тическую активистку Грету Тунберг или публичных политиков из числа Зеленых. В этом случае их злодеяния состоят не только в специфических, в основном вербальных, а довольно часто и в телесных атаках на лиц, которые выступают за преодоление ложных паттернов мысли, чтобы мы признали критически опасное положение человечества, но и в том, что они предлагают ложные решения для реальных проблем (например, выдать «немецкий» дизельный двигатель за экологичный или защитить «немецкий» лес от ветряков).
Конечно, сегодня не только изменение климата является предметом, настоятельно требующим рационального прояснения, — речь идет и о справедливом распределении ресурсов и благ. Многие тяжелые, касающиеся всех нас моральные проблемы нашего времени можно решить не просто на месте, но лишь с помощью трансграничных действий. Производственные цепочки наших потребительских товаров в условиях глобального экономического порядка, который парадоксальным образом на региональном уровне контролируется национальными государствами, полны морально предосудительных решений, которые для нас как потребителей бывают заметны все еще слишком редко. Сюда относятся промышленное животноводство, эксперименты на животных в рамках чисто естественно-научных исследований, производство дешевой одежды, неустойчивая архитектура[192] и прочее. Многое из того, что мы делаем ежедневно, системным образом связано с тем, что людям и другим живым существам приходится серьезно страдать.
Обращение к мифам и легендам, связанным с нацией, расой или локальными культурами, в целом служит тому, что мы снимаем с себя нашу собственную ответственность. Это снятие ответственности обостряет проблемы, так как мы отказываемся от стремления к рациональной форме обобществления, в рамках которой мы бы внимательнее рассматривали не только большие, но и в особенности маленькие морально сомнительные транзакции. Ведь большие проблемы — это результат множества отдельных действий, которые совокупно производят те системы, которые угрожают нам как человечеству в целом.
Общество популизма
Как члены человеческих сообществ, мы изо дня в день занимаемся тем, что понимаем действия других членов и отчасти предугадываем их. Каждый из нас постоянно задается вопросом, чего другой человек ждет прямо сейчас, думает, что он сейчас скажет или сделает. Мы с радостью занимаемся другими, что полезно нам в том числе потому, что уводит нас от вопроса о том, чего мы сами, собственно, ждем, думаем, говорим и делаем. Так как другие, разумеется, со своей стороны заняты тем, что понимают и предугадывают нас, в любой человеческой коммуникации мы так или иначе отражаемся для самих себя, как если бы взгляд, который бросает на нас другой, был своего рода зеркалом.
Представим себя в ежедневной банальной ситуации. Представьте себе, что вы входите в свое местное отделение почты, намереваясь приобрести почтовую марку для письма, которое собираетесь сразу же отправить. Вы стоите в очереди и видите, как человек, чья очередь как раз подошла, ведет очень вяло продвигающийся вперед разговор о различных возможностях отправить посылку. Все слышат этот разговор, но ведут себя так, как если бы не слышали его. «Надо же соблюдать такт!» Ваше отношение к этой ситуации будет зависеть от настроения и интересов. Если вы сильно спешите, возможно, в вас возникнет импульс разозлиться и предпринять что-то. Тогда можно начать покашливать, нетерпеливо переступать с ноги на ногу или даже попытаться пройти к началу очереди, откровенно обращаясь к стоящему спереди человеку. Но можно и назло всем сохранить спокойствие, чтобы доказать самому себе, что вы повелитель своих импульсов и воспитываете в себе сочувствие к потребностям своих сограждан.
Так или иначе составьте для себя прямо-таки театральный образ этой ситуации. Отдельным акторам на сцене в вашем сознании будут приписаны роли: типичная старая дама, которая вообще не шевелится; считающий себя важным бизнесмен, который постоянно спешит; жующий жвачку подросток, который хочет купить зажигалку; мать с двумя детьми, которая осторожно сигнализирует, что ее положение дает повод пропустить ее вперед; сверхмотивированный служащий, который выдает слишком много деталей о возможных способах отправки посылок и тормозит процесс.
Мы располагаем отточенными представлениями о ролях и воображаемых сценических способах действий, которые мы приобрели в ходе нашей предшествующей жизни и заучили в повседневности при содействии других (родителей, воспитателей, друзей, коллег, писателей, любовников, ученых, журналистов, инженеров-программистов и т. д.). В фактически разворачивающейся ситуации действия мы используем нашу сценическую программу, и она сталкивается с программами других. При этом мы полагаем, что играем одну и ту же пьесу. Это предположение называется «обществом». Общество — это большое целое социального обмена, отвечающее в глазах причастных акторов за то, что в итоге имеется лишь одна пьеса, в постановке которой они участвуют своими соответствующими действиями.
