том Венской государственной оперы. Расставшись с Нуреевым, Трейси лишился столь редкой возможности.
Прошло восемь месяцев, прежде чем эти двое снова заговорили друг с другом. По предложению их общей приятельницы Виолетт Верди, Роберт встретился с Рудольфом во время его гастролей с труппой Бостонского балета в Теннесси. Во время той встречи Нуреев пригласил Трейси танцевать летом в его «Манфреде», вместе с балетом Цюриха. Роберт согласился и вскоре присоединился к Рудольфу в Лондоне. Они остановились на квартире у Гослингов, но… в разных спальнях. Они оба поняли без слов: их сексуальная связь закончена. На отдых в Грецию на яхте Ниархоса они тоже отплыли в разных каютах. Но доверия Рудольфа Роберт не утратил. Нуреев позволил ему снова переселиться в «Дакоту». И там Трейси прожил еще десять лет, присматривая за квартирой Рудольфа и исполняя роль его личного секретаря, ведающего приглашениями и приемом гостей. По словам Джейми Уайета, «их отношения были переменчивыми. В один день Рудольф мог ужасно обращаться с ним, в другой – кричать на него. Но Роберт был очень полезен ему; он все организовывал и отлично справлялся со своим делом».
21 мая 1982 года в лондонской клинике умер от рака Найджел Гослинг. Рудольф, выступавший в Чикаго с Бостонским балетом, незамедлительно вылетел в Лондон – поддержать Мод. Он даже пришел на похороны Найджела – единственные, которые он почтил своим присутствием. «Когда умирал кто-нибудь из близких ему людей, он всегда уезжал, – рассказывал Шарль Жюд. – Он боялся близости смерти». 72-летний Гослинг болел давно, но Рудольф привык полагаться на его дружбу и советы, и глубоко скорбел об утрате. «Это все равно, что потерять отца, даже больше, – признался он Руди ван Данцигу. – Но, пока жива Мод, у меня будет дом».
Не прошло и года, как в нью-йоркской больнице оказался при смерти Баланчин; его сразил недуг, который лишь позднее диагностировали как редкую болезнь Кройцфельдта – Якоба, ассоциируемую с коровьим бешенством. А тогда друзья хореографа сознавали только одно: его разум стремительно деградировал. Несмотря на свой страх перед больницами, Нуреев в январе 1983 года навестил Баланчина, принеся ему икру и бутылку «Шато д’Икем». Сопровождал его их общий друг, художник Рубен Тер-Арутюнян. Баланчин, хоть и тяжело больной, так обрадовался подаркам Рудольфа, что протянул к нему руки в попытке обнять. Он позабыл английский и перешел на родной язык. Рудольф надеялся, что Баланчин захочет передать несколько своих балетов Кировскому театру, но его предложение было встречено с полным равнодушием. «Когда я умру, все исчезнет со мной», – ответил хореограф. В другой день врач, зашедший в палату Баланчина, застал Нуреева, заливающегося слезами на коленях у его постели. Рудольф мечтал, что Баланчин заменит ему отца, но тот всегда отказывался от этой роли. И до самого конца не переставал его разочаровывать.
Двумя годами ранее Рудольф предложил включить в программу фестиваля Чайковского, организованного «Нью-Йорк сити балле», своего доработанного «Манфреда». К участию в фестивале пригласили многих хореографов, и Рудольфу не терпелось узнать мнение о его работе Баланчина и Кирстейна. «Линкольн видел “Манфреда”? Что он сказал?» – допытывался он у Джейми Уайета. Увы, посмотрев балет по видео, Баланчин сразу же его отверг. Узнав о его решении, Рудольф расплакался.
Но к тому времени он уже практически убедил труппу Цюрихского балета поставить «Манфреда». Под руководством Патрисии Нири этот коллектив стал верным спутником труппы Баланчина, и Рудольф надеялся, что тот еще раз посмотрит «Манфреда» и изменит свое мнение. В декабре 1981 года, через шесть месяцев после фестиваля Чайковского, Баланчин прибыл в Цюрих. И выказал неудовольствие, узнав, что «его труппа» (каковой он считал балет Цюриха) танцует «Манфреда». «Я не хочу его смотреть, – заявил он Нири. – Это же не хореография, верно?» Для танцовщиков он стал вызовом, сказала Нири: «И они были бы очень рады, если бы вы посмотрели, что у них получилось. Ведь вы наш консультант по художественным вопросам». «Я не советовал вам браться за этот балет», – парировал Баланчин. Но в конечном итоге он был «удивлен тем, как много в нем стало хорошего танца и какую напряженную работу пришлось проделать каждому, – вспоминала Нири. – Он сказал: «Неплохо, но чересчур много па».
Однако от сговорчивости Баланчина не осталось и следа уже в следующем октябре, когда Нири сообщила ему, что «их» труппа решила дебютировать в Амстердаме с нуреевскими «Манфредом» и «Дон Кихотом», при участии во всех спектаклях самого Рудольфа. «Это похоже на проституцию», – резанул Баланчин.
Хореограф умер через шесть месяцев, в субботу 30 апреля 1983 года. В день его похорон балет Цюриха открыл свой гастрольный сезон в Нью-Йорке нуреевским «Манфредом». В пресс-релизе об американском дебюте коллектива Цюрихский балет именовался «Европейской труппой Нуреева и Джорджа Баланчина». Однако с гастрольных афиш во время тура имя Рудольфа исчезло. И осталось просто: «Европейская труппа Джорджа Баланчина».
