Многие моральные ошибки совершаются, потому что акторы не знают моральных фактов. В течение долгого времени своего существования люди не имели никакого понятия о том, как происходит размножение на молекулярно-биологическом уровне, и поэтому формировали всевозможные (отчасти абсурдные) представления о том, как люди зачинают людей. Эти ложные представления имели моральные последствия, так как люди могли придерживаться, к примеру, мнения, что за выкидышем стоят моральные причины и что поэтому мать можно призвать к моральной ответственности за него.
Подобное касается и болезней. Многие (если, предположительно, вообще не большинство живущих людей) сегодня относятся к чисто соматическим болезням как к результату объективно устанавливаемых каузальных факторов, которые имеют мало общего с мыслительным миром больных. Опухоль головного мозга, например, вызывают токсины в окружающей среде, а не то, что больному снилось слишком много эротических снов о его соседке. К несчастью, до сих пор всюду, даже в богатых современных индустриальных государствах, все еще случается, что чисто соматические болезни категоризируются как моральные изъяны и порой жестоко наказываются. Сегодняшний индуизм, например (в отличие от некоторых своих предков), вследствие британских и других колонизаций является скорее враждебной к телу и удовольствиям религией, из-за чего некоторые правоверные индусы порой телесно наказывают своих детей женского пола (которые и так считаются метафизически неполноценными), когда у них начинаются первые месячные. Во многих возникших в эпоху до модерна и до сих пор существующих культурах месячные считаются нечистотой и знаком моральной ущербности.
Согласно нынешнему состоянию медицинского знания, это, конечно, бессмыслица — но то же касается гомеопатических гранул и прочих средств, к которым прибегают некоторые в нашем западном просвещенном обществе, веря в усиливаемую ими мощь естественного самоисцеления. При этом они упускают из виду, что фармацевтическая индустрия и лежащая в ее основании официальная медицина, как в хорошем, так и в плохом (с обеими, без сомнения, связаны опасные и предосудительные злоупотребления), настолько же естественна, как и употребление (потенциально генно-модифицированного) яблока или купание в (якобы) природном источнике.
Моральные факты — это не естественные (natürlichen) факты. Но они и не противоестественны или неестественны: они есть факты, которые классифицируют варианты действий согласно критериям доброго, нейтрального и злого. Эта классификация — не в глазах смотрящего, она не дело вкуса, но является объективной во всех релевантных отношениях.
Глава 3 Социальная идентичность. Почему расизм, ксенофобия и мизогиния — зло
Люди всегда принадлежат к различным группам: мы являемся, к примеру, членами семьи, работниками, гражданами, беженцами, лоббистами, любителями вина, соседями или людьми на прогулке. Список наших групповых принадлежностей довольно длинный, и никто из нас не способен обозреть по-настоящему все свои социальные связи. Общество как совокупная ткань отдельных социально-экономических процессов, которые распределяют людей по группам и формированию которых люди, в свою очередь, осознанно содействуют, является слишком сложным, чтобы кто-то мог рассмотреть его в совокупности. Хотя отдельные подсистемы управляют другими подсистемами (например, политика — экономикой, а экономика, наоборот, — политикой), никто не управляет всем, потому что никто вообще не может знать, как это можно было бы сделать.
Как индивиды, мы реагируем на эту неохватную сложность. Одна из реакций, о которой пойдет речь в этой главе, состоит в том, что мы создаем для себя упрощенные образы нашей социальной ситуации. Хотя эти образы преимущественно ложны, они, тем не менее, в некоторых ключевых пунктах соответствуют фактам. Таким образом, возникают социальные идентичности, которые сегодня действуют в рамках распространяющейся политики идентичности, усиливаясь социальными медиа.
Далее я приведу аргументы в пользу того, что социальных и культурных идентичностей, которые так важны многим, на самом деле нет. Они — искаженные представления наших собственных действий, форма самообмана, связанная с системами обмана, возникающих из-за того, что наша современная жизнь пронизана рекламой, пропагандой и идеологией.
Поскольку ложные, искаженные образы затемняют моральные факты, необходимо снять пелену идентичностей с мышления. Поэтому универсализм нового Просвещения выступает за преодоление политики идентичности — не желая оспаривать, что мы косвенно обязаны ей моральным прогрессом. Ведь в прошлом, как и в настоящем, люди защищались и защищаются против негативной дискриминации, которая часто сопровождается насилием и систематическим угнетением. Но мы должны понимать эти конфликты и требования так, чтобы при этом в итоге речь шла не о сохранении идентичностей, а скорее о том, чтобы преодолеть идентичности, поскольку они дегуманизируют людей.
