Ну да, я сначала хотел её найти. Но она как в воду канула. Вроде бы куда-то уехала, на какую-то комсомольскую стройку. И что мне нужно было делать? Ехать за ней? Ага, прям вот так: бросить работу, где я уже многого добился, и мчаться чёрт знает куда и чёрт знает зачем! Я был слишком прагматичным, чтобы совершать подобные необдуманные поступки. И об Асеньке у меня осталось лишь мимолётное воспоминание, подобное тому, как однажды в жаркий день ты долго мучился жаждой, а потом написля чистой родниковой воды. Вроде и было что-то хорошее, но сам ты за это ничего и никому не должен.
На этом первый эпизод закончился. Я проснулся, посмотрел на тихонько посапывающую девушку и чуть не взвыл от зла на самого себя. Такую девушку упустил! Олух царя небесного, осёл тупой и упрямый, дикобраз самодовольный!!! А, кстати, почему же я не запомнил, какого цвета у Асеньки были глаза? И тут же сам себе ответил: «Почему??? Да потому что, Павел Барков — конченный эгоист, распущенный ловелас, тупое животное, не способное чувствовать!» Не… С тупым животным я, кажется, погорячился. Не стоит обижать братьев наших меньших…
Встал, спрыгнул с полога на пол. Побродил по бане. Повылизывался. Но сон таки через некоторое время снова меня сморил и, как ни странно, продолжился.
… Теперь я уже видел себя более взрослым. Мне уже лет пятьдесят пять. И меня пригласили в какую-то школу провести лекцию о том, как это здорово — соблюдать закон. И как это гнусно — не соблюдать оный. Короче, лекция предполагалась наитупейшая, которую обычно никто не слушает, но ради галочки проводить велят. Кто-то там, сверху, распоряжения спускает.
И вот я в школе. Вышел на сцену актового зала. Детишки сидят, лет по десять всем, шушукаются, хихикают. Кто-то втихаря в «морской бой» жарится, кто-то в «балду» — вот и листки друг другу скрытно передают. А те, вижу, и вовсе походные шахматы достали и играют без зазрения совести. А одна девчулька как вперилась в меня своими глазищами… Синими-синими… Так и не отводила взгляда ни на минуту…
После лекции эта девочка подошла ко мне и попросила подписать книгу. Смешно, но это был томик стихов А. Фета «Вечерние огни». Девочка попросила сделать надпись для её мамы.
— Напишите, пожалуйста, так: «Милой Настеньке. Помню…» И подпись поставьте.
И я, как сомнамбула, выполнял всё, что попросила эта девчушка: подписал незнакомой женщине книгу, где сообщил её, что я её помню. А незнакомой ли? И почему-то имя «Настенька» тогда у меня совсем не ассоциировалась с Асей. А ведь, по всему выходит, автограф у меня брала её дочь. И, возможно, моя тоже…
Хотя, я думаю, так бывает только в любовных романах. Никакая дочь Аси не моя. Глупости всё это! Так тогда и подумал я. И постарался поскорее забыть глупый инцидент. Нет, была, конечно, мысль навестить бывшую подругу… Но у меня на вечер была запланирована встреча с бывшими сослуживцами. поэтому я отложил мероприятие на завтра. А там и вовсе забыл о произошедшем. Да и не очень хотелось всё это ворошить, если быть совсем уж честным. Я ж тогда свободу свою ценил превыше всего. Да и не обещал я ничего этой Асе.
Лось
Лишь забрезжил рассвет, Шишок поднял нас. Завтракали мы пшённой кашей, которую Настя запивала молоком. Мне же банник кашу навалил в миску и сразу туда же молока плюхнул. Вкуснотища! Давно я такого уже не едал. Имею в виду нормальную человеческую еду не ел.
Так-то ночью, в перерыве между этими странными сновидениями-воспоминаниями, удалось мне мышь в бане словить. Стыдно сознаться, но я её сожрал прям целиком — с шерстью и костями. И даже ни капельки противно не было. Неужели всё человеческое во мне уже практически отмерло??? Да ну… Я же радуюсь пшённой каше. А вот хотелось бы мне солёного огурчика? Уже только при вспоминании о таком лакомстве, которое раньше мне доставляло удовольствие, у меня почесуха нервная началась. Пришлось даже задней лапой подрать за ухом, чтобы отпустило.
После завтрака банник выдал Настюхе узелок, в котором был костяной инструмент, напоминающий кухонный нож, ломоть хлеба и балакирь с молоком, да вытолкал нас на улицу, указав направление, в котором должны мы были двигаться, чтобы в лесок попасть.
По утренней росе бежать было совсем не радостно. Пузо намокло за минуту, трава, жёсткая и высокая, хлестала по морде, норовя высечь мне глаза. Я хотел даже помяукать от боли, но стерпел: не надо производить шума, чтобы не привлечь чужого внимания.
Насте тоже доставалось. Лапоточки её намокли не хуже моего пуза, сарафан по низу тоже весь росой пропитался — хоть выжимай. По ногам хлещет, как простыня на ветру, которую сушить вывешивают на верёвку после стирки в ветреную погоду. Но девушка стойко терпела все эти неприятности, хотя я видел — держится она из последних сил.
