ак и речка та, звалась. Муж у неё был, Николай, потом ещё и сынок народился, Никитой назвали'.
— Стоп! — я даже, кажется, заорал. — Барыню звали, ты говоришь, Чернавой? Разве такие имена бывают?
— А чего ж не бывает? Всяки имена бывают. Как родители придумают назвать отпрыска свово, так и назовут.
Ну да, чего это я… В прежние времена же не было загсов со специальными словарями допустимых имён. Огромное поле для творчества родителям! Хочешь, Худяшом дитя назови, хочешь — Рыжуном, Третьяком. Да даже такое привычное имя в мире, откуда я сюда попал, «Иван», имело смысл глубокий. Помнится, дед рассказывал, что появилось оно из целого предложения « Yō ḥānan», что переводится как «Господь помиловал».
А Чернава тогда что означает? Может быть, просто дали в своё время какому-то крестьянину или даже самому помещику фамилию в честь реки — вот и вся загадка. Или в роду у Оксанки в тот период, когда стали людям фамилии присваивать, предок попался чернявый. Ну, или кто-то был крепостным и при помещике выполнял чёрную работу — таких слуг, вроде, тоже «чернавками» называли. Вон, даже у Пушкина в «Сказке о мёртвой царевне и семи богатырях» Чернавка упоминается. С большой буквы, между прочим, значит, имя такое у девки или старухи было.
Но, если верить картинам, которые я успел рассмотреть в светёлке Насти, смуглой барыня не была. Значит, внешность тут вовсе не причём. Из-за названия реки получила имя? Возможно. А реки так называли из-за того, что исток их находился в чернолесье — это так лиственные леса называли раньше.
Итак, что мы имеем. Оксанка была не обычной девочкой, а дочерью Владыки подводного мира. Её имя в прошлом было Чернава, а чтобы сильно не привлекать внимание, в нашем мире оно стало её фамилией. Зачем-то она появилась на моём пути в двадцатом веке и не в образе матроны, а именно — девочкой, моей одноклассницей. Я был ей зачем-то нужен! И что не для любви, на которую я, подросток, надеялся, это уж точно.
И да, не от балды она специально сохранила эту фамилию. Ей было важно, чтобы я обратил внимание на слово «Чернава». Так может, и сюда я попал не просто так, по глупости своей? Не то яблоко съел, не туда потом пошёл… У меня в этом мире есть какая-то миссия?
И снова мне вспомнились слова Оксанки: «Если можешь помочь — помоги…» Уж очень многозначительным тоном она их произнесла. Однако…
Личное расследование следователя Баркова начинается
'Ну, дак ты слухать-то меня дальше будешь али как? — Баламутень нетерпеливо постучал ногой об пол. — Я и говорю. Поначалу-то в селении было всё прекрасно: народ в изобилии жил, в реке рыбы были вдосталь. Часть, малую, сами ели, а большую в торговлю пускали. На то и существовали безбедно. Огородничали тож, а то как же! Земли тут благодатные, урожай всегда, почитай, обильный, поскольку ни тебе засухи, ни потопов.
Но, сказывала прабабка, пропал как-то муженёк любимый у Чернавы. Искали долго всем селом — всё без толку. Тогда Чернава сама отправилась на поиски мужа. Сыну-то тогда уже, почитай, лет шестнадцать исполнилось. На него управление поместьем и оставила. И сразу после её ухода начались тут страшные дела твориться…
Напала засуха на край этот. Дождей не было всё лето, рыба ушла. Народ в селеньях, что в верховье реки обитал, чуть ли ни досуха воду вычерпывать стал на полив своих огородов. И тут умник какой-то придумал запруду поставить, вроде как воды поболе станет.
У них-то там, может, и стало воды боле, а здесь совсем всё пересохло. И как-то незаметно Чернава в болото-то и превратилась, заросла камышом да осокой. Болотник тут же появился — ну, это само собой! Не может болото существовать без хозяина.
Никита, сына Чернавы, поначалу старался что-то делать: народ подкармливал из своих запасов, реку очищать пытался, запруду даже хотел порушить. Только жители Болотного, того селения, что выше по течению Чернавы образовалось, воспротивились сильно — им-то казалось, что лучше жизнь стала с болотом, зверьё они пристрастились бить болотное, бруснику да чернику сбирать.
Ну, бывалочи, что кто и увязал в трясине — а как без того? Но списывали такое на то, что сам человек виноват был: не зная броду, как говорится, не лезь поперёк батьки в пекло. А уж коли влез, то и не жалуйся, что сдюжить не могёшь. В опчем, сам дурак.
Короче, пристрастилися болотчане жить как-то и менять свой образ не хотели. До драк кровопролитных, а то и до битв со смертоубийствами доходило, так жители Болотного свою запруду защищали. Им-то в верховьях реки, поди-тко, хорошо, а тут — бяда просто. Но сытый голодного посылает, куда сам ходить не жалает.
И как-то так случилось, что будто-ть и Никитка вроде изменился. Словно подменил его кто. Озлобился, остервенился. Порки на конюшне, а то и на всеобщем обозрении, стали обычным явлением. За малую провинность наказывал людишек.
