со сшитыми губами. Наводит на мысль о моей бабушке. Всегда сидела там, играла в карты с дедушкой. Обыгрывала его не глядя. В конце концов он ослеп на один глаз, и она могла побеждать его только наполовину. Дедушка очень талантлив, потратил пятнадцать лет на перевод «Анны Карениной» на поросячью латынь[81]. Помню день, когда он потерял сознание, 8 июня, 6:16 вечера. Ошибочно признан мертвым и забальзамирован, несмотря на его явную способность танцевать и исполнять песню Rag Mop[82]. Бабушка продала дом и посвятила свою жизнь служению Богу. Подала заявку на причисление к лику святых, но ей отказали, потому что она не справилась с параллельной парковкой.
Почти достиг высшей точки страсти, когда мою ногу неожиданно свело судорогой.
Пианист играет You Made Me Love You. Помню, всегда слышал эту песню, когда мама была беременна мною. Папа пел ее своему отражению в зеркале днями напролет. Помню, как мама рожала меня в машине такси. На счетчике набежало четыреста восемьдесят. Таксистом был Исраэль Московиц. Разговорчивый. Называл свою жену толстой кастрюлей каши. Помню, что мои родители ожидали близнецов. Раздавлены, когда был только я один. Не могли с этим смириться. Первые пять лет одевали меня как близнецов. Две шапки, четыре башмака. По сей день они спрашивают о Честере.
Спасибо за чудесный вечер, миссис Вассерфинд. О, и имя, которое вы пытались вспомнить ранее, когда мы обсуждали жизнь Эмили Дикинсон, – это Бронко Нагурски[83]. Вышел отсюда как раз вовремя. «Черепные хлопья» начинают переставать действовать. И все же я без сомнения был звездой на вечеринке. Придумал сыр Гауда. Мыло из лавы. Угадал Лео Горси[84] и Жюльена Сореля[85]. Удалось дословно пересказать речи Демосфена. Вспомнил ресторан Schrafft’s на 57-й и 3-й. Напевал музыкальную тему Муси Пауэлл[86]. Угадал Менахема-Мендла Шнеерсона[87], «Сыновей пионеров». Кровавый джип. Итак, где я, черт возьми, припарковал свою машину?
Извините, никаких домашних животных
С того самого момента, как Демосфен вытащил камешки из своего рта, вскарабкался на трибуну в Афинах и завел толпу плебеев своим вдохновляющим красноречием, стало ясно, что слова, произнесенные с напором, обладают драматической силой, способной взволновать людей до глубины души. Стоит только представить Линкольна в Геттисберге, Уинстона Черчилля, сплотившего осажденных британцев под массированной бомбардировкой, Рузвельта, дерзко противостоящего самому страху, не говоря уже о том, что The Huffington Post назвал двадцатью словами, которые «возможно, являются самыми важными из сказанных Майли Сайрус».
По всей видимости, встреча прессы с эротически провокационной суперзвездой попала в список тем, касающихся страны, с точностью ракеты с тепловым наведением, и ее заявление, провозглашающее необузданную чувственную свободу, достойную Томаса Джефферсона или гражданина Тома Пейна[88], гласило следующее:
«Я готова буквально ко всему, что является добровольным и не включает в себя животных…»
Этот похотливый манифест, едва не граничащий с зоофилией, напомнил мне откровенные размышления другого знакомого мне вольнодумца, но здесь я должен отступить и позволить даме самой рассказать про весь этот зловещий сыр-бор.
Ох, ничего себе, жизнь – действительно непредсказуемая штука. Кто бы мог подумать, глядя на эти старые домашние фильмы, на которых маленькая Эмбер Грабник резвится на зеленых лугах со своим золотистым ретривером по имени Робкий, что самый первый альбом, который она запишет для Autopsy Records, станет платиновым. Я не говорю, что обложка, на которой тело вашей покорной слуги не скрывает ничего, кроме повязки на руку с эмблемой гестапо, не подняла продажи ни на йоту, потому что – давайте признаем это – я довольно горячая цыпочка. Не то чтобы я сложена как те сногсшибательные малышки из Victoria’s Secret, чьи формы безоговорочно доказывают существование Бога. Нет, мой тип шарма – это привлекательность девушки по соседству, умной, ценящей семейные ценности и готовой играть свою роль.
Ох, ничего себе, жизнь – действительно непредсказуемая штука.
Мой первый менеджер, Вакси Слизмэн, не мог удерживать свои руки при себе. Он увидел меня, когда я пела с рок-группой «Токсичные отходы» в «Растущей опухоли», заведении в центре города. Между прочим, это не Вакси лишил меня девственности, как говорят ложные слухи, потому что я оставила невинность гораздо раньше в остановившемся лифте в мотеле Dry Heaves, по любезности Лютера Хэдкейса, солиста группы «Свиной грипп». Но именно Шарки положил начало моей карьере певицы. И я должна сказать, что за те шесть месяцев, что мы были любовниками, он научил меня нескольким очень интересным новым позам, которые, я думаю, он перенял с фрески в храме в Мумбаи. Шарки был тем, кто познакомил меня с Найджелом Пилбимом, великим британским A&R-менеджером[89], который был движущей силой моего первого альбома. Я помню, как была ошеломлена, когда во время чаепития он и его любовница, леди Бинкурд, предложили ménage à trois.
