извращенными универсалистами и поэтому должны были категоризировать некоторых людей как не-людей — морально предосудительное противоречие.
Моральный прогресс и регресс во времена коронавируса
Кризис коронавируса многоаспектен. Он был вызван вирусной пандемией, то есть распространением нового вируса, который еще недостаточно хорошо исследован, чтобы у нас была возможность точно оценить опасную ситуацию, в которой оказалось человечество. Поэтому применялись порой радикальные меры по ограничению общественной деятельности, чтобы защитить человеческую жизнь.
Перед вирусом все люди равны в той мере, в которой мы, с точки зрения вируса, являемся скоплениями клеток, в которых он может размножаться. Вирус переносится от человека к человеку и никого не дискриминирует.
Поэтому в первые недели пандемии появились неожиданные формы ощутимой солидарности. Сразу стало ясно, что невозможность морально требовательной, но экономически затратной и рискованной политики — это отговорка. Моральная политика — это не роскошь, а единственная политика, честная по отношению к людям и ставящая их во главу угла.
Ради защиты человеческой жизни суетливое общество, которое долгое время двигалось на грани выгорания, было замедлено и превратилось в гигантский хоум-офис. Тем не менее локдаун поначалу был широко принят, так что на наших глазах произошел однозначный пример морального прогресса, когда большинство людей были готовы защищать находящихся в особой опасности группы людей, поддерживая ограничения контактов и оставаясь дома, чтобы прервать цепочки инфицирования.
Насколько устойчив будет этот моральный прогресс, неясно. Ведь дело еще и в том, как мы выстроим более устойчивое будущее, которое не отбросит нас к фатальным ошибкам принудительного потребления и связанного с ним капитализма выгорания [235]. Если мы будем придерживаться (в том числе эмпирически ложной) идеи отдельных людей как невольных потребителей, ориентирующихся исключительно на максимизацию прибыли, мы никогда не сможем понять моральный прогресс. Ведь в таком случае мы предполагаем, что наша первичная цель состоит в прибыли, из-за чего моральное действие кажется наивным или даже невозможным.
Одно, по крайней мере, ясно: невидимый для невооруженного глаза вирус своим жутким присутствием сделал видимыми структуры нашего общества — в том числе то, насколько важны, к примеру, общественный пригородный транспорт и отделения интенсивной терапии, как функционируют семьи, как действуют государство и его представители и т. д. Каждый из нас в те дни тем или иным образом ощутил, что межчеловеческий контакт ничем не заменить. Кризис — это всегда еще и лаборатория мысли. На фоне серьезной угрозы коронавируса, превосходящей все, что мы в обществах всеобщего благоденствия пережили за последние десятилетия как шок, явственно проступают контуры нашего общества, то, кто мы и кем мы хотим быть.
Важным доводом в пользу того, чтобы отреагировать на распространение вируса с помощью локдауна, была и остается опасная перегрузка нашей системы здравоохранения, а вместе с ней врачей и медсестер. По крайней мере теперь мы видим, что недостаточное финансирование системы здравоохранения и ее чрезмерная ориентация на прибыль морально предосудительны, так как они могут приводить к тому, что мы оказываемся вынуждены применять критерии триажа в мирное время (о триаже см. выше, с. 236–237)[236].
В том числе этим оправдывалось то, что федеральное правительство и земли ввели режим локдауна, чтобы избежать у нас ситуации триажа, которые уже были введены в других местах (прежде всего, в Северной Италии). Кроме того, решиться на смерть сотен тысяч, чтобы сохранить экономику на плаву, было бы несовместимо с ценностным базисом нашего общества; приоритет человеческой жизни, с точки зрения решений правительства, был не просто морально обоснованным, но даже безусловно надлежащим.
Разумеется, при этом мы осознанно пошли на другой вид триажа. Ведь теперь у нас есть разнообразный сопутствующий ущерб от локдауна, который также связан со здоровьем, так как, к примеру, не жизненно необходимые операции и обследования, а также некоторые профилактические меры были отложены. Риск триажа в перегруженных системах здравоохранения, на взгляд ответственных лиц, был более весомым, чем иные риски для людей и человеческих групп, на которые осознанно пошли, чтобы прервать цепочки инфицирования. Стремились во что бы то ни стало избежать того, что кроватей для интенсивной терапии и аппаратов ИВЛ хватит не на всех, кто в них настоятельно нуждается.
