е, появлялись при всяком удобном случае каждый раз, как происходило что-либо интересующее общество. Они срывались, но на следующий день появлялись снова и приводили в бешенство правителей и их сыщиков. - «Ваши предки не попались нам в руки, но вам не избежать нашей мести!», читает сегодня король на листках, приклеенных к стенам его дворца. Завтра королева плачет от злости, видя, что на улицах вывешивают объявления, говорящие о мельчайших подробностях ее постыдной жизни. Тогда еще зародилась в народе ненависть, проявленная им впоследствии, к женщине, готовой уничтожить весь Париж, чтоб остаться королевой и удержать в своих руках власть.
Вздумают ли царедворцы отпраздновать рождение Дофина, -объявления угрожают поджечь город, вызывают панику и подготовляют умы к чему-то необыкновенному. Или вдруг появятся на улице объявления, возвещающие, что в день такого-то празднества «король и королева будут под конвоем отведены на Гревскую площадь, потом в городскую думу для исповеди и, наконец, взойдут на эшафот и будут сожжены живыми». Созовет ли король собрание нотаблей, сейчас же вывешиваются объявления: «новая труппа комедиантов, набранная господином Калоном (первый министр) начнет свои представления 29 числа такого-то месяца и даст аллегорический балет “Бочка Данаид”». Или же, становясь все ядовитее и злее, объявления проникнут в ложу королевы и возвестят ей, что тираны скоро будут казнены.
Но объявления направляются, главным образом, против скупщиков хлеба, главных арендаторов и интендантов. И каждый раз, как в народе замечается усиленное возбуждение, они объявляют Варфоломеевскую ночь для интендантов и главных арендаторов. Фабрикант, хлеботорговец, интендант, которых ненавидит народ, - приговариваются этими объявлениями к смерти от имени «народного совета», «народного парламента» и т. п.; и во время восстания народная месть обрушится, конечно, на тех из эксплуататоров, имена которых особенно часто попадались в объявлениях.
Если бы можно было собрать все неисчислимое количество объявлений, появившихся в течение десяти, пятнадцати лет, предшествующих революции, - мы бы поняли, какое громадное значение имел этот род агитации для подготовки всеобщего восстания. Объявления эти, игривые и насмешливые вначале, становились все более угрожающими по мере приближения развязки; всегда живые и остроумные, всегда готовые отозваться на каждое явление текущей политики и ответить на запросы масс, - они возбуждали в народе недовольство, указывали ему на его главных врагов, пробуждали в крестьянах, рабочих и буржуазии жажду мести и возвещали о близком дне расплаты, дне освобождения.
Совершение казней над изображениями преступников было очень распространенным обычаем в прошлом столетии. Это был один из самых употребительных способов агитации. Каждый раз, как замечалось в народе усиленное возбуждение, на улицу выносилось изображение врага данного момента, кукла, которую вешали, сжигали, или четвертовали. -«Ребячество!» - скажут молодые старики, мнящие себя разумными. Но пусть они знают, что нападение на помещение, в котором происходили выборы в 1789 году, казни Фулона и Бертье, изменившие совершенно характер революции, - были только осуществлением того, что агитаторы подготовили и внушили народу путем казней над соломенными куклами.
Рассмотрим несколько примеров. Парижский народ ненавидел Мопу, одного из любимых министров Людовика XVI. И вот, как-то появляется на улице толпа, раздаются крики и кто-то объявляет: «по постановлению парламента, господин Мопу, канцлер Франции, приговаривается к сожжению, и пепел его должен быть раскидан по ветру!» Вслед за этим, толпа направляется к статуе Генриха IV с куклой, изображающей канцлера, со всеми знаками отличия, и сжигает эту куклу при одобрении всех присутствующих. В другой раз привешивают к фонарю изображение аббата Terray в рясе и белых перчатках. В Руане четвертуют изображение Мопу и, так как жандармы не допускают скопление народа, толпа ограничивается тем, что вешает вверх ногами изображение скупщика, у которого из носа, ушей и рта обильным дождем сыплется пшеница.
Вот вам и пропаганда! Пропаганда во всяком случае более действительная, чем абстрактная пропаганда, доступная небольшому числу избранных.
Чтоб подготовить восстания, предшествующие великой революции, надо было приучить народ выходить на улицу, громко выражать свои взгляды в общественных местах, не бояться полиции, войска и кавалерии. Вот почему революционеры той эпохи не пренебрегают ни одним из способов, бывших в их распоряжении, чтоб привлечь народ на улицу и вызвать скопища.
