Эта практика сегодня идет не в столь биологическом ключе, как раньше, так как никто больше не может стерилизовать или брать в рабство афроамериканцев на основании биологических аргументов, которые в прошлом применялись для обоснования дегуманизации. Особое отношение к черным имеет морально предосудительный исток, о котором нельзя забывать. Но цель не должна состоять в том, чтобы сделать теперь из расистского нонсенса культурные стереотипы и продвигать их под знаменем де факто не существующих культур.
Впечатление, что мы отличаемся от равных и чужих нам людей, можно объяснить совсем иначе, чем теоретически анализируя иллюзии индивидов. Я тоже иногда ощущаю себя «рейнцем» и в повседневных разговорах между друзьями нахожу это забавным и порой приятным, так как это вызывает чувство родины. Но тем самым выражается только автобиографический опыт, а не какая-то сущность рейнцев, которую можно было бы определить. Если присмотреться, рейнцы куда разнообразнее, чем это предполагает стереотип.
Короче говоря, с социально-философской точки зрения, конечно же, существуют иллюзии о собственном жизненном пути и личностных качествах, которые можно переживать как чувство родины. Но это чувство — насколько бы легко мы ни предавались ему — всегда в каком-то моменте оказывается укоренено в морально предосудительных практиках прошлого. Если я, скажем, считаю себя стереотипным рейнцем, то как быть с теми, чьи родители приехали в Рейнскую область поколение назад? Стереотипы, какими бы забавными и эмоционально нагруженными они ни были, всегда ведут к исключению и морально предосудительным формам мысли. Они несовместимы с моральным прогрессом. Частью практики морального мышления является то, что мы осознаем свои стереотипы и пытаемся не использовать их в деле.
Вместе с тем, особо распространенная в США модель, так сказать, дружеской геттоизации, является излишней. В таких городах, как Нью-Йорк, как и раньше, целые районы формируются за счет того, что они дают приют преимущественно китайцам, индийцам, корейцам, полякам, русским, ортодоксальным евреям или богатым белым протестантам. В соответствующих кафе предлагают этнические блюда и культурные мероприятия, так что в любой день недели можно будто бы «заглянуть» в разные культуры.
Эта цивилизационная модель проблематична в той мере, в которой она предполагает, что отдельные этносы, расы или религии собираются вместе в пространстве, чтобы показать другим свою соответствующую инаковость и при этом лучше и безопаснее чувствовать себя среди предположительно своих. При этом не стоит обесценивать человеческую потребность в сопричастности. Разумеется, предосудительно пытаться удовлетворять ее, определяя сопричастность через этнос, расу или настолько же туманную идею культуры, так как этих предметов в действительности не существует. Сообщества, поддерживающие свое единство обманом и самообманом, морально сомнительны, покуда существует тенденция выстраивать иллюзорные идентичности, которые считают себя противостоящими другим идентичностям. Ведь такая социальная структура неизбежно ведет к моральным дефектам.
Не существует чего-то типа немецкой культуры, которую мы видим сразу же, как только пытаемся перечислить, что к ней относится. Если назвать Лютера, Баха, Бетховена, Гёте, то мы упустим Франца Кафку, Марио Адорфа, Ханну Арендт, Джема Оздемира и Хаднет Тесфаи. Если бы она существовала, то к немецкой культуре принадлежала бы берлинская техно-сцена, как и панк, рурский хип-хоп, а равно и живопись Альбрехта Дюрера и Саймон Рэттл. Просто не существует никакого полностью определенного множества парадигмальных примеров немецкой культуры, из которого можно было бы вывести незамутненное чувство сопричастности. То же касается китайской, арабской и вообще любой другой культуры, которую можно вообразить. Что существует, так это групповые образования, которые отчасти можно объяснить общим эстетическим вкусом и разделяемыми предпочтениями, а отчасти и другими факторами, к которым в этнических структурах США, прежде всего, относятся волны иммиграции.
Конечно, модель отчасти самостоятельной этнической геттоизации морально (и стратегически) лучше попытки изолировать такие группы друг от друга стенами и колючей проволокой. Тем не менее она страдает тем, что группирует людей на основе критериев, которым в действительности человеческой жизни практически ничего не соответствует. Чувство «родины», которое забирает с собой мигрант, чтобы на чужбине общаться с единомышленниками, является заблуждением, проблематичным оттого, что оно нас морально раздваивает: связываемые друг с другом иллюзорной родиной индивиды всегда воображают себе лишь чужие родины других людей и обращаются с ними соответствующе.
