Но эта комбинация тезисов — универсализма и реализма в онтологии ценностей, — по-видимому, еще не решает проблему того, как мы можем познавать моральные факты. Поэтому должен быть введен дополнительный компонент. Тут в игру входит еще один смысл философского термина «реализм». Ведь реализм имеет, по крайней мере, два значения, на что британский философ Криспин Райт указывает в самом начале своей выдающейся книги «Истина и объективность»[136].
Во-первых, некто является реалистом в отношении определенной области размышлений, если он считает, что мнения о предметах в данной области являются истинными не просто из-за того, что они у него есть. Предметы частично не зависят от наших мнений, это от них решительным образом зависит, верны ли наши мнения. Назовем это онтическим реализмом. Моральные факты онтически объективны, они начинают существовать не лишь оттого, что мы как люди делаем что-то, например производим системы ценностных представлений или используем наш разум, чтобы достичь консенсуса, приемлемого для всех причастных. Моральные факты действительно существуют, и они являются важными факторами в жизни свободных живых существ, обладающих сознанием.
Во-вторых, к реализму часто относится представление, что те факты, которые существуют частично независимо от наших мнений, познаваемы нами, и что мы, таким образом, имеем надежные основания считать, что мы еще и знаем некоторые из частично независящих от нас фактов такими, как они действительно есть. Назовем это эпистемическим реализмом.
Теперь я хотел бы предложить вам аргумент в пользу эпистемического ценностного реализма, то есть в пользу того, что мы можем познавать универсальные, существующие отчасти независимо от нас моральные факты так (и часто познаем их именно так), как они есть. Какими бы темными ни были времена, полная моральная мгла не может господствовать, покуда есть люди, которые должны координировать свои действия, чтобы жить вместе.
Мой аргумент основывается на мысленном эксперименте, который я называю Страшным судом. Представьте себе, что вы просыпаетесь однажды и понимаете, что вы (как в философски хорошо подкованном сериале от NBC «В лучшем мире») умерли и сидите перед дверью. Дверь открывается, и (тут я отхожу от «В лучшем мире») перед вами сидит Бог. Несколько озадаченный, так как вы всю жизнь были атеистом, вы видите, как Бог листает страницы толстой пылающей книги, пока не находит ваше имя и не произносит ужасный обвинительный приговор. Неожиданность обвинительного приговора, собственно, состоит в том, что Бог обвиняет вас в честных делах, которые почти каждый, кого вы знали на земле, считает благородными и достойными особого признания. Так, вас упрекают в том, что вы руководили инклюзивным детским садом, бескорыстно ухаживали за прокаженными, были хорошим отцом для своих детей, боролись с изменением климата, спасали коал от австралийских лесных пожаров и т. д. Хвалит же вас Бог, напротив, за богохульную статью в газете, за драку в подростковом возрасте, за вашу большую и маленькую ложь и т. д. Короче говоря: обвинительный приговор Бога абсолютно непонятен, так как он судит так, как на земле ждали бы разве что от дьявола или от опасного безумца.
В этой ситуации у вас было бы право спросить Бога, почему это он судит по критериям, отличающимся от всего, что, согласно обзору священных текстов, совести и общим мнениям, на Земле однозначно считалось морально добрым. Как может быть так, что наши поступки оцениваются по моральным меркам, которые мы просто не можем постичь? Но то же самое было бы, если бы моральные суждения Бога полностью отличались бы от тех, что можем выносить мы, жалкие смертные. Если бы приговор Бога мог быть совершенно непонятным для нас, Бог на Страшном суде мог бы расценивать морально иррелевантные в наших глазах действия (например, размешивание кофе в левую сторону) как большие проступки, а то, что мы считаем морально весомым — как морально безразличное.
Этот мысленный эксперимент должен показать, что моральные факты, в сущности, очевидны; то есть то, что мы должны делать, в принципе познаваемо, хотя зачастую и не без больших трудностей. Что не значит, что мы не можем заблуждаться.
Всемогущий Бог, который судил бы, оценивал и соответственно наказывал бы нас после смерти по своим собственным, полностью неизвестным нам моральным меркам, был бы ужасным демоном. Поэтому все мировые религии являются религиями откровения, исходящими из того, что Бог (или боги) шлет нам послания и пророков — какими бы запутанными они ни казались, — которые сообщают нам, что мы должны делать. Бог не может полностью водить нас за нос в вопросах морали, так как иначе он был бы не Богом, а каким-нибудь демоном. Это одно из размышлений, которые поддерживают идею благого Бога.
