Тьфу ты, никак не отвыкну от привычки говорить «мы» про ребенка. Это неправильно, с момента, когда мой сын научился ходить на горшок без моего участия, он давно вполне себе автономный «он».
Воспитательницу звали Варвара Владимировна. Язык сломаешь.
– Знакомься, Даня, это тетя Варя, – сказала я сыну, когда мы пришли на смотрины садика.
– Варвара Владимировна, – поправила меня Варвара Владимировна.
Уважаемая Варвара Владимировна, моему сыну два года и три месяца. Он оперирует словами «ням-ням» и «пи-пи» как промежуточными перед длинными «хочу покушать» и «хочу в туалет», потому что он маленький. Выговорить Ваше имя в возрасте двух лет, уважаемая Варвара Владимировна, сможет только вундеркинд из садика с логопедическим уклоном. Может, все-таки тетя Варя?
Но воспитательница была непреклонна. Сказала: правила такие, а я заложник ситуации. В результате 22 ее подопечных обходились невнятной пробуксовкой на первой «Р» с последующим уходом в тупиковый занос.
– А мы сегодня лисовали солныско с Валвлвл… с Валвлвлв…
Варвара Владимировна была женщиной уставшей – от жизни в целом и от работы в частности. Она злилась на жизнь, что та не оправдала ее ожиданий, и своим разочарованием щедро делилась с окружающими через вечно плохое настроение.
В свои 50 она моет жопы чужим детям за копейки, а в соседней группе кто-то моет жопу ее внучке, которую она с дочерью растит без мужчин. Я не знаю, так ли это на самом деле, мой источник информации – слухи, которыми меня щедро пичкают против моей воли. Я не доверяю слухам, потому что про меня тоже говорят много гадостей, в которых мало правды. В ее случае могло быть так же.
Варвара Владимировна как-то утром пришла на работу со словами: «Ноги мои сюда не идут». Она произнесла это на выдохе, и это был такой молчаливый крик, что я ей посочувствовала от всей души.
В этот момент я переодевала улюлюкающего сына и думала, стоит ли сказать 50-летней женщине, что если ноги не идут на нелюбимую работу, то нужно найти любимую, куда ноги пойдут с большим удовольствием.
Я веду лекции и рассказываю об этом чужим людям, а тут женщина, которая проводит с моим сыном больше времени, чем я. Обычно я говорю им: друзья, у вас одна жизнь, ее нельзя тратить, ее нужно жить. Вдумчиво, внимательно, смаковать и кайфовать. Инвентаризируйте ее на предмет событий и людей, которые вас не вдохновляют, и смело меняйте свою жизнь к лучшему. Никто другой не сделает это за вас.
Мне хотелось ей это сказать, но Варвара Владимировна не производила впечатление человека, способного слышать. Она слышит только «ням-ням» и «пи-пи», поэтому вряд ли примет совет про ответственность и сознательность. Тем более от молодухи, которая бросила ребенка и ускакала на работу, на которой она никому не моет жопы.
Однажды Варвара Владимировна на полном серьезе пожаловалась мне, что дети не болеют в феврале. «Обычно полгруппы выкашивает зимой, а тут полный состав», – с глубоким сожалением сообщила она. Я даже не смогла придумать, как поддержать этот разговор.
Я оставляла сына и каждый день с тяжелым сердцем шла на работу с гнетущим чувством вины. Я шла развиваться в пиаре и маркетинге, пока мой ребенок находился в ауре человека, неудовлетворенного жизнью. Эти депрессивные флюиды могут впитаться в его кровь, и он вырастет недовольным жизнью, ворчащим, неудовлетворенным мужиком. Я накручивала себя все больше.
– Это я должна варить ему кашу и читать Агнию Барто! – говорила я мужу вечером.
– Ну тогда увольняйся, вари и читай, – отвечал муж. У него все просто: жизненный минимализм.
Я прислушивалась к себе и понимала, что соблазн работать у меня пока сильнее чувства вины. Я загоняла это чувство в дальний угол, закрывала дверь и думала о том, что если я, бросив работу, буду варить и читать, то каша будет несъедобной, а стихи – без выражения. Сын был вполне весел в саду, шел туда с настроением. Он был слишком мал, чтобы отследить атмосферу и климат.
Я решила еще подождать – накопить сил перед кардинальными переменами. Наступила весна – пора промокших ног и сопливых носов. «Только двое болеют», – вздыхала Варвара Владимировна, и мне чудился в ее словах упрек мамашам, взрастившим детей с сильным иммунитетом.
Я совсем пала духом. Солнечным апрельским утром я привела ребенка в сад. Ничто не предвещало. Долгожданное солнце подсушило тротуары, на деревьях набухли почки, хотелось гулять по теплой улице и напевать веселые мотивы. Я не усидела на работе, отпросилась у шефа и прибежала в сад забрать ребенка пораньше.
Дети как раз гуляли. Я пошла к знакомому навесу, расписанному почему-то под мухомор, высматривая своего белобрысика. Он сидел в песочнице и самозабвенно орудовал лопатой. Так, а что это у него на голове? Я точно помнила, что привела его в сад без головного убора.
