Отчасти в проблемах, с которыми Нуреев столкнулся в Парижской опере, виноват был он сам. Рудольф слишком много времени проводил вне Парижа, а будучи в городе, слишком часто выступал сам, лишая более молодых танцовщиков важных ролей. Все это не могло не вызывать недовольства. Летом 1984 года, вскоре после сообщения французской прессы о том, что костюмеры отказались одевать Нуреева, так как он запустил в одного из них бутылкой, Рудольф ударил известного педагога Мишеля Рено, поспорив с ним из-за его методов обучения. Последствием этого инцидента стало требование профсоюза танцоров уволить Нуреева. А пресса сделала из него сенсацию: «НЕСНОСНЫЙ НУРЕЕВ!» – возопила одна из газет. Другая сравнила случившееся со скандально известной дуэлью Сержа Лифаря и маркиза де Куэваса. Рудольфа оштрафовали на шесть тысяч франков.
Потребность Нуреева танцевать (причем даже в премьерах, чего он обещал не делать) разжигала разногласия в коллективе. И придала решимости клаке, теперь регулярно освистывавшей его на первых спектаклях. На парижской премьере «Ромео и Джульетты» в октябре 1984 года Нуреев появился на сцене – причем в качестве хореографа – лишь во время вызова артистов на поклон. Встреченный свистом и насмешками, он улыбнулся и ответил неприличным жестом[292], незнакомым балетной сцене, но полностью соответствовавшим похабным выкрикам из зала. Этот вульгарный выпад поверг клакеров в молчание и вызвал смех у остальных зрителей.
Через два месяца танцовщики вздумали забастовать, возражая против его новой постановки «Лебединого озера». Когда Рудольф прибыл на репетицию и поинтересовался, кто хотел бы танцевать в его балете, с места поднялся только Шарль Жюд. Знаменитая советская версия «Лебединого озера» в постановке Владимира Бурмейстера нравилась зрителям, и танцовщики не хотели ее заменять. Тем более – на сложную, физически и психологически затратную версию Нуреева. Многие жаловались, что в его постановках слишком много танца, другие вообще не принимали произведенных им изменений. «Им не нравились его балеты, и он очень огорчался из-за этого», – вспоминал Евгений Поляков. Но версию Бурмейстера с ее по-советски слащавой концовкой (когда Одетта и Зигфрид воссоединяются после смерти), Рудольф просто терпеть не мог. В его версии, следующей оригинальному сценарию Чайковского, Зигфрид тонул во время бури.
Противостояние с танцовщиками принудило Рудольфа к компромиссу. Их «джентльменское соглашение», по его выражению, предусматривало поочередный показ на сцене театра его версии и бурмейстеровской. Но закончиться на этом Нуреев истории не позволил. И после долгожданного дебюта Сильви Гиллем в его балете он не преминул продемонстрировать свою силу и власть. Под крики и аплодисменты публики Рудольф вышел на сцену и провозгласил 19-летнюю Гиллем – «этуаль». Перескочив всего за восемь дней три ранга танцовщиков, Сильви стала самой младшей в истории «звездой» труппы.
Со временем нуреевская версия, несмотря на всю ее многосложность, полюбилась и остальным танцовщикам. «Она ни что не похожа, – признал Мануэль Легри. – В другом “Лебедином озере”у Зигфрида только адажио во втором акте да па-де-де Черного лебедя. В постановке Нуреева у героя гораздо больше соло с труднейшими комбинациями. Когда станцуешь один из его балетов, все остальное кажется легким».
Но конфликты в Парижской опере утомили даже Нуреева. И именно в таком состоянии осенью 1984 года он нанес визит своему врачу Мишелю Канези. Они познакомились годом ранее благодаря общему другу и покровителю искусств, Чарльзу Мердленду, попечителю «Лондон фестивал балле». Ребячливый и общительный недавний выпускник медицинского института, 31-летний Канези был дерматологом со специализацией на венерических заболеваниях. И хотя он дружил со многими танцовщиками Парижской оперы, его сразу поразила напряженность во взгляде Рудольфа. Во время первого визита Нуреева Канези произвел его осмотр «на предмет самых обычных заболеваний» и взял анализ крови. Ничего «серьезного» он не обнаружил и увидел снова Рудольфа только через год.
На этот раз Нуреев пожаловался на плохое самочувствие. Перенесенная недавно пневмония заставила его обеспокоиться состоянием своих легких (тем более что отец Рудольфа скончался от рака легких). Артист с трудом поддерживал свой вес и продолжал потеть по ночам, просыпаясь «мокрым по утру». Смутной тревоги добавляли слухи о том, что Рок Хадсон заболел СПИДом – новой беспощадной болезнью, которую медики и ученые только начали изучать. Хотя новости о болезни Рока Хадсона были обнародованы лишь в 1985 году, сам актер узнал о своем диагнозе в июне 1984 года. И в тот момент он как раз лечился в Париже. Рудольф поинтересовался у Канези: а не мог ли он тоже заболеть СПИДом?
