Старший лейтенант Александр Плетнев слишком хорош для антитеррористического подразделения КГБ, где он служит. После очередной оплошности (комический эпизод в начале романа), вызвавшей неадекватное раздражение у начальства, его перебрасывают в Афганистан, и там он принимает участие в штурме дворца узурпатора Амина (длинная, сложная, очень сильная боевая сцена); именно после этой спецоперации СССР вводит в Афганистан «ограниченный контингент». Тем временем – речь о 1979 годе – Германа Бронникова, лояльного совписа, автора эпопеи о металлургах «Хлеб и сталь», таскают на допросы по поводу публикации в эмигрантском журнале «Континент» отрывка из романа, который он сочиняет «в стол». Главная героиня этого романа – недавно умершая бронниковская тетка, прожившая страшную жизнь дочери раскулаченного крестьянина, прошедшая плен и лагеря. Среди прочего там тоже возникает тема Афганистана – оказывается, еще в 1929-м советские войска по просьбе тогдашнего падишаха уже входили в эту страну.
На любой текст, подписанный Волосом, можно вешать табличку «основано на реальных событиях»; перед нами писатель из тех, кто моделирует романную вселенную ради того, чтобы разобраться с тем, что на самом деле произошло в реальном мире. Андрею Волосу удалось показать – очень убедительно, в деталях – как именно СССР втянули в эту авантюрную и явно бесперспективную войну, как нас заманивали туда на протяжении всего XX века и как вторжение в конце концов срикошетило в обратную сторону. Чтобы решить эту задачу, Волос пошел на экстраординарные меры – реконструировал несколько заседаний Политбюро, на которых обсуждалась целесообразность интервенции, сцену столкновения маршалов Устинова и Огаркова; это рискованный способ добывать правду – но он сработал, и мы увидели, как все было: в принятии решения сыграл роль не какой-то один главный фактор, то был поток дурных совпадений, злой рок, неизбежность.
Андрей Волос написал хороший роман – если вы не имеете ничего против жанра романа-эпопеи, против чересчур положительного главного героя, против того, что в романе могут быть воспроизведены диалоги Луначарского с его шофером, Брежнева с Андроповым и даже иностранцев – американского посла с американским же резидентом, мистера Роджера и мистера Джеймса соответственно.
Некоторые сюжетные линии, особенно флешбэки в 1929 год, дают повод обвинить автора в злоупотреблении читательским временем, однако в целом «Победитель» очень легко читается; приятно наблюдать, когда человек делает работу хорошо, знает правила и умеет играть по ним. В «Победителе» большая история удачно соотносится с малой; здесь узнаваемые типы, а герои, даже третьестепенные, все сплошь «с психологией»; есть точные детали, есть напряженные сцены, есть живые диалоги, есть удачно соблюденный баланс пафоса и юмора, есть своя интонация, есть дух эпохи (странная комбинация маразма, величественности, подлости и ощущения, что точка невозврата пройдена), есть техника сюжетосложения (если друг дарит герою нож и тот забывает заплатить за него символическую монетку, то, будьте уверены, без последствий не обойдется), есть красивая композиционная рифма (комическое столкновение с властью в начале – драка Плетнева с ментами, попытавшимися задержать его как грабителя, – и столкновение с дознавателем, которое ломает Плетневу жизнь окончательно, в финале), есть второе дно (символическое значение многих сцен, которое упущенные ключи, упражнения в рикошете – становится понятным только после неожиданного финала), есть даже нечто вроде «философии» (в американском смысле этого термина, то есть некая туманная мораль: спецслужбы, призванные защищать свой народ, парадоксальным образом обязаны участвовать и в его уничтожении, и судьба тех, кто не понял этого закона, не может не быть трагичной; победителей именно что судят). У романа множество достоинств, которые трудно отрицать даже тем, кто уверен, что классическая форма и реалистический метод годятся в лучшем случае для конструирования литературного сериала. Есть, разумеется, и издержки метода – особенно заметные в авторской манере активировать новых героев: «Бронников сидел за столом и смотрел в окно». «Министр обороны Устинов сидел за столом под портретом Брежнева и изучал документы». «Хафизулла Амин сидел за столом, положив ладони на подлокотники». «Генерал-лейтенант Астафьев, направленец ГОУ Генштаба, сидел на заднем сиденье второй из двух черных посольских „Волг“ рядом с генерал-полковником Огневым, Главным военным советником в Афганистане, и смотрел в окно». «Файз Мухаммад катиб, сын Саид Мухаммад Могола, известный под прозвищем Хазараи Махаммад хаджа, сидел за столом небольшого номера гостиницы „Националь“, развернув перед собой тетрадь, открыв чернильницу и положив несколько перьевых вставочек в кожаном пенале».
