Но если Найджел напоминал мягкого Пушкина, то Мод ничуть не походила на Ксению. Она никогда не критиковала Рудольфа, не пыталась наставлять или давать ему советы, хотя Нуреев постоянно спрашивал ее мнение о своих выступлениях. «Хотя мы и полюбили его как сына, но я никогда не пыталась заменить ему мать. Это было бы оскорблением его собственной матери, которую он обожал», – признавалась Мод. Она просто понимала, что их дом стал для Рудольфа «тихим, мирным прибежищем, куда он мог прийти, выбрать любые книги, какие ему понравятся, плюхнуться на диван и не разговаривать, если ему не хотелось, что бывало очень часто, и отдыхать в одиночестве». А Гослинги всегда оказывались рядом, когда у него возникало желание поговорить с ними. И всегда подстраивались под его потребности.
Именно таким Нуреев помнил свое раннее детство и видел в Мод мать, какую он знал до возвращения с войны Хамета. В более поздние годы Рудольф любил рассказывать свой детский сон. «Моя мать так радовалась и снова и снова рассказывала мне по телефону, что… ребенком я был очень веселым. Веселым. И очень счастливым. А однажды ночью я долго смеялся. Просто смеялся, смеялся, смеялся. Такое счастье. Золотое времечко!»
Присутствие Рудольфа «наполняло дом», но Мод никогда не считала его требовательным или высокомерным. «Нет, на самом деле, он был скорее неуверенным. У него был очень легкий, мягкий голос. И говорил он очень мало. Если можно было обойтись одним словом, он никогда не использовал три. Он понимал английский язык, но не любил на нем разговаривать, потому что опасался допустить грамматическую ошибку, и никогда на нем не писал, боясь, что напишет неправильно. Он терпеть не мог делать ошибки». Нуреев никогда не вел дневников, а на Западе редко набрасывал даже коротенькие записки. За все годы его дружбы с Гослингами они получили от него всего две открытки, тогда как мешки с нераспечатанными письмами его поклонников множились в их доме как на дрожжах.
По первому же слову Нуреева Гослинги бросали все свои дела, лишь бы ему угодить. И их многочисленные друзья то и дело задавались вопросом: не уделяют ли они Рудольфу больше внимания, чем собственному сыну Николасу, бывшему на четыре года младше танцовщика? Рудольф и сам иногда задумывался над этим. Мод вручала ему с собой на репетиции жареного цыпленка, а по возвращении его всегда ждал любимый бифштекс. Близкая подруга Мод, Мюриель Монкхаус по прозвищу Тайни («Крошка»), тоже жила у Гослингов и помогала с приготовлением пищи. В дни спектаклей они садились за стол не раньше полуночи. После ужина Николас частенько включал проектор, чтобы Рудольф мог посмотреть фильмы, взятые для него напрокат родителями. Такие киновечера продолжались годами, пока Нуреев не просмотрел все великие классические фильмы, которые ему не удалось увидеть в юности, работы Эйзенштейна, Чаплина и братьев Маркс. Периодически Гослинг приносил домой для Рудольфа даже фильмы о «голубых». «Найджел просил меня выяснить у Рудольфа, что он предпочитает, – вспоминала Джоан Тринг. – Он просто обожал Рудольфа, и ему нравилось видеть его смеющимся. Мы подвешивали экран и усаживались на диван. Никто из нас не смущался; это и вправду было довольно необычно».
