Но записные почитатели и преданные друзья Рудольфа, вроде Мод Гослинг, всецело поддерживали его настрой продолжать танцевать. «Он все еще привлекает публику, ему все еще платят за выступления, он все еще делает это с охотой и радостью… Взгляните на Каллас. Эту женщину просто уничтожили морально. Никто ведь не советует писателю или художнику перестать творить. Тогда почему все спрашивают у Рудольфа: “Когда вы остановитесь?” Это приводит его в отчаяние… Ему все еще есть что предложить – достаточно посмотреть на поклонников у служебного входа. Зачем же ему останавливаться?»
И разве имело значение, что танцевал он уже не на тех сценах, что прежде? Когда журналист Линн Барбер встретила его в июле на курорте на озере Орта в Италии, Нуреев выступал там при неполных залах. На следующий день ему предстояло ехать с час на автомобиле до Милана, лететь полтора часа до Неаполя и снова добираться на машине три часа до маленького античного поселения Пестум, чтобы выступить там в тот же вечер на сцене под открытым небом. Он по-прежнему вел привычную кочевую жизнь, разве что теперь итальянским менеджером Рудольфа был его давний массажист Луиджи Пиньотти, который, к большой досаде Барбер, рассуждал о своих попытках организовать для Нуреева гастроли в Бангкоке так, «словно он был каким-нибудь заштатным фокусником, а не одним из величайших танцовщиков столетия». Но именно Пиньотти, да еще Жюд заботились о Рудольфе во время гастрольных туров по провинции, обеспечивая ему столь необходимое ощущение семьи. И Нуреев чувствовал себя не только счастливым, поедая спагетти в большой кухне Луиджи в Милане, но и в «безопасности», зная, что рядом с ним Жюд, и часто приглашал его к себе по вечерам в номер посмотреть телевизор. «Шарль не раз мне говорил, что ему непросто с цепляющимся за него Рудольфом», – поделилась Виви Флиндт, припомнив, что Жюду нередко доводилось укладывать Нуреева в постель, когда тот был особенно усталым после спектакля.
Для Нуреева, как и для Фонтейн, «настоящая жизнь была только на сцене» (по утверждению Рудольфа, Марго часто повторяла ему эти слова). Он часто упоминал о Фонтейн в беседах. Говорил о том, что в долгу перед ней, о своей привязанности к Марго, об их общей преданности танцу. «В компании с ней так здорово, но теперь ей не до нас, – говорил он Люку Дженнингсу. – Мне ее не хватает. Эх, хотел бы я забрать ее сюда».
Но им уже не суждено было оказаться вместе: Фонтейн умирала от рака яичников. И отваживалась покидать свою ферму в Панаме только для того, чтобы посетить онкологическую больницу имени М. Д. Андерсона в Хьюстоне (штат Техас). Подавленная после кончины Тито Ариаса, не перенесшего операции по поводу рака толстой кишки в ноябре 1989 года, 71-летняя Марго скрывала свой недуг, и Рудольф был одним из немногих друзей, кто о нем знал. Посвятив двадцать пять лет своей жизни заботе о парализованном муже, Фонтейн страшилась стать немощной и не желала никого ни волновать, ни обременять. Оплата сиделок для Тито истощила ее сбережения; не получая пенсии за свое 45-летнее служение британскому балету, Фонтейн жила в том фермерском доме, который они с Тито построили на ранчо близ Эль-Иго, в восьмидесяти километрах к западу от города Панамы. В окружении пяти собак, владелица стада в четыреста коров, Марго вела спартанское существование, совсем непохожее на блистательную жизнь «примы-балерины ассолюта» Королевского балета. Ухаживал за ней давний слуга Тито, Бонавентура Медина. По своему портативному телефону Марго могла дозвониться только до Панамы, а в ветреную погоду и он обычно замолкал. Для международных звонков ей приходилось ехать на автомобиле в маленький отель, которым управлял сосед.
