Вечерние сумерки дымкой окутывали селение. Бабы и девки, управившись по хозяйству, выползали на обычные ежедневные посиделки: посудачить, отвести душу за перемыванием косточек отсутствующих. Любимое занятие женщин во все времена. Хотя, чего уж греха таить, и мужчинам такое времяпрепровождение не чуждо.
Хоронясь за кустами, подобрался к одной компашке. Сидят бабёнки, семки лузгают. Такие на вид прям вот дико добропорядочные матроны…
— Бают, Ялкина постоялка воротилась, Милицу смотрит таперича заместо матери-беглицы. В ейном дому живёт кабуть.
— Ну да… И животина у ей кака-то странна… Словно заяц, но ухи коротки, зато хвостишше — что у моего кобеля! Странный зверёк, и навродя не дикий.
— Дуры вы! Енто жа зверюшка кошкой зовётся. Их на Руси мало вовсе. Завезли несколько штук, сказывают, ажнель из самогоЁ́— Гипту, чёль. Короче, издаля. Мышей жрёть и крыс. Полезная зверюга. Но дорогая — ажнель жуть жуткая! За одного такова кота можно трёх лошадок прикупить, вона как!
— Брешешь, а ты, Веселина! Как всегда, выдумашь не знамо шо, а нам тут талдычишь. Язык бы тебе оборвать…
— Я брешу??? Да могу на землю клятву дать! Мне… — бабёнка перешла на шёпот, сделав большие глаза и склонившись вперёд. Остальные последовали её примеру, приблизив свои уши максимально близко к Веселининому рту. — Мне мужичок вчерась, ну, который… хи-хи… сами понимате… сказывал, шо у барыча однова городского такая тварь имецца. Мужеска полу. Он яво откуль-то с заграницы приволок. И таперя ентой зверюге… жену надоть. Шоба она детёнышей принесла. Тагды однова дятёныша барычу за покрытие оставят. Он ба яво продал да и разбогател ышшо больша, во как.
— Девоньки… — та, что только что выступала на Веселину, вдруг загорелась. — А шо, ежеля мы енту кошку Настюхину словим да в город к тому барычу и отвязём. Да не на вязку, а на продажу— некады нам ждать, кады ента тварюга окотиццо. Купим сябе коней… да хучь бы пока жеребяток. Как раз штук шесть осилим, кажной по жеребчику…
Размечталась, ага! Жеребчика ей захотелось! Вчера, что ли, не натешилась… Ой, чего-то меня понесло не в ту степь. Ну, так после такой обиды чего вгорячах не скажешь: меня, кота, принять за кошку! Да ещё запланировать такое надругательство над личностью, пусть даже и звериной. Это ж сравнимо только с… домами терпимости! Хотя… Они, эти новодевки, пока ещё морально до столь высоких понятий не доросли, раз готовы детей заводить от первого встречного, кто случайно заглянет к ним в «мужеский день». Тёмные люди… А дурынды — они и в Новодевкино дурынды.
Но обиды обидами, а тот факт, что мне угрожает опасность расставания со ставшими уже близкими людьми и нелюдями (в смысле — духами) с целью продажи в сексуальное рабство, сбрасывать со счетов не следует. Впредь будь осторожнее, Павлуша Барков. А то эти котоловки не посмотрят, что у тебя яй… то есть не обратят внимания на твои половые признаки, сцапают на раз.
С трудом поборов желание проверить наличие тех самых признаков традиционным кошачьим способом (да уж, если честно, скоро до зеркального блеска отполирую), я задом выполз из-под куста и сиганул в крапивные заросли. По ним уже перебрался к другой компании.
Тут худышка с густыми черными бровями приглушённым голосом вещала:
— В лесу, бабы баяли, какой-то лось бродит странный… Они яво встренули, спужалися — страсть как! А он так спокойно на них глянул, повернулся задом и потопал обратно в лес. Кады такое было-тоть? Он жа должён был взвыть да за ими побечь! Так испокон веков было. По осени лоси дюже страшенны. Странный тот лось, последне слово — странный…
— Енто так, — поддержала её толстушка с пухлыми губами. — Не к добру… Мне бабка моя сказывала, шо такие лоси-одиночки — самые опасные… Появляются оне в лесах нечасто, то раз в десять лет, то через пяток. И могут оне — тожа бабка говорила — в людей оборачиваться. Она и сама такого разок встренула… Будто-тоть он, тот лось-оборотень, ея открылся: сам Болотник к колдовству, якобы, лапу приложил… Зачаровал, щоба жану яво отобрать, мол, за неё облик верну. Он всё девок да баб свому сыну подбират. Кажно лето себе новую жинку в полон берёть. Усё мечтат, що тот внука-дитёнка Болотнику выродит. А не получатся ничаво, во как. Потому и с нас девок требует. И из Истопницы тожа. А просто надоть-то яму не совсем обычну бабёшку — тады и дело сладится. Тока того Болотник не знат. Бабка моя — та знавала…
— Бабка твоя всё везде знавала. Нос свой совала всюду, куды не просят, — грубо оборвала пухлогубую худышка.
— Ты бабку мою не трожь! — взвилась толстушка и вцепилась в волосы чернобровой.
