Густобровый набулькал в стаканчики водки, сладостно выдохнул:
- Ну, поехали! Давай, Борис Михайлович!
- Можно? - усмехнулся тот, мягко чокнулся с попутчиком.
Выпили, глотнули вдогон водке пивка, взялись за беляши.
- Так чем же ты мне возражать-то хотел? - пожевав, спросил густобровый. Чем тебе моя позиция не глянется?
Лысоватый, будто услышав команду, утер платком жирные губы, торопясь, воспламеняясь волнением, начал:
- Вот смотрите, Юрий Сергеич, вы, как я понял, за либерализм этот, за...
- Но - с оговорками! - тут же перебил его густобровый. - С оговорками!
- Угу, с оговорками, но все-таки... А ведь это же сказка - либерализм ваш. Для Швейцарии какой-нибудь он, может, хорош. Швейцарию, ее пальцем закрыть - и нету. А у нас по-серьезному... У нас - только державность! Можно даже сказать - тирания. Ведь мы, Юрий Сергеич, имперское государство!..
Я лежал на полке, глядел то в доступную мне щель окна, на широкие, светлые улицы Новосибирска, то вниз, на разговаривающих мужиков, то на забившуюся в угол челночницу, которая читала увлеченно книжку Синди Гамильтон "Проблеск надежды"...
Слушать соседей не было никакой охоты, их разговор точь-в-точь походил на споры, что возникали почти каждый раз, когда я ехал в автобусе в город или из города... Интересно, кто они? В костюмах, купленных лет тридцать назад, при галстуках, лица и фигуры работяг. Язык начитанных плебеев. Раньше, по книгам, по фильмам, я видел такими прорабов, каких-нибудь начальников участков, снабженцев или экспедиторов. А теперь, в девяносто седьмом году?.. Неужели остались такие должности и такие люди, просто о них не пишут больше книг, не снимают фильмов? А они, оказывается, сохранились, они ездят в свои командировки, совещаются в каком-нибудь главке, пытаются выполнять план, получают выговоры или поощрения, а на досуге ведут "умные" разговоры, размышляют, какой тип правителя для нашей страны предпочтительней.
Густобровый сошел в Барабинске, лысоватый - через полтора часа, вместе с челночницей, на которую они в пылу спора так и не обратили внимания, в Чанах. Появились новые пассажиры, с новыми сумками, книгами и журналами, новыми проблемами, разговорами, а я все ехал, изнывая от скуки на своей верхней полке. По полчаса готовился спуститься и поесть; изредка выходил в тамбур курить. От безделья ныли привыкшие к работе мышцы, спать почти не получалось.
И все же конец трехсуточному заточению приближался. Чаще стали мелькать по сторонам дороги городки и села, ухоженней стала природа. Я уже с интересом глядел в окно и читал названия станций: Нея, Мантурово, Галич, Буй... На десять минут мы остановились в Ярославле. Здесь уже по-настоящему цивилизованный перрон: не надо сползать по крутым ступенькам из вагона высота платформы на уровне двери.
Я вышел, подрыгал затекшими ногами, через силу выкурил десятую за утро сигарету. Спросил у проводницы, когда будем в Москве.
- На двери купе проводников расписание, - сердито буркнула она, но тут же отчего-то подобрела, ответила вгладь: - Через пять часов приедем, бог даст.
- Спасибо.
Подсчитал, сколько придется ждать поезд на Питер. Он отправляется в двадцать один пятьдесят. Значит, шесть с лишним часов... Где провести это время? Не было бы сумок, прогулялся бы по столице - никогда не видел ее, кроме площади трех вокзалов и станции метро "Комсомольская". (Возвращаясь из армии, как раз через Москву, сидел в метро на скамейке, боясь вокзальных залов ожидания.) Но ведь есть камеры хранения, в прошлые времена, помнится, бросил в щель пятнадцать копеек - и гуляй без проблем налегке хоть двое суток. А сейчас, интересно, какие монетки надо бросать?..
- Заходим, заходим в вагон! - вдруг встревоженной наседкой стала сзывать нас проводница. - Стоянка сокращена!
И снова бег поезда, захлебывающийся перестук колес, мелькание станций, толпы людей на платформах в ожидании электрички.
В вагоне оживление. Сдают белье, роются в сумках, переодеваются в уличную одежду. Я тоже сдал простыни, выбросил банку с остатками прокисшей вареной картошки, жирные пакетики из-под сала, курятины; переоделся в туалете, побрился. Постоял в тамбуре, выискивая взглядом столбики с указателями, сколько еще осталось до Москвы километров. "48", через минуту - "47", "46"... Четыре с лишним тысячи километров позади, и вот - сущая ерунда.
- Подъезжаем? - бодро, будто товарищ по интересному, но опасному приключению, что вот благополучно заканчивается, спросил вошедший в тамбур сухощавый мужичок с пачкой "Явы" в руке.
- Да, кажется, - кивнул я и тут же уточнил: - Но мне еще до Питера.
- У-у, я тоже дальше, в Днепропетровск. Решил родителей повидать. - Он закурил. - Два года не выбирался, не получалось.
