По словам Барышникова, Нуреев ревновал из-за его растущей дружбы с Бруном и из-за того внимания, которое ему оказывал Эрик: «У Рудольфа было не так много друзей, особенно среди мужчин… и Эрик явно был большой проблемой всю его жизнь. Однажды он сказал мне: “Ты опять с Эриком! Может, вы поженитесь?” А я ответил: “Может быть”». Эрик тогда жил с Константином Патсаласом, красивым греком – танцовщиком и хореографом из Национального балета Канады. Иногда они втроем ходили куда-нибудь вместе с Рудольфом и Уоллесом Поттсом. По словам Барышникова, отношения Рудольфа и Эрика тогда походили на «битву двух “эго”: любой шаг одного тут же осуждался другим», а Уоллес «держался по-семейному… более просто». У него «никогда не было никаких больших амбициозных планов. Он ни в чем не соперничал с Рудольфом. Со стороны их отношения выглядели прекрасными».
В то лето Барышников гостил и в лондонском доме Рудольфа, где обедал с принцессой Маргарет, Аштоном, Фонтейн и Робертом Хелпманом. Рудольфу «нравилось бывать на людях, и нравилось, когда его узнавали. Он даже закатывал маленькие сценки, чтобы быть замеченным, словно хотел сказать: «Посмотрите на меня хорошенько. Что? Вы не знаете, кто я?» А еще Рудольф «таскал» Барышникова на «чудные шоу в кабаре» с участием трансвеститов, актеров английских водевилей и артистов-имитаторов. «Иногда они изображали его, если знали, что он сидит среди публики».
Поскольку и Барышников, и Нуреев были русскими перебежчиками, зрители полагали, что между ними много общего и что они считали друг друга соперниками. Газетчики только и мечтали о том, как бы раздуть это соперничество (подобно тому, как двенадцать лет назад они пытались раздуть соперничество Рудольфа и Эрика). Но, если не считать того, что и Нуреев, и Барышников были воспитанниками Пушкина и звездами Кировского театра, в остальном они сильно разнились – и стилем, и темпераментом, и своими творческими устремлениями. «Я получил лучшее образование, – признавал Барышников. – Я дольше учился. [Рудольф] отлично сознавал свои недостатки как танцовщика. И инстинктивно он чувствовал, что я не большой поклонник его танцевальной манеры как таковой. Мне нравилась его игра, но далеко не всегда танец. Его движения не выглядели естественными. Во фразировке отсутствовала внутренняя логика. Все было напоказ: “Смотрите на меня, как я это делаю”. Не было естественного течения танца, от начала и до конца». Самому Барышникову для самоутверждения не требовалось одобрение публики. Как подметила Арлин Кроче через месяц после его побега, «он не лучится на сцене, не заставляет публику видеть в нем звезду… Он внимателен к партнерше и выглядит совершенно невзрачным… Очевидно, Пушкин выпустил не последнего, но нового и уникального классического виртуоза».
Впоследствии Барышников настаивал, что они никогда не были соперниками с Нуреевым и что Рудольф понимал: он «не претендовал на его место». Но, по правде говоря, сам Рудольф не всегда был в этом уверен. По свидетельству Луиджи Пиньотти, Рудольф внимательно наблюдал за своим более молодым соперником и позволял себе пренебрежительные замечания в его адрес, когда ощущал неуверенность или угрозу. А принцессе Фирьял запомнился звонок от Нуреева после парижского дебюта Барышникова. «Как он выглядел? – поинтересовался Рудольф. – У вас от него бегали мурашки по коже?»
Глава 25Тигр! Тигр!
«Я всегда выступаю в роли гостя, и меня всегда заставляют это почувствовать», – не раз повторял репортерам танцовщик. С запуском проекта «Нуреев и друзья» в июне 1974 года Рудольф формально реализовал то, что в умах многих уже превратилось в реальность: он создал свою компанию, где роль гостей отводилась не ему, а всем остальным участникам. Рудольф запланировал собрать группу танцовщиков на один сезон, во время которого он намеревался выступать не только каждый вечер, но и в каждом спектакле программы, призванной продемонстрировать весь диапазон его возможностей и все многообразие танца как такового. Мобильность и ожидаемая прибыльность труппы позволили бы Нурееву оставаться на сцене до конца жизни.
Первый сезон «Нуреева и друзей» прошел в Париже – во Дворце спорта, вмещавшем пять тысяч зрителей. В программу с участием Мерл Парк и артистов балета Парижской оперы входили четыре короткие, разноплановые работы: энергичное, жизнерадостное па-де-де из «Фестиваля цветов в Дженцано» Бурнонвиля, неоклассический «Аполлон» Баланчина, драматичная «Павана мавра» Хосе Лимона и «Ореол» Тейлора, как образец современного лирического танца. Именно «Ореол» принес известность Шарлю Жюду, молодому танцовщику франко-вьетнамского происхождения, азиатские гибкость, томность и скуластое лицо которого напомнили многим молодого Нуреева. Сам Жюд, впрочем, колебался, продолжать ли ему танцевальную карьеру. «Почему же ты здесь?» – спросил его как-то Рудольф. «Потому что так захотели мои родители и мой педагог», – ответил Жюд. «У тебя замечательное тело, идеально подходящее для танца, ты должен им заниматься», – настаивал Нуреев. Ему невыносимо было наблюдать равнодушие в танцовщике, так щедро одаренном природой. Именно его подстегивание, поощрение и пример, по признанию Жюда, укрепили его в решении остаться на сцене.
