«На сцену вышел танцовщик с превосходными природными данными – огромным прыжком, редкой пластичностью и темпераментом. Нуреев уверенно воссоздал на сцене сложный, пронзительный образ и так захватил нас быстротой построения танцевальных движений, полетными элементами и точной, порой ошеломительной динамикой поз, что нам невольно подумалось о большом будущем этого молодого артиста. Именно поэтому хочется видеть в его дебюте лишь первый шаг к вершине и первый “набросок” гордого, свободолюбивого характера Фрондосо. Хочется верить, что Нуреев расширит свои возможности серьезным, упорным трудом, только тогда возлагаемые на него надежды не окажутся тщетными».
Дудинская тоже оправдала ожидания Нуреева. Поскольку «Лауренсия» ставилась под нее, Рудольф, по словам Татьяны Легат, «узнал все из первоисточника». Помимо этого, Дудинская помогла ему понять, что «нужно танцевать умом и сердцем, а не одними ногами». Не будучи красавицей, она была живой и темпераментной исполнительницей; она буквально обволакивала зал своим обаянием. Рудольф восхищался ее безукоризненной техникой, музыкальностью и умением властвовать над зрителем. Через два года после их первой «Лауренсии» Рудольф «с бескрайним изумлением» наблюдал, как 49-летняя Дудинская танцевала кокетливую Китри в «Дон Кихоте». А это очень капризная партия, требующая от исполнительницы целого набора качеств – задора и бесстрашия в начале, академической безупречности в образе Дульсинеи во второй половине балета и парадной виртуозности в финальном па-де-де. «Как тебе старушка? – спросил потом приятеля Нуреев. – Она всем показала, как надо танцевать!»
С каждым новым спектаклем круг поклонников Нуреева ширился. Слух о его талантах облетел весь Ленинград, но лишь немногие «приобщенные» видели его танец в училище. Той осенью его добрая знакомая из музыкального магазина Елизавета Пажи познакомила Рудольфа с Тамарой Закржевской – студенткой филфака Ленинградского университета и страстной любительницей балета, не пропустившей, по заверению Нуреева, ни одного его выступления. Увидев Рудольфа в «Лауренсии» и наслушавшись сравнений его с Чабукиани, Тамара представляла Рудольфа «высоким, мускулистым танцовщиком», который ей «так нравился в “Корсаре”, в других спектаклях». А при личном знакомстве он оказался совершенно не таким. «Рудик не выглядел на свой возраст: ему можно было дать лет 16–17, не больше. Был он какой-то субтильный, худенький, я бы даже сказала, тоненький, – вспоминала Закржевская. – Ничего похожего на звезду». От такого несоответствия в его облике на сцене и вне ее Тамара неожиданно для себя расхохоталась. Рудольф «явно был этим смущен». А через несколько дней они случайно встретились возле билетной кассы, в вестибюле театра. Нуреев внимательно посмотрел на новую знакомую, улыбнулся и спросил: «Скажите, почему вы, увидев меня, засмеялись в тот вечер?» Тамара призналась, что представляла его другим. Теперь уже рассмеялся Рудольф: «Вы думали, что я высокий, чернявый и красивый?» Тамара похвалила его танец, и расстались они друзьями.
В первые месяцы своей работы в Кировском Рудольф жил в общежитии при театре. В его комнате жили еще семь человек, и спали они на кроватях, прикрепленных к стене наподобие полок в железнодорожном вагоне. Но вскоре после дебюта в «Лауренсии» ему и Алле Сизовой выделили двухкомнатную квартиру в престижном Петроградском районе на Ординарной улице, в сорока минутах езды на автобусе от театра. В городе, где целые семьи ютились в комнатушках коммуналок, это была редкая привилегия. Правда, Рудольф заподозрил, что руководство Кировского таким способом решило подтолкнуть его к роману с балериной. «Они дают мне квартиру! С Сизовой! – поделился он новостью с солисткой труппы Нинель (Нелли) Кургапкиной. – Они думают, что благодаря этому я на ней женюсь! Да никогда!!!» Хотя, по многочисленным свидетельствам, Рудольф терпеть не мог Сизову, от удовольствия пожить в собственной комнате он не отказался. Украсил он ее весьма лаконично. Только «медвежья шкура, да подушки на полу», – рассказал он своей московской приятельнице Сильве Лон.
Не успели они с Сизовой переехать, как к Рудольфу заселилась сестра Роза. Она уже работала воспитательницей в ленинградском детском саду, и общая с братом фамилия позволила ей выхлопотать разрешение на проживание в той же квартире. Обстановка в ней сложилась неуютная. Рудольф и Роза выросли вдалеке друг от друга, и теперь брат находил сестру грубой и неуживчивой. Роза открыто высказывала свое мнение, требовала, чтобы он уделял ей время, не понимала потребности Рудольфа в уединении. Да и просто раздражала его как ежедневное напоминание о том мире, из которого он сбежал.
Избегая общения с сестрой, Рудольф все чаще задерживался у Пушкиных. И учитель, и его жена, Ксения Юргенсон, неизменно окружали его заботой и вниманием. Жили Пушкины в училище. Их двухкомнатная квартирка была так сильно забита красивой мебелью красного дерева, что «ее приходилось передвигать, чтобы пройти из одного места в другое».