В социологии говорят о комплексности, что означает, что общество возникает и сохраняется лишь за счет того, что его отдельные акторы, которых я называю «лицами», представляют себе, что такое общество. Но это значит, что общество не существует независимо от наших представлений о том, что оно такое и как оно функционирует. В этом плане общество существует лишь в головах (или же представлениях) партнеров по игре[193].
Общество комплексно, его не существует вне необозримой ткани представлений, которая каждый раз заново сплетается в каждой, даже самой банальной ситуации действия.
Общество постоянно изменяется, иногда быстрее, иногда медленнее. Как оно изменяется, существенно зависит от того, что делают лица и как они производят о себе впечатление, то есть как они представляют себя.
Нет никакой возможности привести общество в состояние покоя, раз и навсегда избавившись от этой комплексности и выстроив однозначные отношения. Это можно проиллюстрировать опять же с помощью повседневной ситуации в отделении почты. Различные присутствующие лица всегда имеют свое собственное представление о том, кто они и кем они хотят быть, и оно сталкивается с представлениями других. Не существует не зависящей от этого возможности прояснить социальную ситуацию. Поэтому нельзя предвидеть, какое представление разыграется сейчас в отделении почты.
Социальные связи всякий раз можно сплести заново и совершенно иначе, что называют контингентностью. В отделении почты, скажем, может случиться ограбление, что нарушит ожидания всех присутствующих, но такое случается в любом обществе и в этом смысле в порядке вещей, хоть и плохо для жертв. К тому же общество не существует вне природы, что означает, что, к примеру, у кого-то может случиться сердечный приступ, что равно нарушит правила игры в почтовом отделении. Из этого можно вывести, что никакого «нормального» процесса посещения почтового отделения не существует. Любая социальная транзакция — все, что люди делают заметно для других в совместной ситуации — предсказуема и контролируема лишь в очень грубых очертаниях.
Решающим в этом размышлении является то, что оно показывает, что нормальности в рамках общества в целом не существует. В рамках всего общества нет никакого статус-кво ни такого, которое стоило бы сохранить, ни такого, которое следовало бы изменить, — но есть лишь необозримое для каждого лица переплетение социальных транзакций. Ни бундесканцлер, ни бундестаг, секретные службы, Google, экономисты, социологи, масоны, ни даже неолиберальные глобальные экономические элиты и папа римский не способны обозревать, предсказывать и на этой основе контролировать общество.
Явная проблема нашего времени состоит в том, что совершенно нелепое представление о нормальном состоянии общества в целом прямо и косвенно используется партиями, социальными медиа, союзами и другими социально-политически активными группами, чтобы обосновать варианты действий. Обозначим эту проблему с помощью расхожего ныне термина как популизм. Популизм особенно очевиден, когда воображаемое, но отсутствующее сейчас нормальное состояние общества в целом связывается с народом (лат. populus). Популизм считает, что с одной стороны есть нормальный народ, которому с другой стороны противостоит вредящий фактор. Здесь можно назвать распространенное в Германии представление о каком-то пранемецком обществе, которое особенно со Второй мировой войны придерживается ценностных представлений, связанных с христианством, иногда дополняемым иудаизмом. То есть по-немецки — это когда по воскресеньям звонят колокола, когда можно съесть шницель, рульку и карривурст[194], когда центр города выглядит, как в Гейдельберге или Мюнхене, когда пьют пиво, состоят в стрелковом или карнавальном союзе[195], когда еще и носят национальные костюмы и т. д. У этой фантазии есть и «высококультурные» вариации, ссылающиеся на Гёте, Гёльдерлина, Вагнера, скорее неохотно — на Бетховена, но и на Ницше, Хайдеггера и, с недавних пор, Слотердайка (которого, к сожалению, некоторые «мыслители» из АдГ цитируют как своего). Порой сюда же идет и немецкий идеализм (парадигмально представляемый именами Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля), чтобы можно было чувствовать себя частью народа поэтов и мыслителей. Недавно мне сказал мыслящий в этом смысле популистски один старый сокурсник, что он почитает великих немецких физиков, называя при этом Гейзенберга и Планка, но не исконно немецкого, родившегося в Ульме Эйнштейна. На мои расспросы он ответил, что Эйнштейн ведь был евреем и к тому же еще и швейцарцем.
Не поймите меня превратно: каждая из названных фигур (в том числе Ницше и Хайдеггер) добились отчасти всемирно-исторических достижений в искусстве, науке и философии. По-немецки вряд ли кто-то пишет искуснее Ницше, Гёльдерлин сочинял выдающиеся стихотворения, Вагнер был гениальным композитором, а Слотердайк в некоторых своих текстах демонстрирует мастерство стиля. Мыслители немецкого идеализма и подавно принадлежат к лучшему, что было сделано в философии