Глава 28«RITORNA VINCITOR!» / «Вернись победителем!»
В сентябре 1983 года Нуреев был назначен художественным руководителем балетной труппы Парижской оперы. Наконец-то – через двадцать два года после прибытия на Запад – он получил свою первую постоянную должность! В прошлом руководство Парижской оперы отказало Рудольфу в работе, опасаясь ответных мер со стороны Советов. А всего тремя годами ранее танцовщики этой труппы отказались выступать с ним в Нью-Йорке, вследствие чего гастроли парижского балета в США – первые за тридцать два года – были отменены. Однако к 1981 году у труппы возникла острая потребность в динамичном руководстве. Ведь после ухода в 1958 году Сержа Лифаря, возглавлявшего ее тридцать лет, сменилось восемь разных худруков. Преемники Лифаря были не более чем управляющими в умирающей организации. В их числе находились и друзья Рудольфа: Джон Тарас, Виолетт Верди и Розелла Хайтауэр. И именно от последней Нуреев унаследовал этот пост по итогам растянувшихся почти на два года переговоров.
На протяжении всей своей карьеры на Западе Рудольф оживлял уже состоявшиеся труппы и задавал мощный импульс для развития молодых коллективов. На этот раз он столкнулся, пожалуй, с самой сложной задачей: встряхнуть совершенно закоснелую компанию. Основанный Людовиком XIV в 1661 году балет Парижской оперы был старейшей труппой в мире, и при этом до XIX века оставался самой передовой. Именно в ней начал свою карьеру Петипа, прежде чем перебраться в Санкт-Петербург, ставший благодаря его деятельности новой балетной столицей мира.
Но к 1980-м годам балет Парижской оперы – раздираемый интригами, подверженный политическим распрям и известный своей непреодолимой бюрократией и жесткой иерархией – стал, по меткому замечанию Жана Кокто, «единственным местом в мире, где пыль обращается в цемент». Эта характеристика была полностью применима и к Кировскому балету в то время, когда Рудольф бросил вызов его самым косным традициям. Выстоявший когда-то в противостоянии с Советами, Рудольф обладал теперь не только самоуверенностью, но и достаточным авторитетом, чтобы бросить вызов французам. Даже такая твердая и неуступчивая переговорщица, как Джейн Херманн («Джейн-танк “Шерман”, как окрестил ее Рудольф), признавала, что «махинации и козни французов превратили бы ее в желе, но врожденный цинизм Рудольфа, его скепсис в отношении человеческой преданности помогали ему работать в коллективе, где лгать и интриговать было в порядке вещей».
Впервые должность худрука труппы Нурееву предложили в 1973 году. Но тогда он отказался от этого поста ради танца. Однако в 1981 году – после того, как министром культуры при Франсуа Миттеране стал Жак Ланг – поиски руководителя труппы возобновились. Ланг и его заместитель Андре Ларкви обратились к Игорю Эйснеру, всеми чтимому генеральному инспектору танцевальных проектов при Министерстве культуры. И тот без колебаний предложил кандидатуру Нуреева. Бывший журналист и высокообразованный человек, друживший с прежним министром культуры Мишелем Ги, Эйснер присутствовал в зрительном зале, когда Рудольф дебютировал в Париже с труппой Кировского театра. Спустя двадцать лет он прилетел в Верону, чтобы передать артисту бразды правления Парижским балетом.
На всем протяжении своей карьеры Рудольф регулярно выступал с этой труппой в качестве приглашенного танцовщика. За несколько лет до своего назначения на пост худрука он поставил для нее сцену «В царстве теней» из «Баядерки», «Манфреда» и «Дон Кихота», прошедшего с огромным успехом. «Он обхаживал труппу и очень хотел с ней работать», даже сознавая, что столкнется с проблемами и возможными помехами. За поздним ужином в траттории «Серджио» Нуреев высказал свои условия: он будет проводить в Париже только шесть месяцев в году и не обязательно непрерывно, чтобы избежать уплаты французских налогов. Он будет выступать в Парижской Опере сорок раз в году, но сохраняет за собой право искать и принимать другие ангажементы. Рудольф также потребовал гарантировать ему право осуществлять каждый год одну собственную постановку, а для того, чтобы он мог воплотить все задуманные им планы, администрация должна обустроить для него во дворце Гарнье три большие студии. (Самой большой из них он даст имя Петипа, двум другим – Баланчина и Лифаря.) Прощаясь, Нуреев напутствовал Эйснера: Ritorna Vincitor («Возвращайся с победой!»), процитировав слова, сказанные дочерью фараона Амнерис отправлявшемуся на войну военачальнику Радамесу в опере Верди «Аида».
Сотрудники советского посольства громко возражали против назначения Нуреева. Однако Жак Ланг, уже поставивший на Нуреева, осадил их и был поддержан самим президентом Миттераном. Некоторые танцовщики труппы также выражали опасения. Они считали известность Рудольфа большим плюсом, но беспокоились, что он будет чересчур строг и требователен к ним и воспользуется положением, чтобы выступать как можно чаще. Нуреев пошел на уступку: он согласился не танцевать в премьерных спектаклях всех полномасштабных балетов парижской труппы.