Кризис коронавируса также особенно четко показывает, какие стереотипы существуют и какие порой опасные и экономически измеримые последствия они имеют. Прежде всего это затронуло китайцев, которые хотели защититься националистическими стереотипами о своем мнимом системном превосходстве перед Западом (которого, кстати, тоже не существует) и сначала замалчивали начинающуюся пандемию, так как они не хотели выдать свои слабости. Тогда многие определенно думали, что итальянцы особенно страдали от нехватки организованности. Наконец, из США прозвучало, что европейцы еще более заразны, чем китайцы, тогда как сами США уже столкнулись с особенно быстро увеличивающимся числом инфицированных. Вирус беспощадно вскрывает все слабости системы здравоохранения, и в той стране, в которой нет общего медицинского страхования и сохранения зарплаты на время болезни, инфицированные продолжают ходить на работу или вовсе не дают себя тестировать, чтобы не выпадать из взаимодействия. Никогда нельзя забывать, что в США особенно легко стать бездомным, что определяет облик улиц многих мегаполисов.
Для тогдашнего правительства США, как и для многих ведущих глав американского бизнеса (в том числе в Кремниевой долине) наше представление о социальной рыночной экономике, в которой деньги не могут одерживать окончательный триумф над человечностью, является мировоззренческим врагом. Уже поэтому так называемый Запад — это тоже стереотипная выдумка, так как внутри этого образования есть рвы политики идентичности, которые отделяют США, скажем, от континентальной Европы, но также и от Австралии или Новой Зеландии.
Пока вирусная пандемия начинала свой путь, китайский режим использовал привычные стратегии своей пропагандистской машины, чтобы подогреть сомнение в том, что демократия достаточно эффективна в XXI веке. Остальной мир был вынужден реагировать на это, вводя как можно более решительные меры, такие как закрытие границ, ограничение передвижений и введение чрезвычайного положения, что обосновывалось не одной лишь фактически существующей вирусной пандемией. Ведь никакая политическая мера не объясняется одной только вирусной пандемией. Мы могли бы ведь просто сделать ставку на заражение и коллективный иммунитет или убить наших стариков, чтобы защитить систему здравоохранения. Нечто подобное мы правомерно считаем морально предосудительным, но это суждение следует не из исследований вируса. Вирусологи, эпидемиологи и другие медики сами по себе не являются ни этиками, ни политиками, поскольку они исследуют свойства вирусов и их распространения, что само по себе не имеет ничего общего с этикой.
Коронавирус также не имеет вообще ничего общего с государственными границами и системами правления. Конечно, мы можем сдерживать его институциональными мерами, а также взять под контроль, проводя медицинские исследования и усиливая наши системы здравоохранения, что требует эффективности от государственных систем. Но она есть, как в нашей стране, так и в Китае, Японии, Италии, а в США и подавно. Чистым и опасным абсурдом является мнение, что коронавирус показывает слабости демократии или, в случае Германии, федерализма. Федерализм ФРГ — это определенный способ регламентировать и реализовывать институты и процедуры голосования. Наши процессы выстроены так, чтобы минимизировать вероятность образования центра контроля, который привел бы к превращению федеральной республики в диктатуру. Подобное верно и для других демократических систем, например для США, из которых сделать диктатуру было бы очень непросто.
Наряду с реальными опасностями, которые представляет сам вирус, в вызванном им кризисе можно наблюдать равно реальную опасность, связанную с объявлением чрезвычайного положения. В целом, чрезвычайное положение — это приостановка действия ценностных систем с целью взять под контроль опасную ситуацию, которая оправдывает ограничение определенных, исторически завоеванных прав на как можно более короткий срок. Разумеется, чрезвычайное положение может высвободить силы, которые подспудно и раньше сражались против подвешенной ценностной системы. Чем больше эти силы распространяются в чрезвычайном положении, тем вероятнее будет, что легитимно ограниченная ценностная система понесет ущерб.
Поэтому неслучайно, что начиная с первой волны инфицирования и вызванных ею мер распространяются стереотипы и ложные представления, которые используют, чтобы нанести ущерб демократии и ее ценностным основаниям. Сюда относится предвыборная риторика Трампа, который получил возможность причинить континентальной Европе и вместе с ней ЕС символический и материальный вред.