Первые сообщения о «раке геев» стали мелькать в прессе в 1981 году, посеяв панику среди гомосексуалистов, которые почему-то оказались его главными мишенями. По непонятным тогда причинам иммунная система зараженных геев «выключалась», оставляя их беззащитными даже перед самой легкой инфекцией. Двумя самыми распространенными симптомами новой болезни были редкая и нетипичная форма пневмонии, Pneumocystis carinii (пневмоцистная пневмония), и обезображивающая форма рака, известная как саркома Капоши, ранее наблюдавшаяся только у пожилых мужчин средиземноморского или еврейского происхождения. Поначалу СПИДу в средствах массовой информации уделяли мало внимания. А те статьи о нем, которые появлялись, отличались невежеством в освещении заболевания и пренебрежением к заболевшим. Их быстро заклеймили позором и призвали изолировать, причем в «группу риска» включили гаитян, больных гемофилией и наркоманов-веноколов. Как отметил Рэнди Шилтс в своей книге об истории эпидемии, изданной под названием «И оркестр продолжал играть», лишь когда СПИД начал убивать гетеросексуалов, его сочли заслуживающим широкого освещения в СМИ.
К весне 1983 года Рудольф не мог не обеспокоиться таинственной болезнью. Она распространялась с ошеломляющей скоростью, и массовая пресса наконец прервала молчание. Информационный поток спровоцировал волну истерии от Сан-Франциско до Стокгольма. «ЭПИДЕМИЯ: загадочная и смертоносная болезнь, именуемая СПИД, может стать самой страшной угрозой здоровью человечества за весь XX век. Откуда она взялась? Можно ли ее остановить?» – вопрошала в апреле обложка «Ньюсуик». В том же месяце, после одной из первых конференций по СПИДу, ее организаторы и участники собрались на фуршет в квартире соседа Рудольфа по «Дакоте», Леонарда Бернстайна. В то время ученые еще только пытались понять природу болезни и способы ее передачи, и им еще только предстояло идентифицировать вирус, ее вызывающий. К тому моменту, как Рудольф занял пост худрука в Парижской опере, число известных случаев СПИДа в США перевалило пятитысячную отметку, а Франция с ее девяносто четырьмя диагностированными случаями считалась лидером по числу заболевших в Европе.
Поскольку Мишель Канези специализировался на болезнях, передающихся половым путем, он впервые услышал о СПИДе, еще будучи студентом. И был в курсе событий благодаря дружбе с Люком Монтанье (французским врачом, которому мир обязан открытием вируса ВИЧ) и Вилли Розенбаумом (одним из первых исследователей СПИДа.) В ноябре 1984 года, почти за год до того, как анализ на СПИД стал общедоступным, Канези и Рудольф посетили Розенбаума в больнице Питье-Сальпетриер – единственном медицинском центре в Париже, где делали подобный анализ. Рудольфа сразу же узнали, и вскоре по Парижу поползли слухи о том, что он болен СПИДом.
Гораздо хуже, однако, было то, что анализы на ВИЧ действительно дали положительный результат. Причем, по мнению врача, Рудольф ходил инфицированным уже по меньшей мере четыре года. Но что это значило и чем грозило, тогда еще было неясно. И Рудольф не выглядел сильно расстроенным, когда Канези сообщил ему новость. Как и многие другие французские врачи в тот период, Канези считал, что только у десяти процентов носителей ВИЧ может развиться СПИД. Он проконсультировал Рудольфа о мерах предосторожности, но умолчал о том, что исследователи нового вируса столкнулись со многими проблемами, и как лечить новую болезнь, даже не представляли. Недостаток информации страшил и заставлял нервничать Канези, под контролем которого оказался такой знаменитый пациент. «Я думал: “А что, если я ошибаюсь? Тогда весь мир ополчится на меня”. Это было нелегко», – признавался он потом.
Рудольф поделился новостью только с немногими ближайшими друзьями, которым он всецело доверял. Всех остальных своих приятелей и знакомых он предпочел держать в неведении; многие из них узнали о болезни Рудольфа лишь на последнем году его жизни. «Я скоро умру», – говорил он Жене Полякову без тени мелодрамы в лице или голосе. Хотя, по словам Полякова, Рудольф поначалу был «очень напуган» диагнозом. Сознавая, что ему когда-нибудь потребуется поддержка, он просил президента Парижской оперы Андре Ларкви звонить Канези и справляться «насчет его состояния». Рудольф также посоветовал Роберту Трейси обследоваться у Канези, не произнеся при этом, правда, слова «СПИД». Позднее Трейси узнал, что тоже инфицирован.
Вопреки расхожему мнению о том, будто Нуреев игнорировал реальность, он часто расспрашивал Канези о своей болезни и даже взял с врача-друга обещание: тот обязательно скажет ему правду, «когда придет время». Рудольф всецело положился на Канези, уверенный: Мишель будет рассказывать ему все, что ему следует знать. Многие пациенты Канези зациклились на своем статусе ВИЧ-инфицированных. Рудольфа отличало от них то, что «он понял проблему и передоверил ее мне, – говорил потом врач. – Я должен был с ней справляться».
Все еще оставаясь востребованным как артист, Нуреев опасался, что некоторые страны, особенно США, откажут ему во въезде, узнав о том, что он ВИЧ-инфицирован. В равной мере он страшился и прозвища «танцовщик со СПИДом», подозревая, что публика начнет судить о нем по болезни, а не по мастерству. По мнению Рудольфа, признание его ВИЧ-инфицированным было равноценным публичному объявлению о своей гомосексуальности. И если у него и оставались сомнения на этот счет, то шумиха, с которой пресса в июле 1985 года встретила извест