Я снова кивнул, а мужичок, видимо приняв мое кивание за готовность поговорить, продолжил:
- Тут всё грозятся визовой режим вводить, загранпаспорта... Какие загранпаспорта с Донбассом? Я там до двадцати семи лет прожил, потом на Север рванул, бурильщик я... Вот пенсия скоро, думаю, чего делать. То ли к родителям возвращаться, дом там родовой наш, то ли уж в Юганске... А ты чего в Ле... он кашлянул и поправился: - в Питер-то? На учебу?
- Нет, работать.
- У-у... Петербург, говорят, город красивый... не довелось, жалко, побывать...
- Еще побываете, - улыбнулся я и сам почувствовал, что улыбка получилась снисходительно-ободряющей.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
- Почему заранее не сообщил?
Мы ехали в Володькином сто двадцать четвертом "мерседесе"-купе (как он мне сразу же представил машину); на заднем сиденье равноправными пассажирами сумки с моим добром, за широкими черноватыми стеклами машины плавно сменялись строгие, одноцветные здания Большого проспекта.
- А если б меня вообще не было в городе?
- Да-а, - я виновато пожал плечами, - звонил пару раз, не дозвонился.
- Мог бы на имейл послать, - подсказал Володька. - На визитке есть.
- Что?.. - не понял я. - На что послать?
- Понятно. Ладно, все в порядке.
В Питер я приехал в шесть тридцать утра и сразу как загипнотизированный, не чувствуя тяжести сумок, не заботясь о том, что надо найти Володьку, побрел по Невскому... Вот станция метро "Площадь восстания" - знаменитый "Барабан", здесь я первый раз в жизни назначил свидание девушке, а она, классически, не пришла; вот кинотеатр "Художественный", куда мы с Володькой пробрались без билетов на премьеру "Интердевочки"; вот некогда любимое неформалами кафе, которое наконец-то обрело свое народное название "Сайгон", но зато превратилось в музыкальный магазинчик...
Очнулся я лишь в районе метро "Чкаловская" и стал звонить Володьке. Было около десяти утра, но нашел я его уже на работе.
Судя по голосу, он не удивился, просто спросил, где я, и через полчаса подъехал. Теперь мы гнали на его приземистом, на вид полуспортивном "мерседесе"-купе. Я поинтересовался, делая голос шутливым и приподнятым:
- Куда путь держим?
Володька ответил сухо:
- Ко мне.
Проскочили по какому-то мосту.
- Это мы теперь на Васильевском, что ли? - Я высунул голову из окошка.
- Ну да, на нем...
Мало обращая внимания на холодность Володьки, я ликовал. Ведь я снова оказался на моем любимом Васильевском острове!
Здесь, в октябре восемьдесят девятого, устав от общажной житухи, притеснений туркменов-пэтэушников, мы с однокурсником (жалко, как звали, забыл) сняли комнату у старушки. Всего-навсего за пятьдесят рублей за двоих. Прожили там полтора месяца, а потом были выгнаны за то, что к нам в окно, на второй этаж, забрался Володька - ему негде было тогда переночевать (вход в общежитие наглухо закрывали в десять вечера, а он опоздал). Старуха засекла, как залазит Володька, и с готовностью закатила скандал; однокурсник ей что-то грубо ответил, и мы вернулись в общагу...
За те полтора месяца я почти не появлялся на занятиях, а гулял по городу. Денег было, мягко говоря, не густо, и гулять приходилось пешком, чаще всего вблизи дома, то есть - по Васильевскому.
Я изучил все проспекты и линии, берега речки Смоленки, бродил по заболоченному кладбищу, добирался до Галерной гавани и Морского порта, до Северного побережья, где, казалось, прямо со дна залива поднимаются многоэтажные новостройки. А вечером, устало лежа в маленькой, зато с высоченным потолком комнате, представлял себя петербуржским студентом девятнадцатого столетия.
- Ты на Ваське, что ли, живешь? - спросил я, ерзая на сиденье, пытаясь разглядеть, узнать каждый дом.
- Да, на Морской набережной. Уже скоро. Но надо сначала в магазин завернуть - холодильник пустой. Ты-то, наверно, проголодался. - Впервые за время поездки в голосе Володьки появилось участие.
- Ну, так... - Я почему-то почувствовал неловкость, тем более что после похода от вокзала до "Чкаловской" аппетит действительно нагулял не слабый. Кстати, Володь, как того парня звали, не помнишь? С которым я комнату здесь снимал?
- Дрон... Андрюха. А что?
- Вспомнился просто.
- Он здесь, если тебе интересно, тоже дела крутит приличные. Можно ему позвонить.
- Давай! - обрадовался я и стал высматривать таксофон.
Что-то запикало. Я повернулся на звук. Володька уже держал мобильный телефон возле уха.
- Алло! Дрон? Здорбово! - сыпанул восклицаниями. - Как жизнь?.. У, ясно. Знаешь, кто рядом со мной сидит? Ну, угадай... Твой сожитель, ха-ха! Да какой... Ромку помнишь, вместе с которым снимал комнатенку, еще когда в путяге учились? Ну вот приехал, к себе везу... Подъезжай, будет время... Ага... Мне надо еще по делам смотаться, а вы можете посидеть... Ладно, приезжай, как освободишься. Давай!
Тормознули возле магазина с огромной, даже сейчас, днем, ослепительно сверкающей сотнями лампочек надписью "Континент".
- Выпрыгивай, - велел Володька. - Надо пропитанием слегка затариться.
Эта "затарка" подарила мне первое знакомство с супермаркетом.