которое я как философ не хочу ставить под сомнение. Моя задача здесь в том, чтобы предложить толкование категорического императива, которое должно быть понятно всем. Для этого мы должны взглянуть на две формулировки Канта, которые обычно называют формулами универсализации и самоцели.
Формула универсализации. «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства»[123]