Конечно, я была шокирована, потому что я по большей части застенчивый человек со строгим воспитанием воскресной школы, и мне было очень трудно преодолеть свою природную скромность и все же достать несколько цепей и вибратор, которые случайно оказались в моей сумочке. Когда мой альбом выстрелил, я уехала из Нью-Йорка в большое концертное турне, и именно тогда встретила мирового плейбоя Порфирио Мошпита, у которого был свой частный самолет, и он быстро сделал меня членом клуба высокой мили[90]. Он поставил самолет на автопилот и занялся со мной сексом на высоте сорока тысяч футов. Затем он взял управление на себя, и я увлеклась автопилотом. Порфирио был поглощен всей этой тантрической историей и мог заниматься любовью вечно. Однажды мы делали это шестнадцать часов подряд без перерыва, и когда все закончилось, я стала искать его в постели, но там была только небольшая кучка пыли.
После Порфирио за мной стал ухлестывать Нат Пинчбек, который преподавал философию. Ему нравились ролевые игры. Мы курили травку у него в квартире, Нат притворялся Вернером Гейзенбергом, а я надевала стринги и иногда была частицей, а иногда волной, и тот факт, что он не мог определить мое точное местоположение, приводил его в восторг. Как-то раз он спросил меня, не хочу ли я пойти на вечеринку, и, конечно же, не упомянул слово «оргия». Всегда готовая к новым впечатлениям, я делала это в комнате с двадцатью пятью обнаженными гостями. И все было хорошо, хотя я чувствую, что секс с больше чем дюжиной человек одновременно может быть слишком обезличенным.
Позже тем же вечером я присоединилась к нескольким друзьям за аперитивом в расположенном неподалеку баре «Огненная ловушка», где не могла не заметить стройную азиатку, пьющую в одиночестве. Она, казалось, разглядывала меня, раздевая взглядом. Левым глазом она сняла с меня юбку и блузку, а правым – нижнее белье. Она подошла и прошептала что-то мне на ухо. Я сказала, что ее предложение меня не привлекло. Я на самом деле не увлекаюсь БДСМ, но мне не хотелось бы думать о себе как о человеке ограниченных взглядов. Или как о зануде, которая испортит вечеринку своими придирками к тому факту, что его свяжут, наденут на голову капюшон и изобьют до полусмерти. Ее звали Фэй Линг Апвуд, и мы вместе переехали в роскошную высотку. У нас было зеркало на потолке над кроватью, и, чтобы дать вам представление о том, насколько страстными были наши отношения, зеркало было над диваном, над обеденным столом, по одному в вестибюле дома и в лифте. Я помню, как нас пригласили на скачки в Бельмонт и мы посещали частную экскурсию по конюшням для седьмого заезда, когда я заметила фаворита, Болда Венца, который пристально смотрел на меня из своего стойла. Я не говорю, что он делал это слишком очевидно, но поверьте мне, я чувствую вибрации, когда кто-то меня разглядывает. Неожиданно Фэй Линг вспыхнула, ее миндалевидные глаза сверкали яростью.
Однажды мы делали это шестнадцать часов подряд без перерыва, и когда все закончилось, я стала искать его в постели, но там была только небольшая кучка пыли.
– У тебя роман с этой лошадью? – резко спросила она.
– У меня? Ты чего, не глупи, – ответила я.
– Не лги мне, – сказала она. – Я задрожала, мое сердце забилось чаще.
– Вы обменивались взглядами, – обвинила она. – Ты улыбнулась ей, и, поправь меня, если я не права, лошадь подмигнула в ответ.
– Ты с ума сошла, – утверждала я. – Я говорила тебе много раз, что я открыта ко всему, если это добровольно и не включает животных.
– Я не верю тебе, сука, – взвизгнула моя вторая половинка, развернулась на своих высоких каблуках и ушла из моей жизни навсегда.
Что же, меня не только бросили, но еще мне не стоило распускать свой длинный язык. Потому что, как и у любой знаменитости, все, что я говорю, попадает в прессу. На следующий день, только представьте себе, мои слова красовались под заголовком «СЕКСУАЛЬНАЯ ПОП-ЗВЕЗДА ДИСКРИМИНИРУЕТ ЖИВОТНЫХ». И там фальшивое изображение моих губ, излучающих полное безразличие при виде датского дога, золотой рыбки и победителя скачек. Внезапно мне звонят из CNN и спрашивают, хочу ли я прийти к ним и защитить свои политически некорректные высказывания. Потом проходят пикеты против дискриминации на моих концертах, и продажи моего альбома падают замертво. Охваченный паникой, мой пресс-агент Роуз Горгон умоляла меня извиниться, сказать, что цитата была вырвана из контекста и что я отказываюсь только от определенных животных, например бегемотов и малых куду