Профессор Минц, тяжело опираясь на Удалова, проследовал к столу. Соседи поднялись ему навстречу.
– Выпьем, – произнес профессор строго. – За успехи труда.
Он широким жестом сеятеля провел перед лицами соседей бутылкой портвейна. Никто к бутылке не потянулся.
– Не время, – ответил Удалов смущенно. – Если вечером, в кругу и так далее, мы будем польщены.
– И все-таки, – настаивал профессор. – Вы должны уважать в моем лице науку. Я могу оскорбиться. И наука оскорбится. И тогда произойдет нечто ужасное, чему нет названия.
Василь Васильич вздрогнул и сказал:
– Только из уважения.
Профессор Минц поставил бутылку на стол, провел непослушными руками по карманам, будто отыскивая пистолет, и, к удивлению присутствующих, достал оттуда граненый стакан.
– Вот, – показал он, – все будет по науке.
Он капал из склянки в стакан, доливал вином и заставлял пить, приговаривая:
– Как лекарство, как настойку, как триоксазин.
И соседи пили, не получая от этого никакого удовольствия и ощущая неловкость. Пили, как касторку.
Коля Гаврилов этого не видел. Он уже мыл пол и потому стоял на четвереньках.
Один из маляров, который беспутничал с Минцем в городском парке и за углом магазина, еще не вернулся, он заблудился и пришел в тот дом, где завершил работу две недели назад, зато другой подумал, что зря он здесь прохлаждается, взял кисть и поспешил наверх, к Ложкиным, предвкушая сладкое чувство приступа к любимой работе.
– Спасибо, – сказал профессор Минц, сел на скамью и глубоко задумался. Он утомился. Ради науки пришлось отступить от некоторых принципов.
Соседи расходились. В воротах показалась Гаврилова с хозяйственной сумкой. Она возвращалась из магазина. Несчастная мать остановилась в воротах и прислушалась. Ее сын Коля не включил проигрыватель. Это было странно. Наверное, он заболел. Не отравила ли она ребенка с помощью профессора Минца?
И тут Гаврилова увидела Минца. Минц сидел за столом, где соседи обычно играли в домино, и, раскачиваясь, мычал какую-то песню. Над ним склонился Корнелий Удалов. В отдалении, понурившись, стояли Василь Васильич с Валей Кацем, и вид у них был смущенный.
– Что случилось? – воскликнула Гаврилова и крикнула громче: – Коля! Где ты? Что с тобой, Коля?
Сердце ее почуяло неладное.
Коля не отозвался. В этот момент он как раз отправился на кухню, чтобы вылить из таза грязную воду и набрать чистой. Ему захотелось вымыть пол снова, чтобы добиться первозданной белизны дерева.
Гаврилова, метнув гневный взгляд в сторону Минца, побежала домой.
– Я помогу вам, – сказал Удалов, поддерживая Минца. – Я вас провожу.
– Спасибо, друг, – ответил профессор Минц.
Они шли через двор в обнимку, профессор навалился на Удалова, старуха Ложкина глядела на них в окно и качала головой с осуждением. То, что один из маляров вновь принялся за работу, удивило ее, но не настолько, чтобы забыть о позоре профессора.
У дверей Минца с Удаловым обогнал второй маляр. Широкими шагами, подобно Петру Первому, он спешил на рабочее место.
– С дороги, – сказал он деловито.
И профессор Минц понял, что эксперимент удался.
Удалов помог профессору прилечь на его узкую девичью кроватку. Профессор тут же смежил веки и заснул. Удалов некоторое время стоял посреди комнаты, вдыхая запах химикалий. Профессор вел себя странно. А Удалов не верил в случайность такого поведения.
Профессор проснулся через три часа. Голова была чистой и готовой к новым испытаниям. Что-то хорошее и большое случилось в его жизни. Да, решена кардинальная проблема современности. Гениальный ум профессора нашел решение загадки, которая не давалась в руки таким людям, как Ньютон, Парацельс и Раздобудько.
За стеной слышалось шуршание и постукивание. Какие-то невнятные звуки доносились со двора. Профессор сел на кровати и сквозь скрип пружин услышал деликатный стук в дверь.
– Войдите, – разрешил профессор.
– Это я, – произнесла Гаврилова шепотом, протискиваясь в дверь.
– Ну и как? – спросил профессор голосом зубного врача, поглаживая лысину и легонько подмигивая несчастной матери.
У Гавриловой были безумные глаза.
– Ой, – сказала Гаврилова и села на край кровати. Она прижала ладони к покрасневшим щекам. – И не знаю.
– Ну так чего же? – Профессор вскочил с кроватки и быстрыми шагами начал мерить комнату. – Появилось ли трудолюбие? Я что-то не слышу музыки.
– Какая там музыка, – вздохнула Гаврилова. – Страшно мне. Два раза сегодня в обмороке лежала. При моей комплекции. Что он с полом сделал? Что он со мной сделал?..
Тут добрая женщина зарыдала, и профессор Минц неловко утешал ее, дотрагиваясь до ее пышных волос, и предлагал ей воду в стакане.
– Послушайте, – сказал он наконец, так как рыдания не прекращались. – Предлагаю вместе отправиться на место происшествия. Может, я смогу быть полезен.