Из этого, конечно, не следует, что Бог есть и что он всеблаг. Мысленный эксперимент Страшного суда должен лишь показать, что было бы бессмыслицей считать, что существуют моральные факты, которые мы совершенно не могли бы познать. Помимо этого, он показывает, насколько абсурдно допущение, что моральные суждения черпают свою силу из божественного источника.
Тем самым не решается вопрос о том, есть ли Бог, и не выносится суждение о том, как именно Бог, боги и божественное относятся к универсальному ценностному порядку. Разумеется, исключено, чтобы Бог, боги и божественное были фальсификаторами истины и человеческого знания о ценностях. То есть между этикой и религией нет всеобщего конфликта. Если бы он был, религия проиграла бы, так как мы должны были бы на моральных основаниях отклонить ее как заблуждение. Наше руководствующееся этикой мышление, то есть моральное познание, стоит выше религиозных традиций, так как мы оцениваем их по этическим меркам. Это касается всех религий в нашем демократическом правовом государстве, из-за чего христианство сегодня также не имеет той свободы, что всего лишь несколько веков тому назад. Сжигание ведьм и экзорцизм сегодня, к счастью, не в порядке вещей; они морально предосудительны, но долго были частью религиозной традиции.
Моральный универсум того, что мы должны делать и от чего — воздерживаться, должен быть частично прозрачен для нас. Поэтому не может быть, чтобы мы когда-нибудь оказались в ситуации, в которой мы вообще бы не знали, что нужно делать на моральных основаниях. Мы лишь никогда не знаем всего. Но фаллибельность равно не означает полного незнания положения вещей — это было бы фатально для этики. Фаллибельность означает, что мы можем заблуждаться в сложных моральных вопросах о фактах. В этическом плане из этого следует, что мы должны относиться к самим себе и другим людям снисходительно, то есть что мы не должны судить о решениях других слишком скоро. Однако эта этически надлежащая снисходительность не означает, что никаких объективных моральных фактов нет, но как раз подтверждает обратное: так как существуют моральные факты, которые в сложных ситуациях действия обладают огромной важностью, мы должны снисходительно и осторожно относиться к чужим суждениям и образам жизни.
С Богом в царстве целей и без
По крайней мере на этом месте у многих из вас, наверное, возникает вопрос, кто «определяет» универсальные ценности, если не Бог. Но этот вопрос покоится на ложных посылках. Спрашивать, кто «определяет» или «устанавливает» универсальные ценности, подобно вопросу о том, кто «определяет» или «устанавливает» тот факт, что у Земли есть спутник.
Не будь свободных живых существ с сознанием, не было бы этики. Если бы во Вселенной вообще не было жизни, ценности не играли бы никакой роли. Это не значит, что ценностей не существует, ведь мы находимся не во Вселенной без свободных, наделенных сознанием живых существ. Поскольку в случае ценностных представлений и ценностей речь, по сути, идет о нас как людях, а равно и о других живых существах, ценности всегда касаются нас, что отличает их от природных констант. Но из этого следует вовсе не то, что ценности не являются фактами, а лишь то, что они не являются простыми фактами природы, которые могут открывать естественные науки.
В целом, факты не «определяются» или «устанавливаются», а служат критерием того, верны наши представления или ложны. Хотя факты можно отрицать (и тем самым заблуждаться), они от этого не исчезают. Если моральные факты вообще есть, если вообще хоть когда-то бывает ясно, что мы безусловно должны делать, а от чего — безусловно должны воздерживаться, то эти факты никто не «определяет», в том числе Бог.
Разумеется, в ходе человеческой истории вновь и вновь возникают новые типы действий, о которых мы еще не размышляли в достаточной мере. Важным примером из наших дней являются возникновение социальных сетей и применение искусственного интеллекта в рамках цифровизации. До сих пор не существует разработанной этики искусственного интеллекта. Это не значит, что мы должны теперь изобрести новый каталог ценностей, скорее, мы должны узнать, какие новые типы действий подпадают под те или иные моральные категории [137].
Последуем вновь за терминологией Канта и назовем моральный универсум, то есть поле моральных фактов, царством целей [138]. Царство целей ни в коем случае не может быть принципиально скрыто от нас. Оно в основе своей заключается в том, что наши действия осуществляются намеренно, когда мы пытаемся преобразить действительность через целеполагание. Когда я иду купить клубники, я следую сложному плану: я беру ключ от своего велосипеда, жму на педали, соблюдаю правила дорожного движения, паркую свой велосипед, нахожу клубнику, несу ее на кассу и оплачиваю. Этот план не кажется нам таким сложным, как он есть, поскольку мы заучили подобные процессы. Его нельзя осуществить без целеполагания, которое руководит нашими действиями и тем самым структурирует действительность.