Девки, в предвкушении интересного зрелища, расступились и заняли окружную позицию. Драка не заставила себя долго ждать: обе бабёнки истово стали драть друг дружке волосы, стараться ногтями пройтись по физиономии. Зрительницы подбадривали обеих хлопками в ладоши и криками: «Ату её! В рыло меть, в рыло! За ухо цапани стерву, шоб её…»
Ждать окончания раунда я не стал. Кустами перебазировался к другой кучке тёток, где практически все были более или менее молодые. Некоторые выглядели и вовсе подростками: угловатые, с тощими щиколотками, выглядывающими из-под подолов платьев. Среди всех выделялась одна: миловидное личико, большущие глазища, маленький носик и ровные бровки точно такой ширины, какой и должны быть. Она была задумчива и молчалива. Мысленно я назвал её Красавой.
Время от времени на неё бросала ненавидящие взгляды другая девка, чуть постарше, рыжая и лопоухая. Вот если бы я не знал, что в деревне нет мужчин и парней, то подумал бы, что девушки не поделили парня. Однако то, что между ними пробежала кошка — в этом я не сомневался.
Кстати, да, про кошку, пробежавшую между ними, я, вернее всего, зря подумал. Знаю же, что кошек на Руси пока ещё нет. Ну, то есть не совсем вот прям нет, но не в таком количестве, чтобы бегать между девушками и ссорить их. Хотя… По Фрейду любая мысль имеет какое-то значение.
Рыжая, ковыряя веточкой землю около своих ног, вдруг произнесла:
— Эта приблуда… Не к добру она у нас появилась. Гнать её надо отсель! А ещё лучше — спалить навовсе её хату ночью вместе с её зверёнышем! Чую, наплачемся мы из-за них!
И зябко повела плечами, скривившись тут же, как от боли. Красава тут же встрепенулась:
— И чем это тебе Настя не угодила? Никому плохого не сделала, за Милицей, вон, присматривать взялась.
— А что мне тая Милица-то? Даже коли б сдохла девчонка совсем, нихто б тута не заплакал! — тут же парировала рыжая.
— И отчего ты злая такая, Огнесса? Как будто бы кто тебе под хвост солёной воды плеснул.
Все рассмеялись, повернувшись к рыжей. Та вздёрнула вверх лицо с острым длинным носом, скрипнула зубами и опять бросила злобный взгляд на Красову.
— С того и взяла, что знаю! Не простая она, та ваша Настя. Ведьма она…
Последнее слова девка прошипела и потёрла плечо ладонью, как будто бы оно у неё саднило.
— Уверена? — ухмыльнулась Красава. — Нешто на шабаше с нею встренулась, кады сама туды лётала?
— Базикала*! Пустомеля! — рыжая подскочила, вскинула руки к волосам Красавы, но тут же застонала и опустилась снова на скамейку.
Лицо её свело от боли — видно было, что она не притворяется. И я заметил, что ворот платья у рыжей потемнел и намок. Понятно, под одеждой у Огнессы имеются незажившие раны, одна из которых сейчас только что вскрылась. И притом она тщательно пытается их скрыть от чужих глаз.
Эх, мне бы хоть одним глазком взглянуть на эти раны! Чуйка следака подсказывает, что тут что-то кроется. В голове моей уже закопошились некоторые подозрения, вроде бы, с одной стороны, и нелепые в своей сказочности, но, в то же время, вполне допустимые в данной ситуации.
Ведь если люди здесь могут принимать обличия других людей, оборачиваться котами и лосями, то почему бы и этой Огнессе время от времени не перекидываться в… Во рту сразу почувствовался противный привкус вонючей лисьей шерсти. Я даже сплюнул в сердцах. Как уж сумел, по-кошачьи.
Между тем рыжая поднялась с трудом со скамейки и пошла к своему дому. Я чуть ли не ползком последовал за ней. Во что бы то ни стало надо подсмотреть за Огнессой, когда она станет переодеваться. Да не затем, о чём кто-то мог бы подумать — на фиг мне сдалась эта плоскодонка косматая! Я что, за свою жизнь мало женщин повидал в одежде и без неё, чтобы сейчас вот мечтать подсмотреть ещё за одной? Настя вот каждый день при мне переодевается, не стесняясь — и то я ничего. Ну, почти ничего… Сейчас же мне просто было интересно взглянуть на раны рыжей, да и только.
Расположившись на ветке дерева, росшего около окна Огнессы, я стал внимательно наблюдать за тем, что будет происходить внутри комнаты. Хорошо, что у котов зрение приспособлено видеть в темноте. Я мог рассмотреть даже мелкие детали.
Вот девушка вошла в комнату, устало привалилась к стене и прикрыла глаза. Постояла так несколько секунд, потом стала снимать с себя платье, уже не сдерживая стонов. Плечо оголилось… Ни фига себе, килограмм гвоздей калёных! Плечо было разодрано когтями какого-то огромного зверюги! Четыре глубоких раны просто развалились по обе стороны, как будто бы огромный тигр напал на девушку сзади — а я-то знаю, с чем сравнивать, было в моём производстве дело с нападением тигра на человека, когда дурной мужик, охрабревший от напитка с градусом, зачем-то подобрался к клетке с хищником слишком близко.
Но где Огнесса могла встретить это довольно экзотическое для этих мест животное? Неужели??? Я внимательно осмотрел свои лапки, даже специально выпустил коготки наружу. Да ладно… От таких если и останутся царапины, то раз в десять меньше, чем эти. Не, я не мог… Хотя и она там, на речки была раз в десять меньше, чем сейчас!
Когда девушка, по-прежнему не зажигая света, повернулась ко мне спиной, развеялись последние сомнения. На шее, там где у зверей располагается холка, багровели синяки от зубищ громадного хищника. Ого, вот это я монстр, оказывается! Недаром же говорят, что страшнее кошки зверя нет.