– Пойдем, – согласилась женщина сквозь рыдания. – Если бы моя покойная мама…
В коридоре им пришлось задержаться. Маляры, завершив ремонт квартиры Ложкиных, принялись за коридор, что в их задание не входило. Тем более что рабочий день кончился. Маляры уже ободрали со стен старую краску, прокупоросили плоскости. Работали они споро, весело, с прибаутками, не тратя зазря ни минуты. Лишь на мгновение один из них оторвался от работы, чтобы подмигнуть профессору Минцу и кинуть ему вслед:
– Что прохлаждаешься, дядя? Так и жизнь пролетит без пользы и без толку.
Профессор был согласен с малярами. Он улыбнулся им доброй улыбкой. Старуха Ложкина выглядывала в щелку двери, смотрела на маляров загнанно, потянула проходившего мимо профессора за рукав и прошептала ему в ухо:
– Я им ни одной копейки… Пусть не надеются. Они на государственной службе.
– А мы не за деньги, мамаша, – услышал ее шепот маляр. – Сам труд увлекает нас. Это дороже всяких денег.
– И славы, – добавил другой, размешивая краску в ведре.
Во дворе глазам профессора предстало странное зрелище. Василь Васильич с Валей Кацем благоустраивали территорию, подрезали кусты, разравнивали дорожки, подстригали траву. А сосед, имени которого профессор не знал, катил в ворота тачку с песком, чтобы соорудить песочницу для игр маленьким детям.
Соседи трудились так самозабвенно, что не обратили на Минца никакого внимания.
Гаврилова поглядела на них с некоторым страхом, и тут ей пришла в голову интересная мысль.
– Это не вы ли, Лев Христофорыч? – спросила она.
– Я, – скромно ответил профессор.
– Ой, что же это делается! – сказала Гаврилова.
В этот момент во дворе показался Корнелий Удалов, который нес на плече две доски для детского загончика. Он услышал слова Гавриловой, и они укрепили его подозрения. А так как Удалов в принципе никогда не испытывал неприязни к труду, то лекарство профессора подействовало на него умеренно, он смог пересилить страсть к работе, положил доски и последовал за профессором в квартиру Гавриловых.
Квартира встретила профессора невероятной, сказочной чистотой. Пол ее был выскоблен до серебряного блеска и покрыт сверкающей мастикой, подоконники и двери тщательно вымыты. В распахнутую дверь кухни были видны развешанные в ряд выстиранные занавески, вещи Коли Гаврилова и постельное белье, а в промежутках между простынями блистали бока начищенных кастрюль. Самого Николая нигде не было видно. Гаврилова остановилась на пороге, не смея вступить в свой дом.
– Коля, – позвала она слабым голосом. – Коленька.
Коля не отозвался.
Профессор тщательно вытер ноги о выстиранный половик и сделал шаг в комнату. Коля лежал на диване, обложившись учебниками, и быстро конспектировал их содержание.
Профессор склонился над ним и спросил:
– Как вы себя чувствуете, молодой человек?
Коля отмахнулся от голоса, как от мухи, и подвинул к себе новый учебник.
– Коля, – сказал профессор. – Ты так много сделал сегодня. Не пора ли немного отдохнуть?
– Как вы заблуждаетесь, – ответил ему Коля, не отрывая глаз от учебника. – Ведь столько надо совершить. А жизнь дьявольски коротка. У меня задолженность за этот курс, а мне по-человечески, глубоко и серьезно хочется пройти в этом году два курса. Может, три. Так что, умоляю, не отрывайте меня от учебы.
– Мальчик прав, – сказал профессор, оборачиваясь к Гавриловой и Удалову, наблюдавшим эту сцену от двери.
– Но он же переутомится, – сказала Гаврилова. – Он к этому непривычный.
– Мама, не тревожься, – возразил на это Коля Гаврилов. – В мозгу человека используется жалкая часть работоспособных клеток. Ты не представляешь, мама, какие у меня резервы. Кстати, обед на плите, ужин там же. Пожалуйста, не утруждай себя излишним трудом, отдохни, почитай, посмотри телевизор, у тебя же давление.
Добрая женщина Гаврилова вновь зарыдала. Удалов с профессором спустились во двор. При виде соседей Удалову захотелось включиться в трудовой процесс, но он сдержался и обернулся к Минцу.
– Лев Христофорыч, – сказал он проницательно. – Это ведь ваше средство. Вы у нас единственный химик.
– И гениальный, – без улыбки поддержал его профессор, довольный результатами эксперимента.
– И без вреда для здоровья? – спрашивал Удалов.
– Без вреда, – отвечал профессор. – Но с опасностью для образа жизни.
– И скоро в производство? – спросил Удалов, обламывая, чтобы не тратить времени задаром, сухие сучки на дереве.
– Что – в производство?
– Средство от лени.
Удалов всегда брал быка за рога и называл вещи своими именами.
– Поймите, мой друг, – сказал профессор, – какие бы лекарства ни изобретала наука для исправления человеческих недостатков, они всегда будут не более как протезами. Мы пока не можем химическим путем изменить натуру человека. Планомерное, последовательное, терпеливое воспитание человека-творца, человека-строителя – вот наша задача.
– Так, значит, все вернется на свои места? – Удалов был разочарован.
– Боюсь, что так.