ется прогрессивнее, чем — как Трамп — обслуживать интересы США в мировой политике, а равно и интересы богатых промышленников с помощью налоговых льгот и иных мер. Богатые люди заслуживают точно такого же морального уважения и внимания при режиме демократического правового государства, как и бедные. Универсальные основания свободы, равенства и солидарности не означают, что большинство, экономически ущемленное по сравнению с меньшинством, автоматически имеет право выстраивать системы ущемления богатого меньшинства. То, что налогообложение крупных богачей до сих пор является несправедливым, тем более что им легче скрывать свои финансовые потоки от властей, — это другой вопрос, причем здесь дело не в битве против богатых, а за универсально справедливое, устойчивое распределение ресурсов.
Не поймите меня превратно: господствующее, особенно в таких странах, как США, Бразилия, Аргентина, Чили, Китай или Индия, крайнее экономическое неравенство, сосредоточивающее в руках маленькой верхушки прямо-таки невообразимые богатства, не используемые государством в рамках соответствующих мер, чтобы освободить людей от бедности, нужды и отчаяния, морально предосудительно. Поэтому идея социальной рыночной экономики морально превосходит неконтролируемый капитализм американского образца, который часто обозначают с помощью лейбла «неолиберализм». Экономическая система, которая используется государством так, что из-за нее миллионы людей систематически выталкиваются в бедность и не могут избежать ее по собственной инициативе, выявляет моральные дефекты, которые нужно преодолеть.
Этого не достичь политическими битвами, если не представлять свои моральные карты в качестве универсалистских аргументов и тем самым обосновывать их. Справедливое налогообложение сверхбогатых, к примеру, определенно нужно ввести, но это не значит, что за него нужно бороться.
Бразилия — это особенно примечательный пример, так как она расцвела прежде всего за счет программы семейной стипендии (bolsa familia) немного более чем за десятилетие благодаря Луису Инасиу Луле да Силве, руководившему страной с 2002 до 2010 на посту президента. Из-за некоторых неграмотных и отчасти связанных с коррупцией экономических мер его последовательницы Дилмы Ваны Русеф с 2013 года Бразилия дошла до гигантской политической интриги, посредством которой в итоге к власти пришел мыслящий и действующий глубоко антидемократически Жаир Болсонару, который при поддержке своего министра юстиции Серджио Моро упрятал своего главного конкурента Лулу в тюрьму. Вместо того, чтобы придерживаться пакета мер социального государства, подхватывающего хороший опыт времен Лулы, Болсонару делает ставку на агрессивную экономическую политику, которая скрупулезно и без оглядки на коренное население бассейна Амазонки эксплуатирует природные ресурсы бразильских тропических лесов, чтобы вести быстрый, грязный бизнес, на котором наживается лишь малая, уже сейчас зажиточная часть населения. При этом нищенствующее население фавел усмиряется брутальными военными методами, а и без того небольшой средний класс истончается.
Эти и подобные примеры беспощадного, не опирающегося ни на какие моральные познания капитализма однозначно предосудительны. Из этого, конечно, ни в коем случае не следует, что капитализм сам по себе предосудителен, покуда не определено, что́ именно понятия «капитализм» и «неолиберализм», собственно, означают и почему возникновение прибавочной стоимости, капитала и собственности в условиях рыночной экономики как таковое морально предосудительно (или, как утверждали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, автоматически ведет к саморазрушению экономической системы с катастрофическими последствиями).
Тот, кто атакует элиты и одновременно выступает за универсализм, противоречит сам себе, так как тогда фактически выходит не универсализм, а в лучшем случае государственнический псевдоуниверсализм человеческих масс, предпочитаемых такими левыми политиками, как Уэст. Левая и правая политики идентичности в этом отношении одинаково фальшивы и ложны, так как они исторически обусловлены одними и теми же паттернами аргументации постмодернистского отказа от истины, фактов и познания. Это верно, даже если такие политики, как Сандерс и Уэст, могут справедливо быть более симпатичны многим читателям моей книги (и мне самому), чем Дональд Трамп. Это не должно играть роли в моей аргументации, так как речь идет не о том, чтобы мобилизовать симпатии к афроамериканцу Корнелу Уэсту и еврею Берни Сандерсу против старых белых мужчин-протестантов. Старые белые мужчины-протестанты, такие как Дональд Трамп или тот же — для позитивного примера — председатель совета Евангелической церкви Германии Генрих Бедфорд-Штром, прежде всего, заслуживают того же морального внимания, что и другие группы населения.
