В августе Нуреев вернулся в Лондон. И в один из дней, возле отеля «Стрэнд-Палас», в котором остановились артисты Кировского театра, столкнулся с Наталией Макаровой. Макарова была звездой гастрольного тура 1970 года, наряду с Соловьевым, Сизовой и стремительно возносившейся к вершине славы молодой сенсацией Михаилом Барышниковым. Сознавая, что неподалеку должны были кружить «гэбэшники», Нуреев и Макарова расстались после короткой беседы. К слову сказать, Макарова на гастролях вела себя достаточно вольно – она пользовалась привилегированным положением в труппе и не опасалась негативных последствий.
А 4 сентября, когда Рудольф находился в Милане, чтобы танцевать в «Спящей красавице», весь мир громом среди ясного неба потрясла новость: Макарова тоже порвала с Кировским! Ее побег шокировал всю труппу, снова взбудоражил и привел в замешательство Советы и вынудил Сергеева, прекрасно сознававшего, чего будет стоить ему второй скандал, задержаться в Лондоне и умолять балерину вернуться. Но Макарова осталась непоколебимой в своем решении. Как и Рудольф, она жаждала большей свободы и возможности выбора. Но, в отличие от Нуреева, свое решение танцовщица приняла хладнокровно, за обедом с английскими друзьями. Макарова просто попросила их позвонить в Скотленд-Ярд, после чего ее сопроводили в полицейский участок два молодых офицера.
В том, что за побегом Макаровой так или иначе стоит Рудольф, были убеждены не только в СССР. Но в действительности Нуреев сильно расстроился. Он надеялся вывезти на Запад мать и сестер, и в тот момент, когда ему показалось, что надежда может стать реальностью, побег Макаровой все испортил. Несмотря на разногласия с Розой, Рудольф регулярно звонил ей в Ленинград. «Он был в ярости: ведь после такого на выезд его семьи рассчитывать уже не приходилось», – вспоминала австралийская балерина Люсетт Алдоус, прилетевшая в Лондон через два месяца для репетиций с Нуреевым. Тем не менее в ноябре он согласился стать партнером Макаровой в телеверсии па-де-де Черного лебедя. Правда, шумиха, раздутая вокруг «па-де-де перебежчиков» раздражала его. В раздражении он провел и свою первую репетицию с Макаровой. Они никогда не танцевали вместе, и когда в какой-то момент Рудольф сказал ей: «Мы здесь такого не делаем», Макарова ответила: «Вы танцуете, как они». «Нет, – поправил ее Рудольф, – я танцую, как я». Но от его глаз не ускользнуло, насколько растеряна и дезориентирована была Макарова («У меня нет моих русских туфель», – удрученно повторяла она). Рудольф смягчился и постарался поддержать беглянку.
Тем временем из Ленинграда Нурееву продолжали поступать советы от Ксении Юргенсон, жены Пушкина. «Скажите Рудольфу, чтобы он не танцевал с Макаровой, иначе все подумают, будто он причастен к ее побегу», – попросила она актрису Моник ван Вурен, побывавшую в Ленинграде в марте 1971 года по настоянию Рудольфа. По случайному совпадению Руди ван Данциг тоже собирался в Ленинград – подыскать педагога для своей труппы. И Рудольф попросил их объединить усилия. Он хотел, чтобы они проведали его семью и Ксению, овдовевшую годом ранее. (После занятий в классе у Пушкина в парке неподалеку от студии случился сердечный приступ[236].) Нуреев годами поддерживал со своим бывшим педагогом связь по телефону, хотя Пушкин из-за этого нервничал. Рудольф даже послал ему с друзьями киноверсию «Ромео и Джульетты» Макмиллана. Пушкин написал тогда Нурееву, что доволен его успехами на Западе, тем, что он танцует с Фонтейн и что слухи о его пьянстве оказались вымышленными. «Пушкин так никогда и не понял, почему Рудольф остался [на Западе], но он очень им гордился, – вспоминал Барышников. – Зная его характер и то, каким агрессивным он мог быть с другими людьми, Пушкины, естественно, переживали за него. Они боялись, что люди не поймут его и причинят ему боль».
В квартире на улице Росси, которую Ксения Юргенсон когда-то делила с Рудольфом и мужем, она мало говорила об обоих, хотя «часто и очень по-русски вздыхала», – поделился позже воспоминания об их встрече ван Данциг. Вместо этого Ксения показывала ему и Моник фотографии последнего талантливого протеже Пушкина, и некоторые из них даже целовала, «как молодая девушка фотографии возлюбленного». Место Рудольфа в доме Пушкиных занял «Мишенька», объяснила Ксения гостям на ломаном английском и французском. «Раньше здесь спал Рудик, а теперь спит Мишенька», – похлопала она для наглядности по дивану. Барышников был в это время на репетиции, и Ксения стала уговаривать Моник и ван Данцига дождаться его. Моник нашла повод уйти, а вот все попытки откланяться ван Данцига наталкивались на энергичные возражения. Наконец, когда говорить уже стало не о чем, в дверях появилась маленькая атлетическая фигура Михаила Барышникова. Он никогда не встречался с Рудольфом, бежавшим на Запад за три года до приезда Барышникова в Ленинград, но знал о нем много. И в свои ученические годы, и уже став артистом Кировского, «Мишенька» время от времени жил у Пушкиных и слышал их разговоры о «Рудике». На стене в одной из комнат висела большая фотография Рудольфа в «Баядерке». (Перед приходом посетителей Пушкины ее поспешно снимали, оставляя красноречивое пустое место.) Барышников также видел контрабандные фильмы, а Рудольф прислал ему в подарок несколько костюмов, которые молодой танцовщик носил «с его благословения».