Первая фаза локдауна, таким образом, двигалась моральным познанием. К сожалению, ему сопутствовал моральный регресс возврата к территориям национальных государств вкупе с националистической самонадеянностью. Введенное тем самым чрезвычайное положение по-разному применялось во всех странах, чтобы осуществить политические цели, которые до коронавируса были за пределами возможного. Это касается не только Венгрии, Польши и США, где чрезвычайное положение из чистого цинизма используется для расширения власти.
Но и Германия — это не свободное от идеологии пространство, где правительства просто действуют правильно, как им рекомендуют эксперты. Это впечатление, скорее, является частью идеологической архитектуры Германии, с помощью которой можно принимать политические решения, которые публично поддерживаются с помощью учета экспертных мнений. Государство имеет право частично держать в тайне процессы принятия решений и внутренние дебаты, что не только легально, но и легитимно. К сожалению, многие люди считают, что из-за этого имеет место своего рода заговор элит против народа. Это не так. Частичное засекречивание политически сложных переговорных процессов не означает, что правящие тем самым действуют против интересов народа. При демократии они, скорее, сами являются частью народа, избранными народными представителями, которые не стоят над законом.
В обсуждении того, как нужно реагировать на инфекцию, конечно, играет свою роль политический расчет, что не является упреком. При этом политики могут и должны не просто ориентироваться на медицинскую экспертизу, ими не управляют извне, но они решают, какое положение вещей требуется, чтобы достичь вышестоящих целей общества. Политики сами являются экспертами, которые, конечно, имеют в виду и свои собственные стратегии по профилированию своих партий вкупе со своими карьерными путями. Это легитимно и соответствует правилам игры парламентской демократии, тем более что при всех разногласиях приходится констатировать, что публичные дебаты в Германии во времена коронавируса являются многосторонними, учитывают множество перспектив и фактически руководствуются моральным прогрессом.
Между прочим, ошибкой было бы верить, что наши правительства могут управляться вирусологами. Роль экспертов в политическом пространстве состоит в лучшем случае в том, чтобы консультировать правительства, которые согласовывают друг с другом сложные системы и для этого должны учитывать различные точки зрения.
Политическое и вообще любое тактическое измерение кризиса коронавируса должно изучаться точно так же, как и моральный прогресс и похвальные решения правительства, покоящиеся на моральном и естественно-научном познании. Иначе мы позволим моральному прогрессу и нашему новому чувству солидарности ослепить нас и не увидим, что одновременно идут процессы массового регресса (к примеру, закрытие границ внутри Европы и националистическое соревнование систем здравоохранения), не говоря уже о распространяющихся идеях мирового заговора в политических кругах.
Изоляция региона, в котором имеется очень высокое число больных коронавирусом, имеет смысл, чтобы спасти человеческие жизни, при условии, что изолированные получают необходимое медицинское обслуживание и в экстренном случае могут, к примеру, транспортироваться в другое место вертолетами спасательной службы. Но это соображение никак не касается границ национальных государств. Ведь «немецкая» жизнь не заслуживает защиты больше, чем «итальянская». Как видно во всех странах, число заболевших очень разнится по регионам. Нужно ли на этом основании снова вводить пограничный контроль внутри Германии, скажем, в Баварии и Баден-Вюртемберге и надолго сохранять его между Бранденбургом и Мекленбургом-Передней Померанией? И почему не между Баденом и Вюртембергом? Таких вопросов можно было бы привести сколько угодно, что показывает, насколько это бессмысленно и почему закрытие границ не имеет ничего общего с вирусологией или иной медицинской экспертизой.
Моральный прогресс — это прогресс sui generis. Это значит, что он не основывается ни на какой другой форме прогресса, то есть, в частности, на чисто естественно-научном, технологическом или экономическом прогрессе. Именно это выразительно показал кризис коронавируса. Сведение морального прогресса и этики к научно-техническому моделированию в исследовательских системах, управляемых целенаправленным экономическим соревнованием, внесло косвенный, но значительный вклад в кризис коронавируса. Новый коронавирус упал на плодотворную общественную почву, на которой он может разрастись. Без транспортных путей чисто экономической глобализации, без деловых поездок, массового туризма и круизных лайнеров вирусная пандемия никогда не распространилась бы с такой скоростью и в такой форме.
Если кризис коронавируса будет преодолен лишь за счет того, что будет развязано глобальное националистически организованное соревнование систем за изобретение вакцины и прерывание цепочек инфицирования с помощью отчасти морально сомнительных мер, мы сразу же после кризиса скатимся прямиком в следующий кризис, который может оказаться еще хуже. Ведь националистическое соревнование и жестокая рыночная конкуренция, вероятно, приведут к плохо протестированным вакцинам и уже сейчас приводят к научным исследованиям в условиях нежелательной спешки.