Как мы видели, в действительности рас нет. Но расизм вполне есть. Он начинается уже там, где некто имеет ложное представление о том, что расы существуют. Расизм как таковой морально предосудителен (является злом), потому что он делит людей по группам и приписывает индивидам паттерны действий, которых в действительности нет. Расисты объясняют поведение людей с помощью качеств, которые проявляются лишь косвенно. Тот, кто является жертвой расистских атак, должен защищаться, что в глазах расиста подтверждает его стереотип. Все, что делает негативно дискриминируемая расизмом группа, чтобы защититься от нападок, рассматривается расистом как подтверждение их дурных качеств.
Чувствовавшаяся всюду примерно в первую фазу кризиса коронавируса солидарность побудила большинство людей в Германии заметить, что мы сидим в одной лодке, почувствовать на собственной шкуре, что все люди подверглись общей угрозе — и это нас объединяет. К сожалению, эта солидарность не пересекла границы, так как из-за стереотипов и вводящего в заблуждение чувства родины мы не привыкли мыслить за пределами нашего узкого горизонта. Строго говоря, этой новой солидарности не было и внутри наших границ, потому что отдельные федеральные земли, земельные районы[173], города и группы населения соревновались (и соревнуются) за ресурсы, а многие люди в Германии оказались в сложном социально-экономическом положении и еще окажутся. Бездомные, бедные, дети под замком, которым под государственным контролем запретили контактировать публично со сверстниками, родители-одиночки, одинокие пенсионеры, встревоженные выпускники и многие другие, кому пришлось и еще придется страдать от нашего кризис-менеджмента, — кто выскажется за них? И к чему это приведет?
Распространение нашего морального мышления на всех людей, находящихся на одной территории, уже было бы большим прогрессом, но мы не должны упускать из виду цель. Она состоит в признании решающего морального обстоятельства, что мы как люди, в конце концов, все сидим в одной лодке — причем у большинства немцев в кризисе коронавируса места точно были комфортабельнее, чем у индийских трудовых мигрантов, без которых нам, наоборот, не было бы так комфортабельно. Ввиду вызовов XXI века и мирового населения, превысившего семь миллиардов людей, чьи образы жизни переплетены друг с другом, бессмысленно считать, что мы могли бы ссылаться на чувство родины как на источник ценностей. Это чувство в перспективе скорее ведет к разжиганию войн и самоистреблению человечества, так как оно побуждает людей к жизни в пожароопасном обмане и самообмане.
Универсальная идентичность человеческого бытия выражается в непреодолимом различии, без которого мы не могли бы быть никем. Люди постоянно определяют свои конкретные способы действия, свои желания, предпочтения и т. д., отделяясь от других людей. Ошибкой будет считать, что существует правильное, объективно существующее разделение, которое распределяет людей по разным социальным идентичностям, на которое можно осмысленно ориентироваться. Социальные идентичности — это ощутимое и экономически измеримое выражение взаимных атрибуций. Это значит, что люди уже с первого взгляда оценивают друг друга на основе своих предрассудков, то есть мнений о других, которые они составляют, не присматриваясь повнимательнее. У этих мнений долгая предыстория, которая содержит много ошибок. К тому же многим людям выгодно распространение предрассудков: без предрассудков и порой морально предосудительных стереотипов с трудностями столкнулась бы, к примеру, наша рекламная индустрия, которая, как известно, навязывает нам формы жизни и обещает счастье, которому не суждено сбыться.
Хороший тому пример — это изображения предполагаемых одиночек на плакатах с рекламой дейтинг-порталов. Можно уверенно сказать, что дейтинг-порталы посещают не такие ослепительно выглядящие, экономически успешные и расслабленные люди, а совершенно нормальные люди, жаждущие любовных отношений.
Распространение и производство таких идеальных представлений об успешной жизни, которые должны разжигать жажду потребления, к сожалению, в основном содержат такого рода вранье, обман и самообман. Один из моих философских учителей, политический философ Рюдигер Бубнер, в своих гейдельбергских семинарах в качестве примера этой идеи всегда приводил мечту о пустынных песчаных пляжах, по которым вы, выиграв в лотерею, гуляете с идеально выглядящим партнером. Сразу по прибытии на этот пляж вы понимаете, что там обитают опасные мошки, дует слишком сильный ветер, в прибрежном ресторане вы отравляетесь устрицами, а идеально выглядящий партнер в существенных вопросах придерживается неприемлемых для вас мнений.
Здесь видно, что представления об отрешенной от дел жизни после выигрыша в лотерею иллюзорны, так как счастье, которое нам сулит выигрыш, — это только иллюзия счастья. Мы жаждем свободы, но с легкостью путаем ее с определенными местами или с обладанием чем-то, чего мы всегда хотели.
Мы всегда проецируем наши мечты об успешной жизни, как и наши страхи о загубленной жизни, на других людей и другие места. Тем самым возникают механизмы фантазии, которые структурируют нашу повседневную жизнь и не дают нам расслабиться. По этой причине мы начинаем бесцельно носиться, как пресловутые белки в колесе.