Одновременно радует, что и в темные времена кризиса коронавируса происходит моральный прогресс. Очевидно, что даже многие люди, которых вирус реально не затронул лично, так как они молоды и не находятся в состоянии предболезни, стараются соблюдать социальную дистанцию и не заразиться, чтобы не подвергать опасности наших старых и слабых иммунитетом близких. Производственные цепочки глобального капитализма, которые всего несколько дней назад отравляли планету, в одночасье были радикально прерваны, причем на моральных основаниях. Поэтому чрезвычайное положение — это шанс осмысления и возможный триггер для начала новой эры. Услышим ли мы этот сигнал к старту и осмыслим наконец себя или же попытаемся вернуться к старому паттерну, еще не ясно. Но очевидно, что возврат к мнимой «нормальности» определенно втянет нас в еще более серьезные кризисы — в том числе в климатический кризис и постоянно обостряющееся социальное неравенство. И не будем забывать о соревновании систем между США, ЕС и Китаем, которое принимает черты войны и вновь воочию показывает нам, что человечество должно стремиться к глобальному сотрудничеству на основе универсальных ценностей. Проблемы, стоящие перед нами в XXI веке, нельзя преодолеть иначе.
Наконец-то другая Тюрингия. В Йене развенчивают расизм
Расизм не просто морально предосудителен в целом, но еще и основывается на многих серьезных научных заблуждениях. Их раскрытие может поспособствовать моральному прогрессу в борьбе с расизмом. В Тюрингии, к примеру, ведется исследование, которое может в этом помочь.
Когда в наше время произносят слова «Тюрингия» и «расизм», многие несправедливо думают, что в Тюрингии всюду царит злой дух «крыла» АдГ, которое подозревалось Ведомством по охране конституции в правом экстремизме и представлялось видным тамошним председателем АдГ Бьорном Хёке (родом из Вестфалии, а не из Тюрингии), пока он официально не сложил с себя полномочия. Это выставляет Тюрингию в сомнительном свете, в которой находится и Йена, колыбель немецкого идеализма, который разрабатывал радикально универсалистские концепции человеческого бытия [167]. Сюда, естественно, относится и версия радикально-универсалистской этики Фридриха Шиллера, реализуемой посредством эстетического воспитания людей.
Но моральный прогресс в Тюрингии — не только в прошлом. По случаю 112 ежегодного заседания Немецкого зоологического общества, которое проходило в 2019 году, зоологи и эволюционные биологи при поддержке Общества Макса Планка опубликовали Йенскую декларацию [168]. Ее основной тезис звучит уже в заголовке: «Концепт расы — это результат расизма, а не его предпосылка».
Этот результат может считаться настолько однозначно доказанным лишь благодаря прорывному молекулярно-биологическому открытию о том, что у людей
сильно превалирующая часть генетических различий [пролегает] не между географическими популяциями [то есть между группой африканцев с темным цветом кожи и группой белых северных немцев — М. Г.], а внутри таких групп. <…> Вместо определимых границ между человеческими группами проходят генетические градиенты. В человеческом геноме, среди 3,2 миллиардов спаренных оснований[169], нет ни одного фиксированного различия, которое, к примеру, отделяет африканцев от неафриканцев. То есть — говоря эксплицитно — не существует не только ни одного гена, который обосновывает «расовые» различия, но даже ни одного спаренного основания. Внешние признаки, такие как цвет кожи, которые используют для типологической классификации или в повседневном расизме, — это предельно поверхностная и легко изменяющаяся биологическая адаптация к соответствующим местным обстоятельствам. Один лишь цвет кожи постоянно менялся в ходе миграций человека и становился темнее и светлее в соответствии с местным солнечным излучением или типом питания[170].
Авторы приводят и другие биологические и антропологические факты и, основываясь на этом базисе из наук о человеке, заключают, что вместе с этим несостоятельным понятием человеческой расы насмарку идет и особо распространенная в США идея «этноплюрализма»: «Отказ от понятия расы отныне и впредь должен быть частью научной добросовестности». В таком случае нет смысла и полноправно признавать различные этносы или расы и соответствующе выстраивать пространство политической дистрибутивной справедливости[171], так как между этносами или расами попросту нет достаточно ясных различий.
В этом месте некоторые теоретики возразят, что все же есть нечто вроде race[172], что нельзя точно перевести как «раса», так как оно вовсе не касается биологии. Но это бессмыслица: расизм всегда биологистичен (т. е. обосновывается псевдо-биологически), и идея, что его можно выстроить как-то более духовно (spiritueller), является иллюзией. Конечно же, есть действительность жизни и опыта, например, так называемых «афроамериканцев», которая связана с тем, как по историческим причинам к ним относятся и с ними обращаются другие, а равно и они сами. Это практика расизма.