С августа до ноября, пока Берже обменивался с Нуреевым оскорблениями через международную прессу и торговался с Буа из-за его контракта, Рудольф отправлял обязанности надменного короля Сиама. Он находил этот персонаж очень симпатичным: «Обычно короля выставляют отрицательным героем с неограниченной властью, из-за чего и возникают все проблемы. А мне нравится абсолютная власть… Он любознателен, хочет учиться, у него масса положительных качеств», – отзывался о своем герое Нуреев. Но если вести себя как король ему было нетрудно, то «звучать» по-королевски оказалось гораздо сложней. Прежде самым выразительным инструментом Рудольфа было его тело. И хотя он отнесся к своей первой роли в музыкальном театре с трепетом, Дональд Пиппин, музыкальный режиссер шоу, заставил его петь гаммы и, по словам Рудольфа, «скорректировал карканье». Нуреев обезоружил свою партнершу Лиз Робертсон, спев ей при первой же встрече свое трудное соло «В смущении». Дерзкая красотка с короткими светлыми волосами и обворожительными манерами, Робертсон, ставшая восьмой женой композитора Алана Джея Лернера, ожидала увидеть самовлюбленного эгоиста. И оказалась застигнута врасплох, когда Рудольф, как она выразилась, «показал мне себя совершенно другим человеком».
Премьера мюзикла после двух предварительных просмотров состоялась в Торонто 21 августа 1989 года. Поддержать Рудольфа во время его театрального дебюта прилетели Дус, Кеннет Грев и Роберт Трейси. И, хотя отзывы о его работе были смешанными и становились все менее лестными по мере продвижения гастрольного маршрута на запад, притягательная сила Нуреева повсюду обеспечивала полные залы. (Два фанатичных почитателя этого мюзикла посмотрели его аж 61 раз!) За двадцать четыре недели гастролей спектакль собрал почти тринадцать миллионов долларов (рекорд по кассовым сборам для гастрольного мюзикла в то время).
Первые недели гастролей прошли не слишком гладко. Со слов Робертсон, Рудольфа сильно удивило, насколько трудно оказалось заучивать на память реплики и произносить их «вразумительно». «В половине случаев мы не могли понять, что он говорил», – вспоминала актриса. Но совершенствовать свой вокал Нурееву не особо хотелось. Его голос был «приятным, но тихим», и, наслушавшись за несколько вечеров его натужных попыток справиться со своими песнями, Робертсон предложила ему просто произносить их слова – в стиле Рекса Харрисона. «Он злился и в обиде уходил, потому что чувствовал, что мне не нравился его голос. Для него участвовать в мюзикле означало просто петь», – рассказывала Лиз.
Беспокоясь за свое здоровье, Рудольф боялся простудиться и ни в одном из театров на гастрольном маршруте не разрешал включать кондиционеры во время спектаклей. В один из вечеров, все еще не привыкнув к микрофону под костюмом, он в сцене «Будем танцевать» нечаянно вышел из роли, чтобы сообщить Робертсон (а заодно и всему залу): «Лиз! Кондиционер работает!»
Но главная проблема заключалась в том, что Рудольф хотел танцевать. Стоя в кулисах, он редко фокусировал своей внимание на действии, разворачивающемся на сцене. Вместо того чтобы наблюдать за игрой актеров, Нуреев либо названивал в Париж и громко обсуждал свой контракт и назначал даты представлений, либо инструктировал Грева по поводу выступления в одном из его балетов. В Торонто Рудольф и Кеннет жили в смежных номерах в отеле «Фор Сизонс». Включив Грева в состав своего «Дон Кихота», намеченного к показу во Флоренции, Нуреев ежедневно занимался с молодым танцовщиком – как до, так и во время показа мюзикла. И даже уговорил Карен Кейн порепетировать с Гревом в студии при Центре исполнительских искусств О’Кифа, чтобы тот не терял драгоценные минуты, пока сам он играл на его сцене короля. «Он планировал будущее Кеннета и жутко рассердился на меня, когда я сказала, что не смогу поехать во Флоренцию и танцевать с ним», – вспоминала Кейн, прежде никогда не видевшая Рудольфа «таким влюбленным». По ее словам, Грев «был неплох, но слишком молод, чтобы вытянуть эту роль, и неопытен как партнер».
Других друзей Нуреева в Торонто, в частности танцовщицу Линду Мейбардук, беспокоило, что Грев его использует. В тот вечер, когда они пришли к ней домой на ужин и засиделись допоздна за просмотром «Валентино», Грев явно «играл на чувствах Рудольфа, прикасаясь к нему, беря за руку и делая то, что обычно позволяют себе делать любовники». Но в другой вечер Грев отвел в сторону мужа Мейбардук и пожаловался ему на нежелательные авансы, которые якобы делал ему Рудольф, когда они оставались наедине. Хотя Нуреев регулярно приводил в свою квартиру молодых проститутов, его желание обладать Кеннетом лишь усиливалось. «Ты мог бы сэкономить мне кучу денег», – шутил он. Но как-то вечером Рудольф в приступе ярости запустил в Грева радиочасами, чудом не попав парню в ногу. Отшатнувшись, Грев задел армуар, не зная, что внутри него стоял телевизор. Телевизор выпал, оцарапав Рудольфу ногу. «Он заявил, что я “разрушил” его карьеру, а я объяснил ему, насколько нелепо выглядела вся эта ситуация. В конце концов, мы оба расхохотались, как сумасшедшие», – воспоминал Кеннет.
И все же он был настолько озабочен изменившейся тональностью их отношений, что обратился за помощью к Робертсон. «У меня есть девушка, а Рудольф не желает с этим мириться», – пожаловался он Лиз. Но, когда та попыталась вразумить Нуреева за ужином в Бостоне, он осыпал ее «всеми известными ругательствами. Он был без ума от Кеннета и ничего не хотел слышать».