Всякий является другим. От политики идентичности к политике различия (и далее)
Наша способность морального познания основывается в нашем человеческом бытии. Это человеческое бытие содержит по крайней мере два связанных друг с другом, но не идентичных аспекта. С одной стороны, человек — это животное: наш организм имеет определенную структуру, которую можно исследовать методами эволюционной биологии и человеческой медицины. При этом наш организм состоит из клеток, организованных в форме объединений, процессы в которых координируются в целом организме. Как именно многие системы, составляющие наш организм (система кровообращения, центральная нервная система, пищеварение и т. д.), связаны друг с другом в единое целое, мы понимаем лишь в общих чертах. Ни биология, ни медицина не близки к всезнанию о человеческом организме. Что мы, конечно, знаем благодаря крупным революциям в молекулярной биологии с середины прошлого века, так это то, что мы как организмы фактически подчиняемся тем же принципам, что и другие виды животных. Эту сторону нашей животности я называю нашей формой выживания (Uberlebensform)[206].
Человеческая форма выживания универсальна, она объединяет всех человеческих животных. Поэтому верен, по крайней мере, биологический универсализм, согласно которому мы все равны перед природой. Это оказывает влияние на культурных, духовных уровнях, которое нельзя недооценивать. Так, в силу нашей биологической природы все так называемые «нейротипичные» люди — то есть бо́льшая часть новорожденных — могут выучить любой язык как родной. Из ребенка, родившегося только что в Китае, легко может выйти арабский или немецкий поэт. Поверхностные фенотипические признаки, такие как цвет волос, тип кожи, цвет глаз или рост, как таковые не влияют на динамические соединения центральной нервной системы («мозга», как говорится). Мозг очень легко формируется, поэтому говорят о пластичности, являющейся основой того, что человеческие животные в принципе могут укореняться в любом культурном, духовном окружении.
Биологический универсализм имеет прямые моральные последствия, так как он заведомо фальсифицирует расистские стереотипы. Не существует генетической немецкой предрасположенности к музыкальности, глубокомыслию или точности, равно как и генетической арабской предрасположенности к исламу или генетической швабской предустановки на опрятность. Из швабских детей не автоматически выходят экономные христиане, баварским детям с рождения не предначертано есть белые колбаски и пить вайсбир.
Конечно, неверно выводить отсюда, что человек лишь является животным в смысле определенного вида, условия производства и воспроизводства которого можно исследовать молекулярно-биологически. Люди отличаются от бактерий, позвоночных и иных млекопитающих в столь многих отношениях, что можно привести сколь угодно много критериев, чтобы показать, что мы принципиально, а не только в определенной степени, отличаемся от других животных. Ведь у людей есть кинофильмы, авиакомпании, доступ в интернет, финансовая экономика, литература, социальные медиа, автомобили, промышленное животноводство и, прежде всего, понимание того факта, что они являются животными определенного вида.
Разумеется, у людей есть особенность, которая составляет другую сторону нашего человеческого бытия, которую я с помощью традиционного философского термина называю сознанием[207]. В целом, сознание — это способность вести жизнь в свете представления о том, кто мы и кем мы хотим быть. Мы, люди, располагаемся в определенном месте Вселенной, истории, животного царства, культуры, социального порядка и т. д. и делаем то, что делаем, всегда учитывая это месторасположение.
Львы, предположительно, не размышляют о том, не стоило бы им лучше стать вегетарианцами или не могли бы они мигрировать в другой регион, где водятся особенно вкусные газели. Львы также не занимаются астрофизикой и, предположительно, не знают даже в виде наметок, что они находятся в гигантской Вселенной. О квантовой теории или древнегреческой трагедии они еще никогда не слышали. Короче говоря, у львов нет леонологии[208], а у людей антропология есть.
Тот, кто всерьез спорит с тем, что своим знанием и связанными с ним достижениями мы, люди, категорически отличаемся от всех других до сих пор известных нам организмов на нашей планете, тем самым спорит с очевидными фактами. Человек — не просто одно из животных среди других, но животное, которое за счет своих познавательных способностей возвышается над всем животным царством: никакое другое животное не занимается наукой и не формулирует кодируемые в языке, исторически надстраивающиеся друг над другом притязания на знание. И никакое другое животное неспособно на высшую моральность и, тем самым, не может систематически изменять свое поведение в свете морального познания. Львы не становятся веганами, понимая, что так лучше для климата и вместе с тем для всех живых существ.
Из этого, конечно, не следует, что мы имеем право жестоко и пренебрежительно обращаться с животными, хотя некоторые организмы (например, бактерии или саранча, представляющие собой напасть) вынуждают делать именно это