Рудольф познакомился с Жюдом на пляже в Эзе, неподалеку от Ла-Тюрби, в 1969 году. Прослышав, что он был единственным танцовщиком в своем классе консерватории в Ницце, Рудольф, всегда стремившийся открывать новые таланты, разыскал Шарля. «Я лежал на пляже, когда кто-то подошел ко мне и сказал, что меня ищет Нуреев, – рассказывал потом Жюд. – Мы поговорили минут десять. Он пригласил меня на ланч, но мне хотелось побыть со своими друзьями». Через четыре года, прилетев в Париж для выступлений в Лувре вместе с Макаровой, Рудольф сразу же узнал Жюда среди танцовщиков кордебалета. И пригласил его в ресторан «У Максима», где игриво попотчевал бефстрогановом, игнорируя других своих гостей.
Интерес Рудольфа к Жюду питало не только уважение к его таланту, но и физическое влечение. То, что Нуреев вожделел своего молодого протеже, было делом обычным. Правда, 21-летний Жюд был убежденным гетеросексуалом, но именно его недоступность делала Шарля еще более привлекательным в глазах Рудольфа. Замкнутому, тихому и благоговевшему перед Нуреевым Жюду, конечно же, льстило внимание известного танцовщика, но, когда оно становилось слишком заметным, Шарль явно испытывал неловкость. Рудольф в свою очередь из уважения к Жюду старался вести себя с ним осторожно и даже привлек в качестве посредницы Элизабет Купер. Рыжеволосая, веселая пианистка, она аккомпанировала танцовщикам на занятиях в классе в Парижской опере. Привлеченный ее жизнелюбием, Нуреев частенько приглашал Элизабет куда-нибудь по вечерам – в основном для того, чтобы она помогала ему завязывать знакомство с понравившимися мужчинами. «Его чаще привлекали натуралы, а не гомосексуалы, и он считал, что его шансы повысятся, если я объясню им, кто такой Рудольф Нуреев», – рассказывала Купер. Ей хорошо запомнилось, в какое уныние поверг однажды вечером Рудольфа отказ Жюда подсесть за их столик в новом популярном у богемы клубе «Септ»[258]: «Он попросил меня поговорить с Шарлем и пригласить его выпить с ним в “Ритце”. У Рудольфа там были апартаменты. Шарль знал, что Рудольф был им сильно увлечен, и опасался его. Но сказал, что придет». Увы, Жюд так и не появился. Свое разочарование Нуреев выместил на Купер: «Сука! Я хочу Шарля! Я хочу Шарля!» – раскричался он. Рудольф так расстроился, вспоминала пианистка, что даже запер ее в комнате «на всю ночь» со своим массажистом Луиджи.
Со временем Нуреев все-таки примирился с тем, что шансов на роман с Жюдом у него нет. И тогда они стали близкими друзьями. Они путешествовали, работали и обедали вместе во время гастролей «Нуреева и друзей». Будучи на пятнадцать лет старше Шарля, Рудольф сделался его наставником, примерив на себя роль, которую в его собственной жизни продолжал играть Найджел Гослинг. Нуреев поддерживал связь с Жюдом по телефону, призывал его активнее ходить в театры и кино, посещать картинные галереи и читать как можно больше. «Он всячески опекал меня и всегда беспокоился о моем будущем», – засвидетельствовал потом сам Жюд. Нуреев также старался заложить базу для дальнейшей сценической карьеры Шарля, занимался с ним и давал ему роли во многих своих постановках. «После вас, – признался он как-то Фонтейн, – Шарль мой любимый партнер».
На следующий день после Рождества 1974 года на Бродвее[259] стартовали выступления нуреевских «Друзей» – группы, объединившей в своем составе и классических, и современных танцовщиков. Билеты в театр «Урис», рассчитанный на 1903 места, были распроданы на целых пять недель; в результате этот сезон стал самым длинным и самым успешным концертно-танцевальным ангажементом в истории Бродвея[260]. Правда, избежать разочарований Рудольфу не удалось. Он очень надеялся, что Брун станцует Яго рядом с его Отелло в «Паване мавра», но Эрик ответил отказом. «Мы не спорили, но я ему сказал: “Рудик, я не могу быть одним из твоих «друзей» в этой программе, потому что среди них нет ни одного настоящего друга…” Не то чтобы я не хотел танцевать с Рудиком на одной сцене, просто мне не нравились их афиши», – так объяснил впоследствии Брун свой отказ. (Но, скорее всего, его не прельщала перспектива фигурировать в списке танцовщиков, заявленных в этих афишах, на втором месте.)
Баланчин также отказался от участия и разрешил Рудольфу танцевать его «Аполлона» только после того, как осознал, что доход от кассовой выручки за неделю принесет его Школе американского балета те двадцать тысяч долларов, в которых она отчаянно нуждалась. «Я спросила его, сколько он хочет, и он ответил: “Пять процентов, именно столько я привык получать, когда работал на Бродвее”, – вспоминала ассистентка хореографа, Барбара Хорган. – Просто Рудольф вызывал у него раздражение. Баланчина порой сильно выводило из себя преклонение публики перед звездой».