Наконец мы всё-таки добрались до лесочка. На опушке останавливаться не стали — углубились чуточку. Тут под берёзкой и уселись отдохнуть. Настёнка привалилась к деревцу и задремала. Я у неё на коленях расположился. Хоть какая-то выгода от нового моего облика — могу спать не на голой земле, а рядышком с тёплым человеческим телом. А вот будь я, к примеру, лошадью или коровой? Да тем же самым кобелём, к примеру, но крупным, мелкоту-то всякую вроде йоркипу, чихуахуа да болонок пока же ещё не вывели? Худо было бы совсем, да…
Но хорошенько отдохнуть у нас не получилось. Какой-то трубный звук пронёсся над лесом… С одной стороны страшный, а с другой — какой-то жалобный, что ли. Память мне подсунула воспоминание из детства: однажды я уже слышал такой вой… Или придумываю? Нет, точно слышал… Это же так лоси орут! Господи! Лоси — зверюги ещё те! Не смотри, что травоядные, а не хищники, по осени они становятся такими агрессивными, что встречи с ними лучше всего избегать. Только перед медведем и пасуют.
Нет, было бы у нас ружьё — другое дело. Застрелить-то громадину такую можно и издалека. Но где его сейчас, это ружьё, взять? Вступать в рукопашную с лосём коту да девушке — это ж идти на верную смерть. Само собой, что я вскочил, вздыбил шерсть и метнулся под куст. Даже не успел сообразить, как уже очутился на верхушке осины, что росла чуть дальше берёзки. Эх, тварь ты трусливая, кот Пушок! Любовь, вожделение, эротические фантазии — это одно, а своя шкурка дороже? Бросил хозяйку на произвол судьбы при первом же удобном случае?
Неимоверным усилием воли я заставил себя сползти вниз. Инстинкт самосохранения так и тянул меня снова забраться куда повыше. Но человек я или таки тварь дрожащая? Пусть даже внешне вовсе больше тварь дрожащая… Но в душе-то — человек! Слез-таки и заткнул свой инстинкт.
Зато Настёна вовсе даже не испугалась. Вскочила и понеслась на звук. Ну да, пытался я её остановить. И мысленными призывами, и практически. За подол зубами хватал — это раз, под ноги ей бросался — это два, вопил громким ором, будто мне хвост прищемили, и по траве катался, изображая последнюю стадию предсмертных судорог — это три, четыре и пять. Ничего не помогало. Девушка немилосердно заехала мне по морде пяткой, шикнула, обозвала даже… нехорошим словом, которое я не берусь здесь приводить. Нелитературно, в общем.
То, что бабы — ду… простите, что девушки часто не пользуются мозгами, а логика у них и вовсе отсутствует — это я знал ещё из своего человеческого опыта. Но чтобы настолько не дружить с головой! Напрочь не иметь чувства самосохранения⁈ Настя, одумайся!!!
Я взывал к разуму хозяйки, но сам всё же бежал следом. Друзья должны быть рядом… как бы ни хотелось спрятаться и переждать. Настя же не обращала на меня ни малейшего внимания.
Очень скоро перед нами раскинулась полянка. В центре её красовался вбитый крепкий колышек, к которому чуть ли не вплотную был привязан стреноженный лось. По всему видно, что в таком состоянии животное находится уже давно. Сохатый полностью обессилел. Согнув передние ноги в коленях, почти касаясь мордой земли, он покачивался из стороны в сторону. Вся его шкура была изранена так, что выступала кровь. Да ещё кто-то нанёс на туловище жирные мазки мёда. Зачем бы?
Солнышко к тому времени уже поднялось, стало пригревать. И стало даже коту понятно: кто-то специально придумал такую изощрённую казнь животному. На мёд и кровь слетелись громадные мухи, пчёлы, осы, оводы и слепни. Они бросились безжалостно жалить измученного лося. Тот пытался отбиваться от насекомых рогами, хвостом, но у него плохо получалось. Увидев нас, животное затрубило совсем жалобно и… из его глаз скатились по морде две крупные слезы.
— Бедненький!!! Сейчас я помогу тебе!
Ну, конечно же! Самопожертвование — любимое женское занятие во все века. Ты ему поможешь, а он за это тебя просто затопчет! Или на рога поднимет. Хотя может и… Гон же у них, дура!!! Одумайся!
— Сам дурак, — шепотом ответила мне девушка.
Вынув из узелка костяной нож, Настя стала перерезать путы, связывающие ноги зверюги.
— Не фиг прохлаждаться. Отгоняй лучше оводов да мух. На большее-то ты не способен, как я погляжу. У тебя ведь лапки… Ха-ха. А так хоть такая польза от тебя будет, — бросила мне презрительно. — Трус.
Так меня уже давно никто не обижал… Эх, был бы я мужиком, я бы! Шерсть на моём загривке поднялась, хвост тоже распушился и принялся мотаться справа налево, словно пипидастр в руках трудолюбивой уборщицы. Я был зол. Ох, как же я был зол! Даже пустил в сторону Насти пару сверкающих гневом взглядов. Жаль, она не обратила на это никакого внимания.
Через минуту гнев постепенно стал уступать место здравому смыслу. Угу, и чтобы я сделал, будь мужиком? Вызвал бы девушку на дуэль? Обиделся и ушёл? Ответил ей оскорблением? Да беззащитен мужик против женских слов, как это и ни прискорбно сознавать.
Хотя… В чём-то ведь права Настя-Ася. Трус ты, Павлик Барков, был трусом в человечьем обличии и им остался в кошачьей шкуре. И по всему по этому выходит, что получил ты, тварь эгоистичная, вполне заслужено. Трус — он и в Африке трус. Дан тебе приказ — отгонять насекомых, значит, отгоняй.