Вот ведь, откуда только слухи берутся? Вроде бы ни интернета нет, ни гостей я не принимал, а сплетни расползлись. Однако надо объясняться.
— Пожары уничтожают селенья и города, за один день можно потерять всё поместье. Поэтому дома из земляных кирпичей сохранят посёлок от этого наваждения. Тем более что строить мужики будут для себя сами. Я практически не вкладываюсь в это дело.
— Хорошо. Принимаю. Зачем девок из приюта купил? Своих нахлебников мало? Когда это они ещё вырастут! Да и девки как крепостные в расчёт не идут, они налогов платить не будут. Деньги на ветер! — продолжил батюшка распинать меня, но уже с меньшим накалом.
— Тут да, я с вами согласен. Но мне надо было посмотреть изнутри, как обстоят дела в богадельне. Ради того и девок прикупил.
— Посмотрел?
— Посмотрел. И даже царю петицию отписал. Жду теперь ответа.
— Ну и наглец! — граф продолжал типа ругаться, но, казалось, был доволен этой новостью. — А что с теми деталями, которые ты ездил отливать на железоделательный завод?
Ну, тут уж я уселся на своего конька! Повёл батюшку в кабинет, где у меня стояли целых три печатных машинки. Брови отца так поднялись вверх, что запутались в волосах. Он потыкал пальцем в кнопки, затем рассмотрел полученный текст на бумаге.
— Хорошая работа… Дорого, наверное, отвалил за неё, — проворчал уже так, для порядку скорее.
— Дорого. Вексель пришлось выписать. Зато две уже практически продал, жду вот покупателей, — гордо ответил я.
— Ну, молодец. Вексель-то оправдаешь?
— Ещё и прибыль поимею, — я улыбнулся.
Меня немного отпустило. Всё-таки родители всегда остаются родителями. Поругают, а потом простят. Даже вот гордиться начинают. А как это приятно — получать похвалу от родителей! Такое впечатление, что ты только тем и занимаешься, чтобы доказать им, (да-да, в первую очередь именно им!) что они не зря тебя на свет произвели.
После ужина я провёл графа по его владениям, которые он как бы уже передал мне. Показал, как делаются земляные кирпичи. Отец очень удивился механизацией производства. Водонапорный насос ему тоже понравился.
Заглянули на строительство первого дома. Фундамент Прохор сделал заранее, установил направляющие брусы по углам. Теперь между ними росли стены. А Прохор, словно всю жизнь только и занимался бригадирством, покрикивал то на стеноукладчиков, то на разнорабочих, тыкал пальцем в промахи и даже временами шлёпал особо ленивого работника своим картузом по макушке.
Граф остался доволен увиденным. Хотя он всё не переставал удивляться, как это его не приспособленный к делам сыночек вдруг превратился в такого ловкого хозяйственника.
— Всё это хорошо, Григорий. Но правильно ли то, что граф занимается такими… низкими делами, как строительство домов для своих крепостных?
— Труд не может быть низким. Стыдно, когда человек живёт за счёт эксплуатации других людей, — сказал я и ужаснулся.
Брови отца срослись на переносице, и он снова загромыхал:
— Что? Вольнодумцем заделался? Ты ещё начни тут мне про крепостное право разговоры разговаривать! Так испокон веков жили наши предки, так и нам заповедано жить! Законы не нами писаны, не нам их и менять!
— А если не нам, то кому? — ответил спокойно я.
Отец пожевал губами, но не нашёлся, что ответить.
— Ладно, пошли в дом. Там нас мать уже, поди, заждалась. Всю дорогу мне в уши жужжала, как по тебе соскучилась.
Картонное ведро, гайка с болтом и четверо из богадельни
Видимо, мать продолжила «жужжать» в уши моему батюшке ещё и всю ночь после приезда в поместье, потому что наутро он за завтраком (Марина и Глафира временно столовались на кухне) высказал желание выдать мне некоторую сумму «на хозяйство». Правда, предупредил, чтобы я прекратил по возможности свои «предосудительные нововведения». Я послушно кивнул и приложился к его ручке в качестве благодарности. Конечно, прекращать свои нововведения я не собирался, но зачем об этом знать папаше?
К обеду к нам пожаловали гости. Это было начальство из области. Тьфу, чёрт! Конечно же, из губернии, никак не могу привыкнуть к нынешней территориальной градации. Направленные по моему письму с инспекцией в богадельню, они навели там шороха — будь здоров! Прежнего смотрителя не только сняли, но и отправили под суд за нарушения. А когда встал вопрос, кого поставить на его место, само собой пришло решение обратиться за помощью ко мне.
Брать на себя эту роль я, разумеется, не мог — не по рангу графу заниматься такими «низкими» делами. И я порекомендовал Егорова Прохора. Как здорово получилось, что он уже имел на руках «вольную», а то получилось бы не очень красиво. Так же я пообещал, что негласно буду курировать его работу. На том и порешили. Начальство подписало бумаги, отобедало и отправилось восвояси.
Батюшка, наблюдая за тем, с каким уважением и некой долей страха со мной разговаривают чинуши, проникся. Даже похвалил меня, что сумел обратить внимание самого царя на творящиеся безобразия в губернии. Я же пошёл сам к Прохору с известиями. Мог бы, конечно, вызвать его самого к себе, но мне хотелось прогуляться – общение с «неродными родными» напрягало основательно. На своей шкуре прочувствовал, что для родителей дитя вечно остаётся дитём, сколько бы лет ему не исполнилось.