Мой ребенок сидел под мухомором с лопаткой и ведерком в руках. На голове у него были трусы, заботливо натянутые по самые уши. Одна радость – это были его трусы. В песочницу нырнул Данин друг Саша в синих трусах на голове. Они вдвоем стали рыть свой тоннель. Я стояла в оцепенении. Может, это конкурс такой?
– Дааась, а кто тебе трусы на голову надел? – спрашиваю у сына.
– Валвлвлвл… Валвлвллв…
– Понятно.
Я обернулась к остальной группе. Дюжина детей в трусах на голове рассыпалась по детской площадке. Остальные были в капюшонах или кепках.
– Варвара Владимировна, – осторожно спрашиваю я. – А почему у детей на голове – трусы?
– Потому что родители не дали им ни шапок, ни панамок, – объясняет мне Варвара Владимировна.
– Ну и что? Сейчас первые дни, когда тепло. Шапки уже не нужны – не замерзнешь. Кепки еще не нужны – не напечет. Зачем?
– Нам не положено без головного убора! Может, ведра им на голову надеть?
– Да при чем здесь ведра? – Я уже вышла из оцепенения. – Вы если дома панамку забудете, трусы на голову наденете?
– Я нет, но они же дети!
– И что? Когда вчера вечером сын после ванны напяливал трусы на голову, я радовалась его развитой фантазии. Я не знала, что он считает нормальным носить нижнее белье на голове!
– Ничего страшного не случилось. Зато не напечет.
– Что не напечет? Московское апрельское солнце? Они что, в Египте на экскурсии по Сахаре? Я иду к заведующей, – перехожу к угрозам.
– А далеко ходить не надо, – отвечает Варвара Владимировна. – Вот она…
Ко мне подходит холеная высокая женщина с хорошим макияжем. Именно ей мы делали самые дорогие подарки от лица всей группы, то есть самые большие суммы денег, потому что она прямым текстом сказала: «Цветы и конфеты не покупайте, отдайте деньгами. Если мне нужны будут цветы и конфеты, я куплю сама».
Подходит заведующая и улыбается:
– Что-то случилось?
Я отвечаю, еле сдерживая гнев:
– Внимательно посмотрите на ясельную группу. Что вы видите? Все в порядке?
Она оглянулась на детей, не переставая улыбаться.
– Отличные ребятки, очень смышленые. А что не так?
Я внимательно посмотрела на Варвару Владимировну и на заведующую. Все нормально, дорогие воспитатели, все просто отлично.
– До свидания, – вежливо сказала я. – Завтра нас не ждите. В понедельник заберу документы.
Я подошла к сыну и сдернула с его головы трусы: «Даня, мы уходим!» Саша, глядя на меня, тоже снял с головы свои, но подошедшая Варвара Владимировна демонстративно надела их опять и посмотрела на меня обжигающим взглядом. Я выдержала этот взгляд и протянула ей Дасины трусы:
– Это подарок вашей внучке. На случай, если однажды вы забудете надеть ей панамку.
Она развернулась и пошла к мухомору, не взяв подарок.
Я поняла очень важную и простую вещь: оставлять ребенка нужно с людьми, которым доверяешь, иначе там, куда ты уйдешь, ты будешь не в ресурсе.
Мы пошли к калитке. Это был наш последний день в том садике. Будем искать другой детский сад, куда мы будем ходить. То есть не «мы», а «он».
Советуюсь с мужем про школы раннего развития: отдавать туда детей или это баловство?
– Такие школы необходимы детям, – убежденно рассказываю я. – Они там ручки в гречку опускают, трогают грибочки, потом замочки открывают и закрывают, потом в маракасы играют: 500 рублей в час.
Муж, вздыхая, комментирует:
– Камни, палки, червяки на улице и гудрон. Вот моя школа раннего развития.
Заключение
Однажды я переписывалась с сыном, которому было восемь лет, и он был в лагере. Мы болтали о всякой ерунде, и вдруг он ни с того ни с сего написал мне: «Мама, ты лучше всех на свете!»
Я была очень тронута, зарделась от счастья.
«Правда?» – уточнила я.
Мне хотелось ощутить это еще раз.
«Кленусь!»
Кленусь через Е. Я споткнулась об это Е. Ему восемь лет, наверное, пора уже знать, как пишется слово «клянусь». Этого было достаточно, чтобы заслон мыслей на тему «я плохая мать» был поднят и они хлынули внутрь, наполняя меня раскаянием.
Я слишком мягкая, я не настаиваю на чтении, я нечасто устраиваю ему диктанты, однозначно я плохая мать.
Я думала, такое бывает только со мной – покаянные мысли о собственной неидеальности как мамы. Но чем больше я общалась с другими мамами, тем больше понимала: нет, не только со мной. Практически со всеми.
Любой родитель сомневается в собственной экспертности как родителя, потому что никто не учился в специальной школе для мудрых родителей, потому что ее – школы этой – не существует. Мы все интуитивные родители, родительствуем как умеем.
Недавно в школьном чатике я прочла переписку родителей. Там случился какой-то конфликт, где дети подрались. И одна мама пишет, что ей «позванила учитильница», а вторая, что «прозьба разобратся».
Я прочла и думаю: интересно, родители этих родителей считали себя хорошими родителями? Я поправила сына в переписке. Даня, «клянусь» пишется через Я. Я все время исправляю его ошибки. Коридор через О. Комбинезон через Е.