Она была прекрасным человеком, могла бы стать отличной женой для подходящего мужчины, но он не был этим самым мужчиной.
Однажды в середине весны, когда распускались почки и Центральный парк проживал мгновения своей наибольшей красоты, Сакс сидел на своей любимой скамейке, пытаясь понять, как ему закончить действие одной из своих пьес с юмором. Очарование весны в Нью-Йорке было одной из тех немногих вещей, в которых они с Глэдис были согласны. Она ненавидела лето, а зиму находила мучительной. Для Сакса лето в городе было божественным, ведь все в отъезде. Это действительно было место, которое, по словам Лоренца Харта, создано для мальчика и девочки. Он любил все сезоны на Манхэттене: зимние метели, апрельских птиц, шуршание красных и желтых листьев осенью. Теперь Сакс смотрел на крыши Пятой авеню, и в голове у него звучала мелодия Ричарда Роджерса. На пруду было несколько корабельщиков-любителей, ведущих свои суда по поверхности воды с помощью пультов дистанционного управления или просто позволяющих ветру делать свою работу. Миниатюрная лодка пересекала безмятежное море городских улиц. В воздухе пахло цветущей жимолостью. Сакс был погружен в свои мысли, плывя по течению таинственной меланхолии, думая о своей пьесе и о том, как он мог бы отправить публику на антракт на высокой ноте. Сначала он не заметил, что кто-то сел на другой конец его скамейки. Некоторое время Сакс не оглядывался, но самое восхитительное дуновение табачного дыма «Лаки Страйк» заставило его посмотреть налево, и он увидел ее. Подобно герою Брика из «Кошки на раскаленной крыше», который пьет до тех пор, пока не услышит щелчок в своей голове, Сакс услышал очень отчетливый сигнал в своей. В нескольких футах от него сидела невероятно дивная молодая девушка, и дивная именно в том смысле, который Джерри всегда находил особенно красивым. Простое свежее лицо, темные волосы, темные фиалковые глаза, белая кожа, образ не просто красивый, но прекрасный в интересном смысле. Ее кудри ниспадали на плечи, на ней был едва заметный макияж, или вообще не было, и она в нем не нуждалась. Сакс подумал, что она похожа на сексуальную польскую или украинскую девушку с фермы, но ее глаза излучали утонченный городской ум. И если всего этого было недостаточно, у нее был неправильный прикус, для Сакса – дар небес. Достаточно сказать, что, если бы он был автоматом для игры в пинбол, все лампочки мигали бы, колокольчики звенели, а знак джекпота мерцал вдали.
Он твердо верил в любовь с первого взгляда и видел, как в десятках восхитительных фильмов это случалось при самых невероятных обстоятельствах.
Достаточно сказать, что, если бы он был автоматом для игры в пинбол, все лампочки мигали бы, колокольчики звенели, а знак джекпота мерцал вдали.
Джерри не сомневался в том, что в ней была та самая вещь, которую Коул Портер описал как «нечто, из-за чего птицы забывают петь». «Что ни говори, – подумал Сакс, – а все, что я нахожу особенным, здесь в избытке». Он любил ее так сильно, как можно любить незнакомца, который не успел заговорить и все испортить. На девушке был расстегнутый легкий плащ, мягкое короткое белое хлопковое платье, белые носки, мокасины и большая кожаная сумка на плечо, которой позавидовал бы любой почтальон. В ней была видна «Фрёкен Юлия» Стриндберга в мягкой обложке. Ее уши были проколоты, и в них были серебряные кольца среднего размера. Кроме сережек, других украшений не было. Никаких часов и, что более важно, никаких колец. Сакс не умел знакомиться с женщинами. По правде говоря, он никогда этого не делал. Он был на нескольких свиданиях до Глэдис, но обычно с девушками, которых знал по школе, или встречу назначали за него. Несколько раз, когда он был сражен кем-то в переполненной комнате, застенчивость парализовала его. Когда дело касалось красивых женщин, Сакс всегда чувствовал себя искателем, продавцом, неуклюже блуждающим по рынку покупателей. Он не мог вынести лицемерия, когда слышал свой собственный голос, пытающийся сделать так, чтобы момент казался естественным и непринужденным, а на самом деле двое незнакомцев прощупывают почву, чтобы понять, достаточно ли у них общего, чтобы однажды, возможно, разделить на двоих участок на кладбище. К тому же Сакс всегда стеснялся своих эротических желаний, которые, как ему казалось, можно было прочитать у него на лбу, как новости, бегущие на табло на здании газеты Times на Сорок второй улице. В случае с Глэдис она сама завела разговор на новогодней вечеринке. Если бы она не попросила его сойти с ее ноги, они, возможно, никогда бы не стали мужем и женой. Сакс не хотел, чтобы его застали за разглядыванием, но не мог отвести глаз от девушки. Он пытался делать вид, что сосредоточен на горизонте Пятой авеню и ни на чем другом, но не мог удержаться, чтобы не взглянуть украдкой на ее лицо, от чего его эндорфины сливались с ее феромонами, и – эврика! Химия уже чувствовалась. Но подождите, скоро она докурит свою сигарету, встанет и уйдет из его жизни. Джерри вернется домой, на свое место за ужином напротив Глэдис, на свою половину их кровати, снова сгорбится над своей портативной «Оливетти», печатая выдумки, погруженный в мир грез. Даже сейчас его мозг создавал трагическую историю о мужчине, влюбившемся в девушку, которую он увидел в Центральном парке. И он был слишком сдержан, чтобы заговорить, и сожалел об этом всю оставшуюся жизнь. Он наблюдал, как она последний раз затянулась сигаретой и выбросила ее. Внезапно Сакс услышал ужасный звук и понял, что это был его собственный голос.