Прохор руководил стройкой, как и положено. Параллельно сам клал кирпич, возводя стену. Отвлёк его, сообщив, что надо ставить замену, поскольку завтра мы с ним на пару едем разбираться с богадельней. Не скажу, что Егоров сильно обрадовался известию, но я объяснил ему, что это повышение, что теперь он не просто бригадир строительной артели, а чиновник, управляющий богадельней.
Картошка моя уже хорошо зеленела. Где-то через три недельки на ней должны появиться цветы. Садовнику я наказал поливать клумбы раз в день, после захода солнца, чтобы растения не получили ожогов. Правда, матушка была сильно разочарована, когда не нашла на клумбах традиционных кустов роз и пионов. Но я её успокоил, пояснив, что развожу экзотическое растение. Название я специально не стал говорить, чтобы она где-то не обмолвилась ненароком. Обидно же ей станет, коль она узнает, что клубни цветов можно употреблять в пищу, и её сын, граф, опустился до того, что занимается выращиванием продуктов пропитания. Не по чину занятие-то! Ну, бороться со стереотипами мне сейчас недосуг.
После обеда я засел перепечатывать свой роман о попаданцах, те части, которые уже успел написать гусиным пером. Маринка пока творила на второй машинке. Глафиру усадили за третью и стали обучать печатать. Дело шло сначала тяжело, потом у неё стало неплохо получаться. Марина отдала гувернантке свои черновики на перепечатку, а сама взялась за продолжение. Так что у нас получился настоящий офис, а из-за двери моего кабинета слышался стук клавиш и скрип-треск механизмов, переводящихся строчки.
Родители, выполнив свой долг – навестив сыночку, дав ему наказы и проверив его, – решили отправляться с рассветом дальше. Им хотелось навестить каких-то знакомых. Я не стал забивать себе голову пересказом родословных неизвестных мне людей, понял лишь одно: отец заинтересовался чьей-то конюшней и новыми рысаками особой масти. Он попытался меня привлечь к теме обсуждения достоинств скакунов, но я как-то плавно слился с этого разговора.
Я же особой любви к лошадям не питал. Хотя, говорят, раньше обожал верховую езду и охоту. Ну, да ведь мне простительно в силу возраста менять свои увлечения, тем более я после ранения как бы сильно изменился. Может быть, позднее я и займусь конезаводом, хотя точно не гарантирую.
***
Утром я простился с батюшкой, нежно поцеловал матушку и грустно помахал вслед отбывающей карете. Выдержать «лицо» мне удалось – родители, хотя и заметили во мне перемены, но списали их на смену характера после ранения. И вообще, родители всегда находят оправдания своим детям, этот факт неоспорим.
Матушка, промокая кружевным платочком настоящие слёзы со щёк, помахала мне из окна экипажа затянутой в перчатку ручкой… И вдруг мне реально стало жаль с ней расставаться! Моя настоящая мама… она как-то меркла на фоне это чужой мне, вроде бы, женщины. А тут я впервые в жизни ощутил тепло настоящей материнской любви…
Где-то через час мы с Прохором выехали на бричке в Шигоны. Егорову я в честь такого события выделил один из своих сюртуков, обязательный в те годы жилет и приличную ему по статусу рубашку. Он глупо хихикал, рассматривая себя в зеркало и поднимал руки вверх, помахивая кистями, словно крыльями. В такт его движениям кружева и оборки на рукавах трепыхались, и это сильно веселило крестьянина.
Часов я, правда, ему не выдал — у меня были только одни. Зато цилиндр на нём смотрелся офигенно, даже я немного похохотал. Прошка застеснялся, сорвал с головы «картонное ведро» и пытался забросить его на шкаф. Но я не позволил.
— Негоже важному чиновнику ехать с инспекцией без цилиндра, — внушительно выговорил ему, сделав серьёзное и строгое лицо.
Прохор тяжко вздохнул, но повиновался. Хотя и попросил жалобно:
— Ваш сиятельство, но пока мы будем ехать в бричке, мне же можно снять «набалдашник»? Там-, внутрях, меня никто не увидит…
Я и сам тяготился этими цилиндрами, но мода — это такая коварная старуха… Ей не потрафишь – она всех в округе против тебя натравит. Хотя цилиндры эти в России появились совсем недавно — всего где-то тройку лет назад, если верить моим интернет-воспоминаниям. Но, видимо, мой предшественник очень пристально следил за нововведениями моды, стараясь не просто не отставать от неё, и шествовать чуточку впереди. В прочем, я же тут изображаю прогрессивно настроенного человека, значит, и модой тоже не должен пренебрегать. Так что цилиндр — значит, цилиндр. Терпи, Генка!
Доехали до места мы быстро и без приключений. Нас там тут же приняли, выслушали и бросились выполнять все наши приказы, как говорится, сломя головы.
Обитатели богадельни, выстроившись перед нами в ряд, являли собой грустное зрелище. Завшивевшие, с гнойными ранами, истощённые, они скорее напоминали узников концлагеря, нежели жителей приюта для сирых и убогих. Хотя в более крупных богадельнях женщины и мужчины содержались отдельно, в Шигонском приюте на половые отличия внимания не обращалось.