В начале 1959 года, за несколько часов до своего второго выступления в «Лауренсии», Рудольф до кости порвал связку на правой ноге. То отчаяние, которое он испытал, оказавшись отлученным от сцены, требовало поддержки, и дать ее мог только Пушкин. Прогноз был туманным: врач Кировского объявил Рудольфу, что он не сможет танцевать в течение двух лет. Такой перерыв мог безвозвратно погубить карьеру Рудольфа. Зная его темперамент и понимая, какой депрессией грозили ему проблемы дома, Пушкин предложил Рудольфу пожить у него. Уверенный в неусыпной заботе учителя и его жены, Нуреев сразу же согласился, предоставив Сизовой воевать с Розой один на один.
Что она и делала. «Роза и не думала соблюдать приличия, – вспоминала Сизова, пригласившая к тому моменту своих собственных родителей и сестру пожить в ее комнате. – Она не отличалась деликатностью, но все же мы были дружны. Только она никогда не убиралась в квартире. Это делала моя мать. И она приводила в дом так много мужчин, что просто страшно. Она общалась только с мужчинами, подруг у нее не было. Иногда она ходила в балет, но мы никогда не разговаривали с ней ни о балете, ни о Рудике. А он никогда ее не навещал. Она приехала из Уфы одна и жила в его освободившейся комнате. По-моему, она просто хотела сбежать от родителей».
По словам Никиты Долгушина, «в спокойной семейной жизни» Пушкиных Рудольф нашел «не только петербургские традиции, но и домашнюю обстановку, слившуюся воедино с миром балета». Такая же атмосфера царила и у Волькенштейнов, и у Пажи, и у Романковых (чему невольно завидовал Рудольф). В доме Пушкиных Рудольф с учителем слушали музыку, спорили с артистами и танцовщиками, которые регулярно заходили на чай. Говорили в основном о балете. «Все разговоры были о том, какой спектакль ты ходил смотреть, кто танцевал, что тебе понравилось, а что нет, как, по-твоему, можно было сделать лучше, – рассказывал Барышников, тоже живший у Пушкиных в конце 1960-х годов, во время учебы в Вагановском училище. – Мы не обсуждали цветовую гамму картин Рубенса или тончайшие градации созвучий Шенберга и его величие. Люди собирались ранними вечерами или по утрам. Стол всегда был полон еды, красиво сервирован – хрустальная посуда, вино, водка, подсвечники, деликатесы. Атмосфера была очень теплой. [Ксения] прекрасно готовила. Они [Пушкины] редко ходили в рестораны. Все было свежее, с рынка».
Бездетные Пушкины относились к Рудольфу, как к сыну. Называли его «Махмудкой» (уменьшительно-ласкательным от татарского имени Махмуд). Заглянувшая к ним как-то вечером Анна Шелест, балерина Кировского театра, застала Рудольфа сидевшим на полу с игрушечным поездом. «Рудольф играет», – заговорщически шепнули ей Пушкины.
51-летний Пушкин и его 43-летняя жена являли собой полную противоположность друг другу. Если вдумчивый и мягкий Пушкин своим спокойствием напоминал сфинкса, то Ксения кипела искрометной веселой энергией и обладала решительностью, присущей не каждому мужчине. «Она больше походила на боксера, чем на танцовщицу», – не слишком любезно характеризовала ее Мения. Но для Рудольфа Ксана, как он ее называл, была «прелестной женщиной, обладавшей редким даром улучшать всем настроение в тот момент, когда она появлялась в комнате. Она как будто брала тебя за шиворот, слегка встряхивала и заставляла улыбнуться – и тебе сразу же становилось веселее и легче на душе». Ксения к тому моменту уже ушла со сцены Кировского после долгой, хоть и не яркой карьеры. (По мнению одного из коллег, она «танцевала с огрехами, хотя прыжок был хорошим».) Так что свободного времени у нее было довольно. И Ксения посвящала его Рудольфу, рьяно и ревниво оберегая «Махмудку» от любых раздражителей. Она ухаживала за ним, обстирывала, убиралась и готовила ему еду. Как и его матери, Ксении удавались очень вкусные пироги и булочки. Но этим их сходство и ограничивалось. По словам Сильвы Лон, Ксения баловала Рудольфа, «и он делал все, что хотел. Это только портило его и без того трудный характер. Он просто говорил: Я хочу». А Люба Романкова, чьи родители были очень дружны с Пушкиными, не сомневалась, что Ксения «любила [Рудольфа] как мать, и в то же время пыталась увлечь его как женщина. Ее муж был намного старше, и… она была готова сделать для Рудольфа все, что угодно».
Не случайно забродили слухи, будто Ксения соблазнила Рудольфа. А через много лет он подтвердил их друзьям. («Она была великолепна в постели», – рассказывал он многим приятелям, возможно, бравируя своей сексуальной привлекательностью.) А вот Мении он признался сразу. Но только в том, что его соблазнила женщина в возрасте, «пожелавшая, чтобы он набрался опыта». Видимо, Рудольф хотел, чтобы кубинка узнала, что он лишился девственности. Остальные ленинградские друзья никогда не разговаривали с ним на эту тему, хотя наверняка замечали несколько деспотичную опеку Ксении над юношей. Со слов Любы, «она не спускала с него своих зорких глаз ни на секунду. Вдобавок ко всему, она установила в доме строжайший режим. Есть, спать, пить, заниматься в классе или танцевать в театре – все было расписано по часам. Ксения даже старалась не выпускать Рудика из дома одного… Она из него вила веревки, но я должна заметить – он против этого не возражал».