– Да уж... Не позавидуешь Миреле.
– Вот и я про то же. А тут, в родном таборе, у меня, то есть у Мирелы, якобы возлюбленный уже был, не помню, как его зовут, да это и неважно. И цыганка Мирела бросилась в реку, чтобы покончить с собой. Но вода, как решили цыгане, не приняла её, и волны выбросили строптивицу на берег. Подбежавшие цыгане подняли Мирелу и отнесли к своим. Ну, а дальше ты и сам знаешь:видимо, та Мирела, настоящая, на самом деле погибла, поэтому моя душа и переместилась в её тело… Хотя это сейчас тоже неважно. И вот представь себе: я очнулась, народ вокруг меня хлопочет, разговаривает со мной на незнакомом языке, а я никого не понимаю. Только сильно хочу пить. Набралась смелости и попросила воды по-русски.
Они засуетились, нашли какую-то тётку, которая понимает по-нашему, стала я с ней разговаривать. В общем, притворилась, что после утопления ничего не помню. И язык свой забыла, а вот русский почему-то вспомнила. Ты знаешь, цыгане – те же дети! Они поверили. У них там все в сказки верят, в чудеса всякие, так что обмануть их было легко.
Несколько дней меня не трогали. А потом снова взялись за старое – замуж им меня выдать опять захотелось. По фиг, что я их язык не понимаю, обычаев не соблюдаю. «Муж научит всему», – моя переводчица успокаивает. А мне вот как-то совсем замуж не охота. Да и в цыганском таборе, отстань они от меня с этим замужеством, жить среди абсолютно чужих по духу людей совсем не светит. Вот я и решилась сбежать от них.
Сначала по лесу пряталась. Они, конечно, искали меня. Но я от них на дерево взобралась – не заметили. Да они ж думали, что я слаба очень – я старалась виду не показывать, что уже пришла в себя. А потом, когда они ушли, махнув на поиски рукой, я и вовсе речушку какую-то переплыла и в этот посёлочек попала. Есть сильно хотелось. Вот и придумала, как цыплят у местных жителей наворовать. Но спалилась
Маринка засмеялась.
– И хорошо, что спалилась. А то бы пошла дальше, в другие села, и мы бы с тобой не встретились, – прервал я рассказ Маринки.
Ах ты, Лиза-Лизавета! Сколько силы в бабе этой?
Маринка кивнула мне с улыбкой. Похоже, она действительно рада нашей встрече не меньше, чем я. Это было приятно, хоть я и понимал — моей заслуги тут мизер. Главное преимущество моё сейчас — графский титул, деньги и, конечно, моя новая внешность. Но всё равно её радость согрела меня где-то там, внутри.
— Теперь бы нужно как-то легализировать твоё появление здесь… Даже понятия не имею, как это сделать! — озвучил я проблему, которая меня мучила.
Маринка тоже задумалась. Она взяла в руки газету, которую я читал накануне, стала просматривать объявления и…
— Я придумала! — возвестила радостно. — Ты поедешь в богадельню, типа, хочешь прикупить у тамошнего владельца девочек для домашней работы. Выберешь несколько, составишь на них купчую, а когда привезёшь в поместье, я к ним примкну. Потом мне оформишь вольную. Вот и всё!
— Ну, ты и молоток! — обрадовался я. — А если я не стану оформлять вольную? Если я выставлю на тебя свои господские права? — я сделал грозное лицо.
— Ага, конечно! — засмеялась Маринка. — Тогда я на тебя цыганскую порчу напущу!!! Наколдую так, что ты рябым станешь, здоровье потеряешь, богатства своего лишишься…
Девчонка так смешно бормотала — ну, точно цыганка-ворожея, разводящая наивных прохожих на деньги, предлагая им погадать и запугивая, чтобы «рыбка с крючка не сорвалась».
— Я прямо сейчас и отправлюсь в богадельню. Это отсюда в сорока километрах, в селе Нагайский Брод Шигоны тож. Так село сейчас, вроде, называется. Это уже позднее название упростится до короткого — Шигоны. Но как тебя бы спрятать?
— Сначала дай мне чего-нибудь поесть, или сытый голодного не разумеет? — Маринка укоризненно покачала головой.
Мне стало стыдно — вот точно, нажрался с утра и думаю, что все вокруг сытые. Позвал Глафиру, попросил принести чего-нибудь, что от завтрака осталось. Та молча, с безразличным выражением лица, кивнула и через десять минут принесла поднос с кашей, липовым чаем и творожной ватрушкой. Что уж она думала обо мне, я не знал, наверное, считала меня ловеласом, который решил побаловать себя в отсутствии жены общением с экзотической девочкой из цыганского табора. По-видимому, подобные случаи в жизнях господ тех лет не были такой уж редкостью и окружающими особо не осуждались. Ну, что ж, подыграю ей.
— Знаешь что, Глафира, я сейчас съезжу по делам, Марина останется тут меня дожидаться. А ты, смотри, никому про неё не говори и никого сюда не пускай. Ясно? – Глафира коротко кивнула и сделала некое подобие реверанса.