– Пожалуйста, не сочтите за грубость, но я не мог не заметить, что вы читаете «Фрёкен Юлию». А я драматург, и Стриндберг – один из моих самых любимых авторов, так что я знаю эту пьесу вдоль и поперек и, если у вас есть какие-то вопросы, я был бы рад помочь. – Его Говорящий Сверчок, который иногда беседовал с ним и обычно был довольно критичным, поздравил его. «Вот видишь, неудачник, неужели это было так ужасно?» – спросил Сверчок. Это был воображаемый голос, но почему-то иногда он звучал как его мать.
Внезапно Сакс услышал ужасный звук и понял, что это был его собственный голос.
– Я разыгрываю сцену из этой пьесы для курса по актерскому мастерству, – сказала она с улыбкой, которая была милой и теплой, вызывая у него желание побежать с ней к зданию мэрии и жениться.
– Так вы актриса, – сказал он, понимая, что это едва ли была удачная ответная реплика для продолжения разговора.
– Я стараюсь изо всех сил, – сказала она.
– Это отличная роль, – сказал он. – И вы отлично на нее подходите.
– Вы так думаете?
– Да.
– Вы не думаете, что мне следует сбросить два фунта?
– Вы шутите? О такой фигуре, как у вас, мечтает каждый мужчина.
– Ну и ну, да вы слабак, – сказала она и засмеялась.
– Вы идеальная Фрёкен Юлия, и если у вас есть какие-то вопросы насчет героини или мотивов…
– У меня есть вопрос, – сказала она.
– Весь внимание.
– Почему вы все время смотрите на мою квартиру?
– Что вы имеете в виду? – сказал он. – Хотите сказать, что живете в одном из этих пентхаусов? – его глаза расширились до размеров двух яичниц.
– Я живу вон в том, с террасой.
– Я ошеломлен, – сказал он. – Я часто прихожу сюда, сижу на этой скамейке и придумываю сюжеты о людях, которые живут в этих элегантных квартирах на крыше. Возможно, однажды я напишу пьесу о ком-то вроде вас. Если мне посчастливится узнать вас поближе. – К этому моменту сердце Сакса билось, как там-там при человеческом жертвоприношении.
– Я живу там со своими родителями. Они интересные, но я не знаю, получатся ли из нас хорошие герои пьесы. Не так уж и много конфликта.
– Вы выросли на Манхэттене?
– Родилась и выросла, с видом на пруд с парусниками.
– Значит, Центральный парк – своего рода ваш сад.
– Можно и так сказать, раз уж мы с моими школьными друзьями проводили так много времени в парке, когда росли. А почему бы и нет? Он никогда не разочаровывает. Я по-прежнему люблю приходить сюда и сидеть, наблюдать за людьми и курить. Моя мать не разрешает мне дымить дома. Она говорит, что запах проникает в мебельную обивку.
Сакс представил себе квартиру ее родителей. Никаких пластиковых мебельных чехлов, подумал он. Никаких клеенок, никакого линолеума. Когда она росла, то никогда не пила апельсиновый сок или шоколадное молоко из стаканов, в которых раньше были поминальные свечи.
– Так что же вы придумали обо мне и о моей семье для пьесы? Или я должна буду ждать и купить билет у перекупщиков за сумасшедшие деньги, чтобы увидеть постановку в Театре Мороско?
Ему нравился звук ее голоса, и у нее была такая очаровательная подача.
– Я вижу, как вы, все изысканные и красивые, обмениваетесь остроумными разговорами за коктейлями. Конечно, единственные пентхаусы, которые я когда-либо видел, были черно-белыми в кинотеатре «Мидвуд», «Лоус Кингс» или в «Бруклин Парамаунт». Кстати, меня зовут Джерри Сакс, – сказал он, протягивая ладонь. Она пожала его руку, и на краткое мгновение в хаотичном бессмысленном космосе он ухватился за что-то, что имело значение.
– Лулу Брукс, – сказала она.
– Лулу? Как Маленькая Лулу из мультфильма?
– Люсинда, но все зовут меня Лулу, – сказала она, сверкнув белоснежной улыбкой, которая заставила его впервые осознать, что ее лицо было одновременно невинным и чувственным. Еще одно противоречие в мире, в котором ему было не суждено разобраться.
– Мне всегда нравилась Маленькая Лулу, – сказал он.
– В детстве мне нравились рисунки и спартанская подпись таинственного карикатуриста, Мардж.
– Мне на ум приходит «Лулу снова в городе». Ты, наверное, никогда не слышал эту песню, но есть отличная запись Фэтса Уоллера. Ты что-нибудь знаешь о Фэтсе Уоллере?
– О, ты попала прямо в цель, – сказал он. – Я очень хорошо разбираюсь в джазовом фортепиано. Я знаю всех, от Кау Кау Давенпорта до Сесила Тейлора. Фэтс – один из моих любимчиков. Что меня удивляет, так это то, что ты знаешь его имя.