Ван Данциг и ван Вурен надумали посмотреть Барышникова в «Сильфидах». В Кировском театре к ним присоединились Роза, ее десятилетняя дочь Гюзель и Фарида Нуреева, которая специально приехала из Уфы, чтобы познакомиться с друзьями Рудольфа. Нуреевы, как и большинство ленинградцев, никогда не видели никого похожего на Моник ван Вурен. Ее светлые распущенные волосы были сильно начесаны, веки украшали тени и длинные накладные ресницы. В театр Моник нарядилась в предельно короткие кожаные шорты на стягивавших грудь подтяжках и длинную зеленую соболью шубу, которую, к досаде ван Данцига, ей пришлось сдать в гардероб. И пока они проходили к своим местам, на Моник глазели все зрители. Ван Данциг решил, что, увидев их вместе, русские никогда не предоставят ему педагога и что семья Рудольфа «придет в ужас от такого вызывающего наряда». Но «подруга» дяди Рудольфа (а именно так Рудольф попросил ван Вурен представиться его родственникам) совершенно заворожила десятилетнюю Гюзель. «Она и вправду была великолепна, – вспоминала с улыбкой уже повзрослевшая племянница Нуреева. – Когда мы шли по улице, мужчины буквально бросались на нее, и моей матери приходилось их отгонять». К тому времени семья Нуреевых привыкла находиться под наблюдением. «Мы уже состояли в черном списке, ничего худшего с нами случиться больше не могло», – считала Гюзель. Но ее мать жила в вечном страхе. А Роза продолжала работать воспитательницей в детском саду, так как ее считали «непригодной» к преподаванию в школе. И в числе ее маленьких воспитанников был сын Аллы Осипенко, последней партнерши Нуреева из Кировского театра, с которой он танцевал в Париже. Получив какие-либо известия о брате или от него, Роза обязательно звонила Алле. Только, памятуя о том, что ее домашний телефон прослушивался, шифровалась: «У меня для тебя есть сосиски».
Ван Данциг надеялся снять родственников Нуреева на кинопленку. Но когда они с ван Вурен пришли к ним в старую квартиру Рудольфа на Ординарной улице, освещение в ней оказалось настолько тусклым, что хореограф попросил их выйти во двор. Стоило им это сделать, как соседи распахнули окна и уставились на них, отчего всем сделалось не по себе. А когда ван Данциг показал Фариде фотографии Рудольфа, которые он привез с собой, мать «словно его не признала. Ее ошеломили эти снимки, на многих из которых Рудольф был запечатлен не на сцене, а в повседневной жизни, в своих новых шляпах и пальто. Она рассматривала их с интересом, но так, словно они не имели к ней никакого отношения».
Не менее смущен был и сын Фариды, увидев ее на экране. В тот день, когда ван Данциг показывал ему фильм о своем путешествии в Россию, пленка вдруг порвалась в тот самый момент, когда в кадре должна была появиться Фарида. «Плохая примета, – пробормотал Рудольф. – Я не хочу это смотреть».
Спустя год с Фаридой в Ленинграде встретилась первая русскоговорящая посланница от Рудольфа – педагог из Монте-Карло Марика Безобразова. «Расскажите ей обо мне, о том, чего я достиг», – попросил ее Рудольф. Он хотел, чтобы мать поняла, чего он сумел добиться, живя на Западе, и расстраивался из-за того, что сам не мог ей это показать. Безобразова рассказала Фариде о его премьерах в самых разных частях света, об овациях, которыми встречали все его выступления зрители, и о том, как они любили Рудольфа. «А я – единственная, кто этого не видит», – расплакалась Фарида. И принялась выпытывать у Безобразовой подробности. Как ему живется? Как он выглядит? Безобразова привезла с собой подарки от Рудольфа: пачки долларов, сладости, пальто на меху, туфли, сапоги, даже вечерние платья для сестер. Он хотел, чтобы люди знали, что это его сестры. «Я купила длинные платья, которые показались мне подходящими. Но, увидев его сестер, поняла, что ничего из этого им не подойдет».
Особенно «странной» показалась Безобразовой Роза, с которой она встретилась в Москве. Придя к Марике в отель за подарками, сестра Нуреева забыла в ее номере свой паспорт. Его сразу же обнаружили гостиничные «шпионы». «С ней ничего не случилось, но ей позвонили и велели прийти за паспортом… Я не понимала, насколько это было опасно для нас», – рассказывала Безобразова. А вот Рудольф понимал и потому перед отъездом предупредил Марику: «Единственная вещь, которой они боятся, – это скандалы. Если с вами что-нибудь случится, закатите скандал погромче».
Вся карьера Нуреева на Западе была нацелена на расширение его возможностей как танцовщика. Рудольф никогда не терял надежды, что какой-нибудь великий хореограф направит его талант в новое русло. «Я верю, что во мне есть нечто, что еще ожидает своего открытия», – повторял он из года в год. Неустанные поиски в 1970-х годах неизбежно приводили его к самым значимым персонам в мире балета, начиная с Джерома Роб