Стычки Нуреева с Кеннетом сказывались на его игре; порой она была «ужасающей», и Робертсон казалось, что тянет весь спектакль на себе. И, тем не менее, Лиз понимала, каким уязвимым и одиноким чувствовал себя в тот период Рудольф. Однажды вечером в ресторане какой-то незнакомец принял его за «того парня, Барышникова» и попросил автограф. Когда разубедить его не удалось, Рудольф подписался именем Барышникова. А еще Робертсон поражалась самой себе: Рудольфу странным образом удавалось пробуждать в ней «самые что ни на есть материнские чувства». И Лиз то и дело ловила себя на том, что бежит за едой для него, и вообще старается всячески его оберегать. «Он заставлял тебя хотеть о нем позаботиться», – признавала она.
Однако в середине сентября, в Бостоне, Робертсон не выдержала. Заглянув перед спектаклем в уборную Рудольфа и застав там артиста репетирующим с Гревом и балериной Бостонского балета Мари-Кристин Муи, Лиз заявила: она больше не может играть мюзикл в одиночку. В тот же вечер, в разгар представления, разразился жуткий скандал: Нуреев застал Кеннета целующим Муи! Взбешенный, Рудольф залепил ему оплеуху, да с такой силой, что Грев, не устояв на ногах, упал на пол. А потом эти двое так разорались друг на друга за декорациями, что их крики услышали даже актеры на сцене. Доиграть хорошо в таком скверном настроении Нуреев, конечно, не смог и провалил любовную сцену с Робертсон. «А ведь переверни он свою карьеру и добейся настоящего успеха в том мюзикле, его бы ждал блистательный триумф, – предположила Джейн Херманн. – Да только, не слыша хороших отзывов, он просто отрабатывал гастрольные спектакли ради денег. Сумма и вправду была большая, а деньги он любил, но они похоронили его шанс изменить что-то в своей актерской судьбе». Через несколько лет Рудольф признался Робертсон: «Помнится, я выступал из рук вон плохо в мюзикле “Король и я”». И Лиз не могла с ним не согласиться.
Грев оставил Рудольфа в Бостоне и наотрез отказался к нему возвращаться. Вскоре он уехал во Флоренцию танцевать в нуреевском «Дон Кихоте». И там познакомился с балериной, ставшей его женой. И хотя они с Рудольфом иногда встречались после этого и продолжали контактировать по телефону, их близким отношениям пришел конец. Нуреев и дальше консультировал Грева, но, когда тот спустя год надумал его навестить, Рудольф не велел ему приезжать. «Не хочу снова заваривать ту же кашу», – отрезал он.
Мучительная любовь пожилого мужчины к мальчику стала темой последнего полномасштабного балета, созданного для Нуреева. Премьера «Смерти в Венеции», поставленной Флеммингом Флиндтом по новелле Томаса Манна состоялась в Вероне в мае 1991 года. Поставленный на музыку Баха, балет явно содержал намек на личную драму Рудольфа. И Нуреев мог легко отождествить себя со своим героем – немолодым писателем Густавом фон Ашенбахом, одержимым влечением к красивому подростку-поляку Тадзио. Он знал по личному опыту, насколько власть полового влечения порою пересиливает разум. И балет получился до боли откровенной метафорой его закулисной ситуации: пока таинственная чума распространяется в Венеции, стареющий мужчина, сидя у моря, наблюдает за играющим светловолосым мальчиком, а его жизнь угасает. В числе первых критиков, посмотревших балет, был Джон Персиваль. «Блестящее исполнение [танцовщика] превалировало на сцене – как в его неподвижности, так и в его движениях», – отметил он.
К тому времени Нуреев уже успел станцевать в еще одной новой работе Флиндта – «Шинели», «скроенной» специально для Рудольфа незадолго до его участия в мюзикле «Король и я». Этот балет был основан на повести Гоголя о бедном мелком чиновнике, верящем, что новая шинель чудесным образом изменит его жизнь. И Нуреев представал в нем 51-летним мужчиной, каковым и являлся в действительности. Роль требовала, скорее, актерского мастерства, нежели технической виртуозности. Позже Флиндт признавал: хотя хореографическая канва принадлежала ему, все детали продумал Рудольф. Балетмейстеру понравилась трактовка танцовщика. Особенно его подача образа героя, Акакия Акакиевича, – в «фарсовой» чаплиновской манере. Критики тоже единодушно одобрили исполнение Рудольфа. На сей раз, дружно отметили они, он не состязался с более молодыми танцовщиками или, что еще хуже, – с самим собой, только более молодым.
И все-таки воспоминания о юном Нурееве витали в воздухе, когда в ноябре 1989 года он вернулся на сцену Кировского – впервые после 1961 года. Его пригласил художественный руководитель балетной труппы театра и бывший соученик Олег Виноградов. Минуло тридцать два года после ослепительного дебюта Нуреева в дуэте с Дудинской. И тем не менее он принял предложение Виноградова – ему очень хотелось еще раз станцевать на сцене Кировского. Чтобы показать россиянам, каким танцовщиком он стал на Западе, Нуреев выбрал роль Джеймса в «Сильфиде» – одну из первых ролей, которым его обучил Эрик Брун. Но в Ленинград Рудольф прилетел с больной ногой, а потом – во время репетиции со своей 20-летней партнершей из Кировского, Жанной Аюповой, – порвал еще и икроножную мышцу на другой. Проявив несвойственное ему благоразумие, Нуреев предпочел танцевать «Шинель». Однако Виноградов наотрез отказался заменять сп