Я велел заложить два экипажа, а потом попросил новую горничную помочь мне одеться. Она опять молча согласилась, вынула из шкафа тонкую блузу с кружевными манжетами и манишкой, сюртук, парочку жилетов из приятной ворсистой ткани. Тот, что был потемнее, я надел первым, вторым шёл почти кремовый с позолоченными пуговицами и более глубоким вырезом. Поверх всего этого «великолепия» я натянул сюртук. Глафира предлагала для большей важности надеть ещё один жилет, но я отказался. Странные у местных богатеев понятия о респектабельности, я вам доложу.
Рана на плече почти затянулась, но побаливала. Однако, несмотря на дискомфорт, руку я всё-таки решил не подвязывать — как-нибудь перетерплю боль. На шею Глафира повязала мне платок, такой тоненький и воздушный, что я внутренне подивился, как могли умельцы в те древние времени сотворить этакое изысканное чудо.
Немного подумав, Глаша достала из того же шкафа шкатулку из красного дерева с инкрустацией, видимо, драгоценными камнями. Открыв её, она поставила вещицу на комод. В ней я обнаружил мужские украшения: перстни, броши, браслеты и другие. Но самое главное — там находилось портмоне!
Собрав в кулак всю свою волю, чтобы не выдать радости, я небрежно взял в руки кошелёк, раскрыл его и заглянул. Несколько ассигнаций вселили в меня уверенность, что денег на покупку крепостных в богадельне, может быть, хватит. Если что — выменяю людей на перстень с красным рубином и брошь с изумрудами. Поэтому я тут же переложил портмоне в нагрудный карман сюртука, на палец водрузил выбранный перстень, а брошью Глафира зафиксировала узел шейного платка.
Пока я одевался, Маринка умяла завтрак, свернулась калачиком в уголке моей огромной кровати и отрубилась. Я посмотрел на неё с нежностью — умаялась, бедняжка… Почему-то мои чувства к ней не притупились, несмотря на то, что это уже была внешне совсем другая девушка. Я-то ведь знал, что эта цыганочка — моя Маринка, и мне этого было достаточно.
Трясясь в своей карете по дороге, я старался воскресить в памяти то, что читал про богадельни конца XVIII — начала XIX веков. Мне вспомнилось, что в 1712 году царским указом было вменено губернскому приказу в целях борьбы с нищенством и беспризорностью организация приютов для увечных, неспособных к работе, престарелых и бродяг. Их и называли богадельнями.
Царь Пётр I, помнится, даже выделял из государственной казны для содержания убогих хлебное и денежное жалованье. После него и другие царские особы постоянно указывали на необходимость борьбы с нищенством и бродяжничеством. Но нужного контроля, похоже, за состоянием богаделен не проводилось. Поэтому, как водится испокон веков по наши дни, до самих нуждающихся доходило слишком мало. Начальство, в чьи заботы входило курирование сих заведений, львиную долю забирало себе, а иных презренных в приюте даже умудрялось продавать. Особенно это касалось детей, которых помещали в богадельни младенцами.
Вообще-то для детей-сирот в России были организованы специальные сиротские дома. Но это правило распространялось в основном на большие города. В небольших поселениях довольствовались одной богадельней, где вместе с инвалидами и стариками находились и малыши, пойманные с поличным за выпрашиванием милостыни, либо найдёныши. В возрасте старше пяти лет они охотно раскупались помещиками и становились крепостными. Стряпчии, оформляющие сделки подобного рода и выправляющие «документы» сиротам, разумеется, тоже получали некий барыш от своей «работы».
Морально я был готов увидеть нищету и запустение в богадельне, куда направлялся. Но реальность превзошла все мои ожидания. Девочки, выставленные передо мной для выбора, были истощены так неимоверно, что смотреть без слёз на них было невозможно. Одеты они были в откровенные лохмотья, лица были грязны и исцарапаны. На лицах, руках и ногах некоторых были явно следы побоев.
Я отобрал пять девчонок, стараясь указывать на самых измученных. Стряпчий был удивлён моим выбором, хмыкнул, но спорить не стал. Быстренько сварганив нужные бумаги, он забрал деньги и удалился. Оставшихся после покупки малышек увела назад дряхлая старушонка, столь же убого одетая.
Короче, сегодня же стану писать Павлу I жалобу на местную власть. Надо только по-умному её составить. Такого безобразия я не ожидал и был просто шокирован увиденным.
Покупка мне обошлась так дёшево, что я просто обалдел. Девочки годовалые стоили всего пятьдесят копеек — чуть дороже свиньи и немногим меньше старой клячи на убой. Мои же будущие крепостные обошлись мне в свои три-четыре года по семьдесят копеек за душу.
Купленных девчонок я посадил во второй экипаж. Конечно, можно было бы довезти их и на обычной телеге, но мне не хотелось «светиться»: меньше глаз — спокойней жизнь.
Хорошо, что Глафира заботливо сунула мне перед выездом корзину с пирожками на тот случай, если я задержусь в Шигонах с делами и не найду, где пообедать. Умница! Я мысленно поблагодарил её за это. Обедать в богадельне, хотя меня и настойчиво звал за стол главный смотритель, я отказался. Отверг я и его предложение обмыть сделку у него в доме. Но и пироги есть после увиденного я не мог — передал корзину девчонкам.
О том, как они набросились на еду, можно было бы написать отдельную историю. Девчонки запихивали пальцами огромные откусанные куски, потому что те не помещались во рту, облизывали грязные руки, собирали крошки с колен и отправляли их туда же — в рот. Слёзы наворачивались наблюдать такое зрелище…