Распределение людей в группы по идентичностям не имеет реальной ценности для Просвещения, но вводит поборников локальных идентичностей в заблуждение, что их к этому обязывают универсальные ценности. Тот, кто ведет борьбу во имя якобы или действительно угнетаемого меньшинства против воображаемого или реального большинства, упускает из виду, что тем самым он совершает тот же тип ошибки, которая привела к угнетению меньшинства. Тот, кто борется против несправедливого угнетения, не может иметь целью несправедливо угнетать угнетателя.
Габитус и стереотипы. Все ресурсы ограниченны
Кризисные ситуации, такие как пандемия COVID-19, драматическим образом показывают нам, что все ресурсы ограниченны. Не существует бесконечно много медицинских масок, сестринского персонала, кроватей для интенсивной терапии и аппаратов ИВЛ. Но не существует и неисчерпаемых источников энергии (это мы знаем уже давно), бесконечного числа смартфонов, бесконечно числа мест в ICE, бесконечного числа мест в ресторане и т. д. Таким образом, все ресурсы ограниченны — что, в виду динамического роста населения ведет к разрастающимся кризисам.
Чем ценнее ресурсы, тем больше за них борются. Точная экономическая ценность материальных ресурсов, конечно, известна не всякому. С ограниченностью ресурсов связано то, что не всякий знает, как заполучить их в любой момент. Иначе натиск на наиболее ценные ресурсы был бы слишком велик, и это привело бы к коллапсу системы распределения.
Не все ресурсы могут быть оценены материально или же финансово, как золото, смартфоны или источники энергии. Кроме таких материальных или финансовых ресурсов, как показал французский социолог Пьер Бурдьё, можно выделить символические ресурсы, к которым относятся добрая слава, научная репутация, а также телесная красота, врожденные аспекты нашего интеллекта, хорошее воспитание и образование, стиль одежды и тому подобное, даже хороший вкус в искусстве.
Символические ресурсы коррелируют с материальными ресурсами. Некоторые можно получить лишь по достижении определенного финансового уровня (сюда, например, относится энологическая[149] экспертиза — незаурядные вина дорогие). Другие символические ресурсы являются основой для получения материальных, к таковым, например, относятся хорошее воспитание или телесная красота (которые являются явным или неявным требованием для доступа к определенным профессиям).
Каждый из нас являет в своем повседневном способе поведения сложное переплетение более или менее случайно или специально приобретенных символических ресурсов. Это переплетение я хотел бы, используя термин Бурдьё, назвать габитусом.
Материальные и нематериальные ресурсы сложно переплетены друг с другом. Примечательно, что люди с определенным габитусом часто занимают определенные рабочие места, что связано, с одной стороны, с тем, что работодатели выбирают определенный тип сотрудников, а с другой стороны — с тем, что роль, играемая в профессии, влияет на габитус. Таким образом, наш габитус постоянно меняется в ходе жизни. У нас есть, так сказать, депозит габитуса, на котором лежат наши символические ресурсы, развивающиеся по своей собственной комплексной логике. Для исследования этой собственной логики гуманитарные и социальные науки разрабатывают методы, которые, конечно, сами делают вклад в габитус и могут создавать преимущества. Экономист точно лучше разбирается в бирже и знает, как применить эти знания в обществе, в отличие от произвольного неспециалиста, легко поддающегося на уговоры своего банка купить сомнительный пакет акций. Литературовед в силу своего образования лучше разбирается в литературе, что может приводить к лучшим, во всяком случае, к более информированным суждениям вкуса.
В целом, политику можно понимать как систему, которая управляет неизбежно несовершенным и всегда несправедливым распределением ресурсов. В зависимости от экономической системы, соотношения подсистем и полномочий общества это управление будет в деталях происходить по-разному. Поэтому политики не могут обойтись без команды специалистов по ресурсам, располагающих данными, благодаря которым существующее распределение ресурсов можно измерять, а собственную логику их будущего распределения — предсказывать более или менее хорошо и управлять согласно политическим принципам.
Так называемая политика идентичности состоит в том, чтобы установить связь между определенными социальными паттернами, зовущимися «идентичностями», и распределением ресурсов, чтобы вывести из нее политические принципы. Кризис нынешней политики идентичности, разумеется, заключается в том, что предполагаемая идентичность, о которой идет речь, в действительности не существует иначе, чем как габитус. Габитус можно исследовать социологически, идентичность — нет. За расплывчатым понятием идентичности скрывается распространение стереотипов, которые в принципе не являются действительными носителями текущих и измеряемых битв и прений вокруг распределения.