Но, когда Фонтейн оказывалась в Хьюстоне, Рудольф созванивался с ней несколько раз в неделю. И регулярно, превозмогая свой ужас перед больницами, посещал Марго, принося ей утешение и цветастые шали. «Он приезжал всякий раз, когда нам казалось, что она загрустила», – рассказывала падчерица Фонтейн, Керубе Ариас. Однажды, по пути из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, Рудольф специально остановился в Хьюстоне, и таксист ждал его возле больницы, пока он навещал Марго. К 1990 году она перенесла уже три операции и была практически прикована к постели. «Я привыкла гастролировать по театрам, а теперь гастролирую по больницам», – шутила Марго с Луиджи Пиньотти без тени жалости к себе. У Рудольфа «разрывалось сердце» при виде того, какой слабой и немощной она стала. Но если Керубе и все остальные «обращались с ней очень осторожно», Нуреев не желал признавать Марго инвалидом и убеждал ее «делать со своим телом то, чего ей делать не хотелось». Как-то раз Фонтейн пожаловалась ему: врачи хотят, чтобы она пользовалась палкой. «Ну и что?» – ответил Рудольф так, как будто это было не унижение, а всего лишь досадное неудобство. И, как когда-то, Фонтейн принимала вызов, который он ей бросал. Она не сомневалась: Рудольф знал ее возможности лучше нее самой.
Не знала Марго и того, что Нуреев анонимно оплачивал часть ее медицинских счетов. Но пребывание в больнице обходилось дорого, денег у нее не осталось. Марго пришлось продать несколько драгоценностей на аукционе «Кристис». 30 мая 1990 года в «Ковент-Гардене» прошел бенефис в ее честь. Концерт принес двести пятьдесят тысяч фунтов (четыреста двадцать тысяч долларов); эта сумма была перечислена в трастовый фонд и обеспечила Фонтейн поддержку до конца ее дней. Вечером накануне бенефиса Джейкоб Ротшильд устроил в своем доме обед для Рудольфа, Марго, Керубе Ариас и Мод Гослинг. Когда пришло время спускаться к обеду по лестнице, Рудольф просто пронес Марго на руках – как много раз до этого делал на сцене.
На бенефисе Сильви Гиллем и Джонатан Коуп в «Ромео и Джульетте» Макмиллана исполнили те самые роли, которые Марго с Рудольфом танцевали на премьере балета двадцать пять лет назад и во время своего последнего совместного выступления в «Ковент-Гардене» в 1976 году. Нуреев сыграл Меркуцио, впервые появившись на сцене с Гиллем после их ссоры. Правда, организаторам хотелось, чтобы он не танцевал, а сидел рядом с Фонтейн. Но Рудольф без толики сомнения «решил, будто мы очень хотели, чтобы он танцевал, – вспоминала член комитета Аня Сейнсбери (в прошлом танцовщица Королевского балета Аня Линден). – Это была его идея танцевать Меркуцио. Мы просто не смогли сказать: “Нет, не надо, мы думали о другом танцовщике”».
Зал Королевского оперного театра заполнили более двух тысяч человек, влекомых огромной любовью к Фонтейн и жаждавших воздать ей дань уважения. Среди них были принцесса Маргарет, принцесса Диана и 92-летняя Дама Нинетт де Валуа. То, что Рудольф танцевал для Фонтейн, а она «присутствовала там и видела это, было чудесно, – рассказывала Моника Мейсон, одна из многочисленных партнерш Нуреева, сидевших в тот вечер в зрительном зале. – Но его танец был душераздирающим зрелищем. Напоминание всем о том, что с нами происходит». Несмотря на страшную слабость, Марго невероятным усилием воли «старалась не выказывать своей немощи», вспоминала Аня Сейнсбери. Но на вечеринке в баре «Краш», после бенефиса, она вдруг впала в отчаяние и попросила Сейнсбери найти Рудольфа: «Он был здесь минуту назад. А сейчас его нет». Сейнсбери поймала Нуреева у служебного входа – Рудольф ждал такси. «Он из-за чего-то расстроился, пришел в свое скверное расположение духа, и мне пришлось молить его остаться, – рассказывала Аня. – Я долго его уговаривала, но, когда я сказала, как огорчило Марго его плохое настроение, он ответил: “Она во мне не нуждается”. Но наконец-то смягчился».
