[281] и прочие. Я считала, что этим людям не следовало быть в курсе наших дискуссий по поводу Метрополитен-оперы или заходить в театр через служебный вход, когда им вздумается. Нельзя обсуждать дела театра с компанией балетоманов, которые потом используют их как тему для своих застольных бесед… Дус тоже сильно обиделась на меня, когда я сказала, что это ее не касается. Планировать сезон – большая и трудная работа, не терпящая вмешательства дилетантов».
Летний круиз по греческим островам только подогрел последнее увлечение Нуреева – его всепоглощающий интерес к лорду Байрону. Ведь мятежный лорд, известный своим «мрачным эгоизмом», должен был стать темой его первого оригинального балета для Парижской оперы, которой теперь руководила старая приятельница Рудольфа, Виолетт Верди. Своего «Манфреда» Нуреев положил на музыку одноименной симфонии Чайковского, вдохновленной той же поэмой. Подобно тому, как друг Чайковского, Балакирев, побудил композитора написать симфоническое произведение на сюжет байроновского «Манфреда», так и друг Нуреева виолончелист Мстислав Ростропович в 1977 году заинтриговал танцовщика идеей «превосходной новой роли». Выждав неделю, Ростропович открыл Рудольфу, что за роль он имел в виду; и эти слова прозвучали «как манна небесная», вспоминал Нуреев.
Байрон всецело завладел его воображением: перед тем как приступить к работе над новым балетом, Рудольф перечитал о нем все что мог. И ему очень нравилась музыка Чайковского. Но все же он долго колебался и размышлял, как лучше инсценировать такую метафизическую историю. На написание поэмы Байрона вдохновили дикая, первозданная красота альпийских пейзажей и пересказанный ему другом «Фауст» Гете. В итоге, как отметил Джон Персиваль, темой нуреевского балета стали не столько сюжет поэмы или жизнь Байрона, сколько «то, что принято называть “романтическим томлением духа” – обреченность на тоску, пылкость чувств и отчаяние, присущие искусству того периода».
В главной роли Рудольф увидел новый стимул для своего самовыражения, и вполне понятно, почему образы Манфреда и Байрона так сильно его привлекали. Манфред – еще один одинокий странник по жизни, «даром которого человечеству стал непобедимый личностный дух». Как и герои многих балетов Нуреева, он, под стать самому лорду Байрону, являет собой фигуру трагическую, раздираемую противоречивыми желаниями и терзаемую чувством вины. «Все дело в дуальности Байрона, – поведал Рудольф Флоре Луис из “Нью-Йорк таймс”. – Он показывает: сегодня вы упиваетесь славой, а завтра можете стяжать себе дурную репутацию и лишиться всех почестей. В нем уживались любовь и ненависть, все мыслимые противоречия. Он помогал своими деньгами грекам, но в своей жизни совершил немало низких и недостойных поступков, да и умер не героической смертью, а от простуды. Но в итоге он сделался символом объединения Греции, возвысившись в своем падении».
Балет стал еще одной работой Нуреева, отразившей его непреходящий интерес к столкновению между наивностью и искушенностью, небесной и земной любовью. Внутренний монолог его танца изобилует намеками на инцест и гомосексуальность, а сюжет – разнообразными персонажами, от монахов до горных духов. Поэт заново переживает события своей жизни, постоянно преследуя Астарту, своего духовного близнеца и музу – персонажа, ассоциируемого с сестрой Байрона. Самого поэта преследуют призраки возлюбленных и неуклонно множащиеся фигуры в черном – символы его вины. Нуреевский Поэт, как отметил один из критиков, «все время разрывается между распутством и идеалом, между черными мессами и поэзией; и все время странствует, из Англии в Швейцарию, Италию, Грецию, где, наконец, находит свое освобождение в смерти, оставляя зрителей бездыханными в мертвой тишине».
Бешеная энергетика роли доводила до изнеможения и самого Нуреева. Заговорившим о его «закате» критикам Рудольф ответил, взявшись за самую тяжелую, требовавшую наибольшего напряжения и усилий партию за всю свою карьеру. Партию, которая заставляла его оставаться на сцене на протяжении всего балета и выступать партнером одиннадцати разных персонажей. В течение семидесяти пяти минут танцовщик изводил себя прыжками, пируэтами, турами в воздухе, быстрыми сменами направления, выполняя их без пауз и с головокружительной быстротой. Его хореография включала почти все, чему он научился на тот момент, – от формальных позиционных построений Петипа до сжатий-расслаблений и вращений на полу Марты Грэм.
Нуреев сочинял хореографию Манфреда в расчете на своего дублера – звезду Парижской оперы Жана Гизерикса. Высокий и мускулистый, с мрачно-задумчивым баскским лицом, Гизерикс обладал необходимым магнетизмом и техникой. На роль Астарты Рудольф отобрал двух балерин: Флоранс Клерк и гибкую Вильфрид Пиолле. В распределении Нуреевым ролей также присутствовала дуальность: Флоранс Клерк недавно вышла замуж за Шарля Жюда, которому Нуреев дал роль поэта Шелли, близкого друга Байрона, а Пиолле была женой Гизерикса. Рудольф поставил несколько танцев для мужских дуэтов, воплощавших дружбу Байрона и Шелли. «Вас что, это шокирует? – с вызовом поинтересовался он у Флоры Луис из “Нью-Йорк таймс”. – Мужчины ведь разговаривают друг с другом. Почему бы им вместе не танцевать?»
