Через три года Брун поставил собственную версию «Лебединого озера» для Национального балета Канады. И, по мнению Нуреева, Брун не просто воспользовался его постановкой, но «украл» многие его идеи. Он не только добавил, в подражание Рудольфу, свое соло в первый акт, но и принял многие изменения, внесенные Нуреевым в партитуру. И тем не менее было одно существенное различие: Брун превратил злого волшебника фон Ротбарта (роль которого традиционно исполнялась мужчинами) в женщину по имени Черная Королева. Он задумал провести параллель между отношением Принца к этой зловещей фигуре и его отношением к своей матери, Королеве. «И в результате все, включая Рудика, очень расстроились из-за этого существенного изменения, потому что теперь весь балет оказался преломлением фрейдистских идей», – высказался позднее Эрик. Это изменение, скорее всего, явилось отображением сложного психологического мировоззрения самого Бруна, оно родилось «из чего-то, сокрытого глубоко внутри него – того, что, возможно, не смог бы проанализировать даже Фрейд», – сочла Селия Франка, первая Черная Королева. И Нуреев полностью разделял ее точку зрения. В 1972 году он наконец-то станцевал в спектакле Бруна, включив в него, с разрешения Эрика, отдельные элементы своей собственной постановки. По поводу последнего акта этого гибридного «Лебединого озера» Нуреев заявил потом «Лос-Анджелес таймс»: «Я использовал свою собственную хореографию. Эрик смоделировал свою хореографию по образцу моей, и тогда я ему сказал: “Почему бы не пойти до конца и не свести все к единому целому?”»
Репетиции нуреевского «Лебединого озера» проходили не гладко. Балет Венской государственной оперы был «пасынком» оперного театра, не только не имевшим опыта в постановке классических произведений, но и ограниченным строгими профсоюзными правилами, постоянно раздражавшими Рудольфа. Решив избавиться от никчемного балласта, Нуреев начал подбирать исполнительский состав, ориентируясь не на статус, а на одаренность артистов. И вскоре навлек на себя скандал. Но для дела скандалы были полезны. Уж кто-кто, а Рудольф это отлично знал. «Будь я просто хорошим танцовщиком, обо мне бы писали в колонке культуры, – заявил он Михаэлю Биркмайеру. – А сейчас я на первой странице, и все благодаря моим глупым выходкам». Несмотря на то что Биркмайер был всего лишь артистом кордебалета, Нуреев отобрал его на роль Принца во второй состав. «Скандалы Рудольфа не волновали, – рассказывал Биркмайер. – И он не стеснялся отчитывать танцовщиков. Если находил их толстыми, то так прямо и говорил им об этом. Работая с нами, он выкладывался на полную катушку, почти шесть недель. И только повторял: «Либо будет по-моему, либо я уйду». Так и вышло. Труппа никогда не была так хороша, как при его работе с нами». Всегда готовый поделиться ради пользы дела своим обширным багажом знаний, Рудольф часами тренировал других танцовщиков или отрабатывал технические моменты. Рьяно преследуя собственные цели и решая свои задачи, он задавал стимул любой труппе, с которой танцевал. И не только потому, что привлекал новых зрителей и вызывал своими выступлениями огромный общественный резонанс, но и потому, что устанавливал стандарт, которому не мог соответствовать ни один другой танцовщик. И, если другие артисты трудились много и упорно, то он работал еще более напряженно. И неважно было, нравился он им или нет. Главное – он действительно воодушевлял всех примером и придавал им сил и веры в себя.
Наглядным примером являлся Биркмайер, который был готов уйти из балета на момент знакомства с Нуреевым, но остался из-за него и в итоге превратился в ведущего танцовщика труппы. Он с удовольствием и рвением учился у Рудольфа всему, что тот предлагал. Правда, столкнулся с одной проблемой: ему пришлось отбиваться от приставаний своего нового учителя. «Секс для него был игрой. Когда ему что-то нравилось, он должен был это заполучить». Со своими густыми темными кудрями, обрамлявшими красивое лицо, Биркмайер обладал той самой мужественной, даже грубоватой привлекательностью, которая так заводила Нуреева. И его гетеросексуальность помехой для последнего не стала – чем больше сопротивлялся Биркмайер, тем настойчивее домогался его Рудольф. Препятствия всегда подстегивали Нуреева. «Он повторял: “Мики, откуда тебе знать? Ты же никогда не пробовал”. Но я просто не мог на это пойти, даже по молодости лет. А он не оставлял своих попыток, пока я не приблизился к полтиннику», – вспоминал Биркмайер.
Ажиотаж в ожидании нового балета Нуреева усиливался, и пропорционально ему возрастала раздражительность Рудольфа. Он потребовал от Венской филармонии замедлить темп партитуры Чайковского, и ему тут же напомнили, что никто – и уж тем более танцовщик – не смеет диктовать прославленному оркестру, как следует играть. «Занимайтесь своим делом, а мы будем заниматься своим», – подобным образом отвечать на претензии танцовщика советовал своим коллегам скрипач и директор оркестра Вильгельм Хюбнер. В другой раз Рудольф с матом выгнал с репетиции Фонтейн. В Вену срочно вызвали Джоан Тринг – найти управу на забывшегося наглеца. «Труппа не могла поверить, что он смел так разговаривать с Дамой Марго, – рассказывала Тринг. – А я только подумала: “Слышали бы они то, что доводилось слышать мне!”». Джоан не сомневалась: все будет в порядке, они поужинают вместе с Марго, и все пойдет как ни в чем не бывало. Но ее убеждали, что Нуреева уже «никто не может контролировать».