Они пользуются всяким явлением общественной жизни, как в Париже, так и в провинциях. Когда общественному мнению удается принудить короля удалить нелюбимого министра, начинаются празднества и иллюминации. Чтоб привлечь народ, устраивают фейерверки, пускают
ракеты. Если не хватает денег, останавливают, по словам современников, прохожих и «вежливо, но твердо просят немного денег для увеселения толпы». Как только соберется народ, ораторы начинают говорить, объясняют и комментируют события; вскоре образовываются целые клубы под открытым небом. Войска, явившиеся рассеять толпу, не решаются употребить насилия против этих мирно настроенных людей, а фейерверки и ракеты, разрывающиеся в воздухе при радостных возгласах и хохоте народа, умеряют пыл слишком ревностных блюстителей порядка.
В провинциальных городах вдруг показываются на улицах трубочисты, которые представляют и высмеивают заседание парламента, на котором присутствует король. Раздаются взрывы хохота; толпа весело встречает людей, с измазанными сажей физиономиями, изображающих короля или королеву. Акробаты и жонглеры собирают на площадях тысячную толпу и потешают своих зрителей забавными рассказами, задевающими правителей и богачей. Страсти разгораются, возбуждение растет, и горе тому правителю или богачу, который в этот момент попадется в руки толпе: он будет растерзан ею.
Лишь бы мысль работала в этом направлении, - и сколько удобных случаев найдет смышленый человек, чтоб вызвать скопища, собрать на улицах толпу из болтунов и насмешников вначале, а потом из людей, готовых действовать, готовых жертвовать собой, особенно если возбуждение в народе подготовлено самим положением дел и отчаянными поступками безумцев.
Революционное положение и всеобщее недовольство с одной стороны, объявления, вывешенные на стенах, памфлеты, песни и совершение казней над изображениями, с другой - ободряют народ и придают ему смелость; понемногу скопища на улицах становятся все чаще и принимают более угрожающий характер. Сегодня напали в темном закоулке на парижского архиепископа, вчера чуть было не утопили какого-то графа или герцога; властей встречают и провожают с гиканьем и свистом. Словом, проявление народного возмущение становятся все чаще и разнообразнее, и подготовляют день, когда достаточно будет малейшей искры, чтоб эти скопища превратились в мятеж, а мятеж в революцию.
- «Это восстание черни, восстание негодяев и бездельников», - говорят теперь наши честные историки.
- Да, это верно, революционеры буржуа искали себе союзников не среди людей состоятельных, которые в салонах поносили правителей, а на деле гнули перед ними спину; в пригородных кабачках, пользующихся дурной славой, брали они себе товарищей, вооруженных дубинами, когда дело шло о нападении на его святейшество парижского архиепископа.
Если бы революционные действия ограничились нападками на отдельных правителей и на правительственные институты, не касаясь институтов экономических, могла ли Великая Революция быть тем, чем она была на самом деле, всеобщим восстанием народных масс, -крестьян и рабочих против привилегированных классов? Продолжалась ли бы революция четыре года? Подняла ли бы она на ноги всю Францию? Нашла ли бы в себе ту непобедимую силу, которую она противопоставила королям?
Конечно, нет! Историки могут петь хвалебные гимны Учредительному Собранию, Конвенту и всем «messieurs du Tiers», - но мы знаем в чем тут дело. Мы знаем, что революция достигла бы лишь минимального конституционного ограничение королевской власти и не коснулась бы феодального режима, если бы крестьянское население всей Франции не восстало и не поддерживало бы в стране в течение четырех лет анархию - добровольную революционную работу отдельных групп и индивидуумов, освободившихся от какой бы то ни было правительственной опеки. Мы знаем, что крестьянин остался бы вьючным скотом сеньора, если бы Жакерия не свирепствовала с 1788 до 1793 года, - до того времени, когда Конвент был принужден санкционировать законом то, чего уже добились крестьяне: уничтожение без выкупа ленных податей и возвращение Коммунам всех богатств, отнятых у них при старом режиме богачами. Тщетно было бы ждать справедливости от Собраний; они ничего бы не дали народу, если бы голыши и санкюлоты не бросили на парламентские весы своих пик и дубин.
Но, ни агитация против министров, ни вывешивание в Париже объявлений, направленных против королевы, не могли подготовить восстание в деревнях. Восстание это было результатом общего состояние страны, результатом агитации людей, которые вышли из народа и направляли свои нападки на его непосредственных врагов: сеньора, священника - собственника, скупщика хлеба и толстого буржуа.
Этот род агитации еще менее известен, чем тот, о котором мы только что говорили. У нас есть история Парижа, но историей деревни никто еще не начинал заниматься серьезно; история не знает крестьянина; но те немногие сведения, которые дошли до нас, дают нам о нем некоторое представление.
Памфлеты и летучие листки не проникали в деревню; крестьяне в то время были, большей частью, неграмотны. Пропаганда производилась при помощи простых и понятных картин, напечатанных или нарисованных. На этих лубочных картинах надписывали несколько слов, - и этого было достаточно, чтоб воображение народа создало целые романы, в которых действующими лицами были король, королева, графы, куртизанки, сеньоры, эти «вампиры, высасывающие кровь народа». Картины эти переходили из деревни в деревню и возбуждали умы.