Близкая дружба с Рудольфом поставила Найджела в щекотливое положение: он был наставником, советчиком и чуть ли не отцом для танцовщика, который регулярно оказывался героем его рецензий. И хотя отзывы Гослинга о Нурееве отличались редкостным пониманием, психологизмом и проникновением в суть, он, в отличие от других критиков, не мог смотреть на танцовщика беспристрастно. Рудольф также сознавал, что рискует оказаться в зависимости от Гослингов. Но в то же время он не сомневался, что может им доверять: они никогда бы не предали огласке пикантные подробности его бытия, способные дискредитировать звезду в глазах консервативной публики. Даже когда Найджел начал с помощью жены писать о Рудольфе книги – сперва «Валентино Нуреева», затем «Образ Нуреева», а позднее «Нуреев и Фонтейн» – он ни единым словом не обмолвился о его эмоциональной и сексуальной жизни. Гослинги даже предпочли замолчать историю своей продолжительной дружбы с танцовщиком. Настолько деликатен был их подход, настолько присущи такт и чувство приличия, что в их размышлениях об основных ролях, работах и карьерных достижениях Нуреева Рудольф преподносится исключительно в выигрышном свете. А ближе всего к критике они подошли в рассуждениях о «протеевой сложности характера» Рудольфа. Но более турбулентные силы, управлявшие танцовщиком, остались скрытыми от взоров публики. Как хранитель легенды Нуреева, Гослинг еще менее был склонен говорить о нем плохо, чем сражаться на войне.
Другим доверенным другом Нуреева в те годы стала танцовщица Линн Сеймур, с которой он впервые сошелся в 1963 году, во время гастролей в Америке. Они оба страдали бессонницей и любили после спектаклей болтать по телефону. Да еще и сталкивались нередко друг с другом в галереях, клубах и кинотеатрах. Налет стилистики кабуки на поставленном чуть позже балете «Лики любви» подтолкнул Рудольфа дать Сеймур прозвище «Кабуки Лил», сократившееся впоследствии до «Лил». Яркая, но неприкаянная и такая же «посторонняя», как и Рудольф, уроженка Канады Сеймур стала выдающейся танцевальной актрисой своего поколения, одновременно своевольной и выразительной и на сцене, и за ее пределами. «Девочка-цветок» в Королевском балете, как окрестил ее Ричард Бакл, она отличалась от британских танцовщиц более округлой и дразнящей фигурой, что позднее удачно обыграл Кеннет Макмиллан во многих созданных для нее ролях. Подобно Нурееву, Сеймур приходилось бороться с несовершенством своего тела. «Мы оба понимали, что должны работать больше и усерднее, чтобы добиться результатов, которые нашим коллегам давались с меньшими усилиями. Отсюда и выросла наша симпатия друг к другу», – рассказывала балерина. Их сближению также способствовали присущая и Рудольфу, и «Лил» наклонность непристойно выражаться и разделяемое обоими чувство абсурдного, отчего их часто видели в студии корчившимися от хохота.
Битломания достигла апогея, и 26-летний Рудольф, под стать всей Британии, страстно желал встретиться с «легендарной четверкой». Тринг была знакома с их пиар-агентом Венди Хансон, и та после одного из концертов группы в Хаммерсмите провела Рудольфа за кулисы. Но Битлы смотрели телевизор (у каждого был свой), и только пробормотали в сторону Рудольфа: «Ага, привет». Более типичную реакцию проявила Марлен Дитрих. В один из вечеров она подошла к его гримерке как раз в тот момент, когда Рудольф собирался на ужин с Шоном Коннери, игравшим тогда главную роль в фильмах о Джеймсе Бонде. Рудольф лишь мельком виделся с Дитрих за сценой в Нью-Йорке и на этот раз с готовностью пригласил актрису присоединиться к ним в «Каприсе», куда должны были также подъехать Тринг и дружившая с ней жена Коннери, Дайан Силенто. Но когда Джоан, опередив Нуреева, прибыла в ресторан, Дитрих уже была там и сидела… за столиком на двоих. «У меня с Рудольфом тет-а-тет», – заявила актриса, которой в ту пору было уже за шестьдесят. «Боюсь, что нет», – поправила ее Тринг и с трудом, но уговорила «негодующую» Марлен пересесть за большой стол. «Она была без ума от него». За ужином Дитрих только и болтала о том, как сильно она любит картошку и крестьян. В итоге Коннери не выдержал: «Заткнитесь, Марлен, – осадил он актрису. – Вы никогда в жизни не любили ни одного крестьянина!»