К ее приезду Рудольф успокоился и поутих, но его нервозность снова взбудоражили полчища фотографов, заполонивших оперный театр на открытой генеральной репетиции. Заметив на одном из артистов не понравившийся ему костюм, Нуреев сорвал его с танцовщика прямо на сцене. И в то же мгновение «поднялся такой шум от щелкавших “Хассельбладов”, как будто началась Третья мировая война, – вспоминал оказавшийся среди репортеров лорд Сноудон. – Венские фотографы старались поймать его в кадр в это взрывном настроении или заснять его в новых ракурсах». Недовольный шумом, Рудольф набросился на них. «Вон! – повелел он. – Все вон! И даже вы!» – указал артист пальцем на Сноудона. Тот хоть и опешил, но быстро собрал свои вещи и направился вниз, в театральную столовую. Там его через несколько минут и нашел Нуреев. «Сожалею, что так вышло», – заявил он, распахнув лорду объятия.
Записной весельчак, не гнушавшийся скабрезных шуток, Сноудон восхищался танцовщиками с детства, когда его впервые познакомил с балетом дядя – известный театральный художник Оливер Мессель. Принцесса Маргарет разделяла страсть своего супруга к балету и любила присутствовать на репетициях, особенно когда танцевали Нуреев с Фонтейн. По поводу пылкого вида Нуреева на репетиционных фотографиях она позднее заметила: «Он всегда отдавал всего себя под прицел объектива». Сноудоны обожали Рудольфа и периодически приглашали его на завтрак к себе в Кенсингтонский дворец. В результате возник еще один слух: будто бы русский танцовщик давал принцессе Маргарет уроки балета. «Мы умирали со смеху над этими кривотолками», – вспоминала она.
Лорд Сноудон приехал в австрийскую столицу, чтобы запечатлеть на фотопленке фрагменты нуреевского «Лебединого озера» для журнала «Лайф». Он снимал и на репетициях, и на спектаклях. Но Вена напомнила лорду о «Третьем человеке» Орсона Уэллса. И он загорелся идеей сфотографировать Нуреева и Фонтейн в знаменитом городском увеселительном парке Пратер – на том самом гигантском колесе обозрения, которое фигурировало в фильме. Увы, ни Рудольф, ни Марго не поддержали его затеи, и Сноудону ничего другого не осталось, как снимать их катающимися на электрических автомобильчиках с бампером или за игрой в футбол. Выведя их за пределы балетного царства, Сноудон сумел запечатлеть звезд беззаботно дурачившимися на аттракционах. Такими их публика никогда раньше не видела. «Мы здорово повеселились, выбравшись в тот парк, – рассказывал потом лорд. – Мне нравился Рудольф, хотя он и порвал многие мои снимки. Я повторял ему: «Рудольф, не делайте этого, они очень дорогие. Возможно, мы получим обложку журнала «Лайф». А он отвечал: «Что ж, получите хотя бы одну, и я больше не буду рвать ваши фотографии». Все это походило на ребячество, но очень располагало к нему». И хотя обложку «Лайфа» от 27 ноября 1964 года заняла вьетнамская война, фотографиям Сноудона в том номере отвели целых одиннадцать страниц, что было большой редкостью для того времени, когда, по его свидетельству, даже редакторы журнала считали балет «самым элитарным видом искусства, не имевшим отношения к его читателям».
Премьера нуреевского «Лебединого озера» состоялась 15 октября на сцене Венской государственной оперы и имела невероятный успех у публики. На последнем спектакле Нуреева и Фонтейн вызывали на поклон восемьдесят девять раз на протяжении четырех актов – рекордное число за всю историю балетных представлений, вошедшее в «Книгу рекордов Гиннесса». Рудольф к тому времени сумел покорить и Венский филармонический оркестр. «Все стали поклонниками Рудольфа», – засвидетельствовал Вильгельм Хюбнер. И хотя критики пришли к единодушному мнению, что Нуреев создал в этом балете выигрышный для себя поэтический антураж, многие посчитали, что ему еще предстоит доказать делом свой «творческий талант». Его «Лебединое озеро», написал один критик, «демонстрирует интригующие проблески возможностей Нуреева как хореографа. Об их полном спектре судить рано, так как он пока лишь пробует свои силы исключительно в известных балетах… Однако здесь, в Центральной Европе, где классические вещи зачастую превратились в закостенелые мумии, любые попытки Нуреева придать им современное звучание стоит только приветствовать. Как следует приветствовать и то возмущение спокойствия, и те споры, которые он привнес на наши подмостки…» Постановка Нуреева даже с другими танцовщиками в роли Принца пользовалась такой популярностью у публики, опустошавшей билетные кассы, и настолько оживила балет Венской оперы, что театр включил ее в свой основной репертуар. И директор компании, Аурел фон Миллош, заверил Нуреева в том, что всегда будет рад его приезду и новым работам.