Явная идентичность зачинов может показаться анекдотичной, однако ж философия любого архаиста, в сущности, сводится к мудрости «лучше за рупь лежать, чем за два бежать»: в самом деле, чего экспериментировать, если эффективность проверенных методов очевидна? В конце концов, не существует же никакого официального запрета начинать эпизод с формулы «Х. сидел за столом и смотрел в окно». Не существует и табу на сам тип романа, который кому-то может показаться набором жанрово-композиционных клише; это несправедливо – скорее перед нами случай, когда вместо приговора «клише» уместнее пользоваться определением «классическая форма».
В «Победителе» главные герои – Плетнев и Бронников – как ни выглядывают в окошко, так друг друга и не видят; должно быть, встреча произойдет в продолжении (мы сказали уже, что этот роман только первая часть будущей трилогии?). И вот тут манера А. Волоса искать свое счастье на хоженых дорогах и заявка на «широкую панораму российской истории» позволяет сделать небольшой прогноз: пожалуй, если мы будем караулить героев где-нибудь в окрестностях Белого дома в октябре 1993-го, то вряд ли ошибемся.
Олег Журавлев«Соска. Синоптический детектив»«ОГИ», Москва
Степан – бывший мент, ставший писателем, но иногда помогающий своему прежнему начальнику распутывать наиболее головоломные происшествия. «Расследование» происходит в пародийно холмсианском стиле: едва выслушав условия задачи, Степан моментально восстанавливает цепочку событий, ставшую причиной преступления. Ватсону-майору остается только приговаривать: «Степа, а ты понимаешь, что это ненормально», «ты похож на поехавшего по фазе Пуаро», «мозг твой устроен не как у нормальных людей».
С мозгом Степана в самом деле не все гладко. Пережив одно ОЧЕНЬ странное, более чем кафкианское утро, он сталкивается с тем, что все его домашние поочередно начинают пропадать из его жизни, безвозвратно, как стертые файлы: сначала собака Джойс, потом сын Велимир, затем жена. Единственный, кто уверен, что они вообще существовали, – сам Степан; никак рационально это объяснить невозможно, и чем дальше, тем меньше надежд на то, что реальность, устроенная рационально, вообще существует.
Нечто несусветное творится не только со Степаном: у всех здесь есть двойники, которые ругаются, кто из них настоящий, а кто самозванец; персонажи путаются с авторами, события не заканчиваются, а продолжают повторяться, мутировать и взаимодействовать со своими отражениями. С неба падают слоны… маньяк заражает женщин неизлечимой болезнью… сумасшедший хакер варит компьютерные детали в азотном супе. Сами персонажи пытаются понять – то ли это сон, то ли сон внутри сна, то ли галлюцинация человека, находящегося в коме, то ли просто они все попали в мозг безумного писателя. Когда Степан объясняет майору свою теорию о том, что никакой реальности, возможно, нет, а есть только мозг, плавающий в формалине, тот говорит: «Пелевинщина какая-то». Точно, пелевинщина, похоже; или мамлеевщина – сюрреалистическое смешение миров; а еще это похоже на то, как если бы в дурные бесконечности романов Роб-Грийе вдруг попали персонажи Александры Марининой.
Роман – который, по идее, должен был бы в конце концов благополучно развалиться, как все шибко веселые сюрреалистические комедии, удивительным образом, наоборот, подтягивается; он закольцовывается, как набоковский «Круг», – и заканчивается там же, где начинается; голова кусает хвост.
И каким бы абсурдным ни показалось описанное, это вовсе не галиматья, кривляние и литературное шпагоглотательство. И метафора в названии понятна: «соска» – это суррогатная реальность, подведенная непосредственно к мозгу, который впитывает ее напрямую – и принимает за подлинный мир. И даже история про слонов, падающих с неба, – не с потолка взялась: все то же самое – сброшенный балласт телесной оболочки, событие, после которого остается чистый мозг, интеллект. В сущности, перед нами нечто вроде зеноновской апории: если то, что мы обычно принимаем за «реальность», если вдуматься, наверняка порождено каким-то интеллектом, то и миры, генерируемые другими интеллектами, не менее реальны – и если уж на то пошло, могут взаимодействовать между собой. Разумеется, постмодернизм, причем самого радикального толка – разницы между местностью и картой местности не существует, мир-есть-текст; но не эпигонский, не выдохшийся, а свежевыжатый экстракт реальности.
Удачная, виртуозная работа, остроумная ирония над чересчур «стабилизировавшейся» в нулевые реальностью; похоже, то, что называется «метафизический реализм», на Мамлееве не закончилось.
Ольга Славникова«Любовь в седьмом вагоне»«АСТ», «Астрель», Москва
Это сборник, и десять рассказов, из которых он состоит, были написаны, признается Славникова в предисловии, для распространяемого в поездах дальнего следования журнала «Саквояж-СВ». Ни у редакции, ни у пассажиров поездов нет ни малейших оснований быть недовольными заключенным контрактом: ведомственную тематику подрядчик соблюдает неукоснительно – есть тут и заглядывающие в купе проводники, и стук колес, и случайные попутчики, и сверхскоростные локомотивы, и вокзалы, и катастрофы века, и трехгранные ключи, и дрезины, и шпалы.