Фонтейн умерла 21 февраля 1991 года, спустя двадцать девять лет с того дня, когда они с Рудольфом впервые станцевали в «Жизели». За эти годы их дуэт выходил на сцену почти семьсот раз. «Она много выстрадала, – сказал Нуреев после ее кончины. – Так что в каком-то смысле это было хорошо для нее… освобождение». Осознав, что врачи больше не могли ей ничем помочь, Марго вернулась в Панаму. Желанием умирающей было, чтобы ее кремировали и похоронили в той же могиле, в которой уже лежал Тито.
Рудольф посетил Марго за месяц до ее кончины. И находился в Чикаго, гастролируя с труппой «Нуреев и друзья», когда пришло печальное известие о ее уходе. Не отзываясь даже на стук Жюда в дверь, Нуреев три часа беседовал по телефону с Керубе Ариас, расспрашивая ее о последних мгновениях жизни Марго. «Он хотел знать все: как она умерла, как переносила боль, о чем просила». Ни Керубе, ни Фонтейн не знали о болезни Рудольфа, и только потом Керубе поняла причины его дотошности: он думал о собственной смерти.
Марго спланировала свои похороны так же тщательно, как и все в своей жизни. По ее настоянию, отпевание было совершено тем же священником и в той же церкви, в которой прощались с Тито. Нуреев не присутствовал ни на похоронах, ни на поминальной службе, состоявшейся потом в Лондоне. «Я бы хотел, но не могу», – объяснил он Керубе. Рудольф не мог оплакивать Марго прилюдно. Вместо этого он улетел в свой новый дом на острове Сен-Бартелеми в Карибском море и утешал себя там, играя Баха, лежа на солнце и плавая в море.
Глава 30Диминуэндо
Тем, кто считал период выступлений Нуреева в дуэте с Фонтейн зенитом его танцевальной карьеры, прощальные гастроли Рудольфа в Британии через два месяца после смерти Марго, конечно же, представились ее надиром. Этот тур был организован не Эндрю Гроссманом или Луиджи Пиньотти, а мелким промоутером из Хоува (близ Брайтона), самыми известными клиентами которого были Билл Хейли со своей группой «Кометы» и Пэт Бун, чьи лучшие годы остались уже далеко позади. Гроссман планировал для Нуреева несколько проектов, включая роль Дракулы в новой сценической постановке и новый мюзикл «Товарищ» с участием Лесли Карон. Но больше он ничего не мог «для него сделать» и умолял Рудольфа не соглашаться на гастроли в Англии. «Это ваша священная земля. Не делайте этого», – сказал он Нурееву.
Но тот, естественно, поступил по-своему. Гастрольный тур начался в апреле в театре «Эмпайр» в Сандерленде, на северо-востоке Англии, и закончился на южном побережье в Брайтоне. На маршруте между этими двумя пунктами Нуреев выступал на таких провинциальных сценах, как концертная площадка Кембриджской хлебной биржи и зал в ратуше Портсмута. Из вечера в вечер он, преодолевая боль из-за вросшего ногтя на пальце стопы, неуклюже передвигался под фонограмму в «Уроке» и «Паване мавра» на поистине спартанских сценах, вынудив Клемента Криспа заклеймить мероприятие как «недостойное» такого танцовщика. Другие высказались еще жестче. «Дейли мейл» назвала этот тур почти «столь же показушным и нелепым, как интермедия». А британский колумнист Энтони Гарднер, высмеяв нежелание Нуреева покинуть сцену, окрестил его «очередной звездой, пополнившей ряды тех, кто все уходит и уходит, но никак не уйдет».