Бросил бесплатно оделять сельчан едой да водой, за всё платить требовал да отрабатывать. А как им отрабатывать-то, коли от голоду животы у всех со спинами слиплись? Младенцы помирали, потому что у матерей молока не было, старики мёрли, потому что хлеб из соломы — не та еда, которая нормальная да пользительная. Только Николке всё не почём, знай, скалится да всякими страхами людишек пужает, кои к нему на поклон идут за помочью какой.
А тут новая забава у барыча появилась. Девок он начал в терем к себе водить да насильно к сожительству принуждать. Называл это «отбором невесты», вроде как жену себе так он ищет. Токмо хто ж поверит яму, коли девки из терема барского иной раз вовсе домой не возверталися… Плач и стон селение накрыли.
А потом вдруг бросил ирод с девками чудить и потребовал всем целомудрие блюсти.
Оказалось, что с Болотником Никита заключил договор: каждый год жертвовать ему одну девственницу, а за это из топи выйдет другая речушка, Истопница. По другой стороне деревни. А коль договор нарушен будет — снова засуха нагрянет да с пожарами страшными, и тогда уже выжить никто не сможет.
Вот так и появилась эта самая Истопница. Ну, тогда меня прабабка сюда и направила. Я ж только-только подрос к тому времени и ещё не у дел был. Мне людишек жаль, не скрою. Я ж сам по натуре добрый, озорничаю, но так, помаленьку: бывает, соблазню какую дурочку, но насильничать — нет, таким не балуюсь. А чаще они, бабёнки-то, сами ко мне ходят со своими просьбами. Я их проблемы решаю, а взамен они меня благодарят. Никто недовольным отсюда не уходит, это точно', — Баламутень пошленько захихикал, заканчивая свой рассказ.
А я задумался. Если не брать за истину все эти росказни сказочника-самородка, а подключить физиогномику, к какому же роду — дворянскому или простолюдинам — предки Оксанки принадлежали? Судя по утончённым чертам лица — к дворянскому. Может быть, она даже потомком графов каких является. Если жива ещё, конечно. Ей же тоже, как и мне, шесть десятков стукнуло. А когда война началась, она ж на Украине жила. Несладко им там пришлось, ой, как несладко… Не по фильмам сужу — своими глазами видел…
Но ведь ты сам, Павлуша, видел волшебное появление Оксаны, причём и облик её был странным. Так что хочешь не хочешь, как это ни противно твоему прагматичному уму, а принимай новую действительность со всеми её магическими изворотами.
Итак, Чернаве я нужен. Вернее, моя помощь. И между нашими мирами есть связь. Причём время тут петляет непонятным образом. Как — в этом разобраться я пока не могу. Но, как говорят, буду решать вопросы по мере их важности.
А самые важные сейчас — это пропажа самой барыни Чернавы и её мужа Николая. Тут вопросов множество. Особенно с Николаем.
Да и про подмену их сына Никиты водная сущь оговорилась неспроста. Кажется мне, что тут в его сказке рациональное зёрнышко имеется. Я снова вспомнил портрет в светёлке. Там у барыча глаза были синие, а у Никиты нынешнего они цвета болотной жижи…
И ещё кое-что меня насторожило в рассказе. Если случилось всё это давно, то и Никита должен бы уже вырасти изрядно, если не состариться. А он всё выступает юнцом, как будто бы годы его не берут. Неспроста это, думается мне. Но если мать Никиты — дева морская, над которой время не властно, то и сын у неё тоже бессмертный.
Хорошо, примем такой вариант. Тогда кем является тот подменыш, который сейчас в особняке живёт и вытворяет всякие беззакония? Он ведь тоже не стареет! Но он-то вот никак сыном Чернавы быть не может! Так кто же он на самом деле тогда?
'А, вот ышо вспомянул я каку историю. было дело, забрела как-то в деревеньку нищенка. Усё лицо у ей какимя-то волдырями подёрнуто, сама в платок замотана по самыя брови. Короче, страшнее уж и не выдумашь. И шо антиресно: попёрла ента старуха в замок, как будто бы её тама ждать должны!
Ну, Никита али хто он уж тама, само собой, погнал её вон. А та не уходит. Сам не видал, но баба одна мне рассказывала: достала нищая из-за пазухи какой-то кулон и показала яво барычу — он в окно как раз наблюдал. И шо удивительно: сама старуха как есть нищая, голодранка сама настояшша, а кулон тот… Навродя как камень в ём самоцветный, драгоценный даже. И откудь он у неё мог появиться?
А ышшо страннее то, шо барыч-тоть, как тот кулон из окна увидал, к старухе сам своими ножками по лесенке-то и сбёг. Уж чаво они там шепталися — мне неизвестно, а токмо стала ента нищенка в дому господском жить. Ото как.
Нарядна ходить стала, в платья́господские рядиться почла, а на башку вечно чаво-то наматат, будто бы волос у няё нетути вовся аль волосья тами как и-то нитаки́…'
— Это какие волосы могут быть не такие, что их нельзя было бы людям показать? — рассмеялся я.
— Э, паря! Молод ты, вот и не знашь. А я слыхал, шо хде-то далече отсель есть места такие. Люди там ходют будтоть сажей обмазаны, и мой их аль не мой, всё одно черны они до безобразия. И вот волосы у их как раз и странные очень. Тож чёрные, но словно на веточку тонюсеньку накручены, так прям шапкой и торчат на башке. Не веришь? — Баламутень даже привстал, как будто собрался меня на дуэль вызвать, если я не поверю.