Из «Каприса» компания отправилась на вечеринку в Челси, где их первой приветствовала Эйприл Эшли – «известная трансвеститка», по словам Тринг, которая «обычно изображала из себя морячка Джорджа». Эшли сразу приковала взгляд Рудольфа. Но сама не сводила глаз с Дитрих. Да еще и принялась изливать актрисе свои чувства, призналась, что обожает ее с восьми лет. Явно раздраженная невольным намеком на ее возраст, Дитрих потребовала, чтобы Рудольф отвез ее домой. Испугавшись, как бы потом она не «затащила его в постель», Рудольф стал умолять Тринг избавить его от старушки-актрисы, но Джоан отказалась. «Что ж, – сказал Нуреев. – Я отвезу ее домой, но только если вы пообещаете дождаться меня здесь. Если я не вернусь через двадцать минут, приезжайте за мной».
Он вернулся целым и невредимым, но Дитрих не сдалась. Выследив Рудольфа по фотографии из газеты, она как-то вечером, когда танцовщика не было дома, сунула ему под дверь снимок с надписью: «С любовью от Марлен». И все же в мемуарах актрисы, опубликованных в 1989 году, пренебрежение Нуреева к ее самолюбию не осталось безнаказанным. «Я никогда не встречала более тщеславного человека, – написала Дитрих, припомнив его постоянные сетования на свои слишком короткие ноги. – Моим делом было уверять его, что это не так, что на сцене он выглядит идеально». Глядя на Барышникова, добавила Марлен, явно решив «добить» Рудольфа, она всегда думала о «Нурееве и его комплексе». По мнению актрисы, Барышников обладал не только идеальными пропорциями, но и большей уверенностью, чувством баланса. Она объясняла это так: «Он любит женщин. Он не одиночка… Он здоров, и слава Богу!»
Пользуясь особым отношением к себе женщин, Рудольф испытывал к ним не сексуальный, а преимущественно социальный или эстетический интерес. Красота восхищала его везде и во всем, но, хотя у него временами случались романы с женщинами, он редко прилагал большие усилия, чтобы уложить в постель представительницу другого пола. Да, собственно, и усилий для этого не требовалось, как показал ему опыт общения с Ксенией, Нинель Кургапкиной и Марией Толчиф. И, по свидетельству Линн Сеймур, «у него были женщины-любовницы, которыми он пленялся на некоторое время». По правде говоря, невзирая на привлекательность Рудольфа для представителей обоих полов, большую часть армии его поклонников составляли женщины. И среди них никогда не было недостатка в желающих с ним переспать. «Какая-нибудь светская красотка вешалась ему на шею, и он не мог устоять». Одной из тех, кому удалось сломить сопротивление Нуреева, была Ли Радзивилл. Она действительно проявила невероятную настойчивость, не укрывшуюся от глаз множества общих друзей. «Ли шла напролом, и Рудольф в конце концов просто сдался, – поделился один из них. – Это был не настоящий роман, а так, связь на пару ночей. Она так много о себе мнила, что, затащив его в постель, должно быть, решила, будто дело сделано, ничего другого больше не будет. Она относилась к нему как к своей собственности». Ли с мужем и двумя их маленькими детьми жила в трехэтажном особняке в георгианском стиле близ Букингемской площади. В распоряжении Радзивиллов состояли повар, дворецкий, две горничные и няня. Но, судя по всему, брак Ли со Стасом Радзивиллом не был счастливым. И хотя Рудольф зачастую обращался с ней бесцеремонно, Ли «похоже, не обращала на это внимания, – рассказывала их общая приятельница, неоднократно принимавшая обоих в своем доме. – У нее о нем были романтические представления». Третий муж Ли, режиссер Герберт Росс допускал, что «женщин притягивали присущие [Рудольфу] черты дикого зверя. От него всегда исходил легкий душок опасности». А Ли, со своей стороны, не понимала, что Рудольф нашел в Эрике. «Он был таким холодным, – размышляла она годы спустя, – но в нем должно было что-то быть, потому что Рудольф сходил по нему с ума».