С обеими парами Нуреев сильно сблизился в процессе работы над «Манфредом». Хотя, из-за своей симпатии к Жюду, с Клерк, по ее собственному признанию, Рудольф сходился «медленно». Впоследствии обе пары регулярно участвовали в турах его «Друзей». Гизериксу он виделся «опустошенным и раздираемым внутренними противоречиями», под стать байроновскому герою: «В нем не чувствовалось успокоенности. Он был очень сложным человеком и желал, чтобы все происходило так, как хотелось ему. И всегда глубоко копал, будто беспрестанно вспахивал почву».
И в самом деле – невзирая на внешнюю самодостаточность, Рудольф нуждался в постоянных заверениях в любви. «Парадоксальным образом, – вспоминала Пиолле, – он никому не позволял быть с ним ласковым, хотя очень нуждался в ласке».
Премьера «Манфреда» состоялась 20 ноября 1979 года во Дворце спорта, но… без Нуреева в главной роли[282]. За две недели до спектакля Рудольф, танцуя в Берлине «Щелкунчика», сломал плюсневую кость правой ноги (первый перелом за всю карьеру!). С ногой в гипсе артист оказался выбит из работы на месяц. Его место занял Гизерикс, но без обещанной звезды продажи билетов просели. Не помогла и афиша балета, с которой на потенциальных зрителей глядело сильно загримированное женоподобное лицо, едва напоминавшее лицо Нуреева. «Уродство! – отозвался о ней Рудольф. – Просто ужас!»
Хотя он смог выступать в последние две недели представлений, зал Дворца спорта на пять тысяч мест оставался полупустым. А спектакль в канун Нового года был и вовсе отменен. Еще более разочаровали Рудольфа отзывы на спектакли – как с его участием, так и без него. При том, что все критики согласились, что «Манфред» стал амбициозным, пусть и беспощадным к самому танцовщику, проектом Нуреева, Ирен Лидова высказала общее мнение, назвав балет сумбурным, «путаным, бессвязным и беспорядочным». В защиту «Манфреда» выступили Александр Блэнд и Джон Персиваль, прилетевшие на премьерные показы из Лондона. Тема и музыка балета, написал в своей рецензии Персиваль, «вдохновили Нуреева на создание его лучшей хореографической композиции».
В Париже Рудольф проживал в квартире Дус Франсуа на улице Мурильо возле парка Монсо. Дус перебралась в маленькую спальню, уступив ему свою спальню с ванной. «Дус для него делала все и с любовью», – вспоминала Сьюзен Хэндл, ставившая тогда «Мещанина во дворянстве» в Парижской опере. А Рудольф, чаще обращавшийся с ней как со служанкой, только изредка бывал с ней добр. В октябре 1979 года, за месяц до премьеры «Манфреда», Нуреев ставил своего «Дон Кихота» с балетом Цюриха. Как-то вечером он попросил его артдиректора Патрисию Нири устроить вечеринку по случаю дня рождения Дус. «Начнем с икры и шампанского, а закончим братвурстом, – продиктовал он Нири. – Я все оплачу, вы только обеспечьте еду».
Но, поскольку Нуреев никогда не возмещал ей расходы, та попросту вычла потраченную сумму из его жалованья. «Он пользовался всеми, кто готов был его любить и отдавать себя, – рассказывала Нири. – Он и ко мне часто обращался с просьбой: «Принесите-ка мне чаю». А я отвечала: «Простите, но я не официантка, а арт-директор. Я пригласила вас сюда. А чай вам пусть приносит кто-нибудь другой». Если он не питал к вам огромного уважения из-за ваших денег или достижений, то легко мог на вас наступить. Дус явно нравилась роль девочки на побегушках».
В Париже Дус наполняла термос Рудольфа сладким чаем, стирала его трико и выступала его шофером, когда бы и куда бы он ни захотел ехать. «Дус хотела удержать Рудольфа при себе, – поделился позднее Шарль Жюд. – Он просил Дус позвонить мне и пригласить куда-нибудь на ужин или в кино. А она говорила, что ему лучше остаться дома – она сама приготовит еду. Она всегда испытывала неприязнь к людям, желавшим сходить куда-нибудь с Рудольфом, но без нее». А вот Роберт Трейси привык к присутствию Дус и, когда Рудольф в том декабре прислал ему билет, он тут же присоединился к ним в Париже, остановившись на Рождество у Ротшильдов в Шато-де Феррье.
Марафонский график выступлений Нуреева в 1979 году включал не меньше переездов, чем его расписание десятилетней давности. Так как его сотрудничество с Королевским балетом существенно сократилось, Рудольф перестал считать Лондон своей главной базой. В его доме в Ричмонде теперь постоянно обитали какие-нибудь друзья, а во время ежегодного Нуреевского фестиваля в Лондоне он останавливался в квартире Гослингов. В тот год Рудольф купил еще две квартиры – одну в Париже, другую в Нью-Йорке. Именно им суждено было стать его основными резиденциями до конца жизни. Дус нашла для него временное пристанище на набережной Вольтера, 23[283]