– Ааа… лександр Иванович. Демушкин Александр Иванович. – Отрапортовал Демушкин, и зачем-то добавил: – Прораб. А Вы?
Джинн вскочил, томно прикрыл глаза и, простерев правую ручищу, торжественно произнес: – Мое имя, да будет тебе известно, Ханубала ибн Муджаджа ибн… впрочем, оно такое длинное, что не стоит тратить драгоценное время на эти церемонии. Зови меня просто Бала, – милостиво разрешил он, плюхнувшись обратно в кресло.
– Значит, я могу загадывать любые желания? – поднялся с пола Демушкин и присел на краешек стула напротив Джинна. – А сколько?
– Два.
– Я вроде слышал, что разрешается загадывать три. – Неуверенно произнес Демушкин.
– Ц! Ээээ… Два! – отрезал Бала.
– Любые?
– Любые.
– Бесплатно?
– Бесплатно, – разрешающе махнул огромной лапой Бала и весело оглядел комнату.
– Хорошо, – Демушкин вскочил, закрыл глаза и громко прокричал: – Хочу миллион долларов! – «Ну, я им всем покажу тюфяка и тряпку с такими-то деньжищами» – решил он.
– Цээ! – цокнул языком джинн.
– Что такое? – изумился Демушкин.
– Понимаешь, Александр Иванович, ты должен такое э-э… пожелать, что бы вреда никому не причинить.
– Как это? – заморгал Демушкин.
– А вот так, дарагой. Просишь ты миллион, а где Бала его возьмет? Напечатает? Не-ет. Я его могу только взять у кого-то в твоем измерении и дать тебе. И получится: ты – богач, а тот – разорился, бедный стал? Не пойдет, дарагой. Давай дальше, не тяни. Думай, прораб.
– А много этих, того, измерений? – спросил Демушкин ошеломленно, даже не думавший прежде на тему каких-то там измерений.
– Много.
– А можешь ли ты, достопочтенный Бала, – начал настраиваться на восточный лад Демушкин, – из этого, ну другого измерения чего-нибудь мне достать?
– Александр Иванович, пойми: я путать измерения не могу. Что в этом измерении находится, то здесь и должно остаться. А что в других, то там пусть и будет. Получай из того, что имеется, но без вреда для кого бы то ни было. Таково правило! – Бала поднял вверх палец-сардельку. Видно было что он и сам не очень-то разбирается в ситуации с измерениями, но правила чтит и уважает.
«Что же это получается-то», – Демушкин принялся расхаживать по комнате, поглаживая ушибленный затылок и бормоча под нос:
– Чего бы придумать? Та-ак… Без вреда для других. Ммм… Эт-то не пойдет. А это? Нет. – Джинн спокойно за ним наблюдал. – Вот! Бала, а мировое господство мне можешь устроить? Я буду добрым правителем, всем помогать буду. – Просительно склонил голову Демушкин. – Никаких войн не допущу.
– Нет, дарагой. Ну, какой ты, извини меня, правитель-шмавитель? И так у вас тут все не слава Аллаху. – Политически подкованный Бала критически оглядел с ног до головы Демушкина. – А с тобой во главе вообще бардак будет.
– А бессмертие?
– Что бы тебе бессмертие дать, посчитай, сколько душ мне тут загубить придется.
– А просто хорошее здоровье?
– Сколько я людей больными сделаю, дарагой, а? Здоровье у них для тебя отниму.
– Да, ничего не получается, – согласился Демушкин, присел на стул и глубоко вздохнул. Вот она, казалось, удача, его единственный шанс. Неужто так и не использовать… Если бы заранее предупредили, уведомили. Он бы уж пошевелил мозгами, подумал.
– Давай быстрее, дарагой, – прервал его размышления Бала. – Меня жены ждут, да и время твое кончается.
– Какое время?
– Тебе осталось десять минут и все.
– А потом?
– А потом, если ничего не придумаешь, ты умрешь, – простецки улыбнулся джинн.
– Как умру, за что?! – отвисла челюсть у Демушкина. Такой поворот событий его не очень устраивал.
– Вах, обижаешь, дарагой! Думаешь, я из бутылки, значит я из пробирки? Нет! У Балы мама был, папа был. У Балы тоже сердце есть. Все понимаю, но ничего поделать не могу. Желание или смерть. Таково правило! – опять поднял вверх сардельку Бала.
– Что же ты раньше не сказал?! Вот ведь гад-то!!
– Ц! Э-э!
– Так, надо действительно поторапливаться. – Демушкин попытался себя успокоить, поглядев на старинные настенные часы с боем. – За дело!
Но вскоре Демушкин пригорюнился. Что бы он ни придумывал, джинн с легкостью отметал. И против его доводов было трудно идти. Любое маломальское желание приносило огромные беды и несчастья «собратьям по измерению». Демушкин перечислял все пришедшее в голову, а Бала в красках расписывал ужасные последствия. Демушкин порядком взмок, а джинну, похоже, эта игра очень нравилась.
– Хочу, чтоб всегда была в холодильнике еда!
– Дарагой, пять миллионов человек умрут от голода в страшных муках, ради твоего чревоугодия. Старики, женщины, де-ети-и.
– Что бы девушки меня любили!
– Александр Иванович, тебя полюбят – своих разлюбят. Пойдут разводы, слезы, самоубийства. Убийства, наконец, – рассуждал, довольный знанием человеческих межполовых отношений, джинн. А часы неумолимо тикали, сокращая пребывание Демушкина на этом свете.
– Слушай, Бала, – внезапная догадка вдруг осенила Демушкина. Это могло сработать. Во всяком случае, он ничего не терял. – А ты из какого измерения?
– Ханубала ибн Муджаджа ибн … ну не важно… не принадлежит ни к одному из этих презренных измерений. – Бала вскочил и навис над съежившимся Демушкиным, пачкая шевелюру в побелке. – Он НАД ними! Бала выше вас, ничтожных из ничтожнейших муравьев!! – разгневался джинн. Ноздри его раздувались, глаза метали молнии.
– Бала, ведь если мое желание будет касаться только тебя лично, то тогда никому на Земле вреда не будет. Так? – выдохнул Демушкин. – Ты же находишься вне измерений.
– Ну, если так, то … – Бала как-то сразу утих и призадумался. Он замер и принялся скрести подбородок. Было видно, что он растерян. Никому до Демушкина это не приходило в голову, даже самому джинну.
– Ну, как?
– Вообще-то… вообще-то да!
– Тогда вот!
– Что вот?!
Демушкин собрался с духом, прокашлялся, застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и торжественно – громко и четко, отчеканил:
– Первое! Хочу, что бы ты, Ханубала ибн Муджаджа… кактебятам… превратился в молодую, красивую женщину!! – И быстро добавил: – Чтоб была в моем вкусе!
Раздался грохот. Откуда-то возник уже знакомый едкий дым. Тревожно зазвенела люстра. Демушкин принялся тереть глаза и кашлять. Спустя какое-то время он открыл глаза и увидел грациозно сидящую в кресле красавицу. Демушкин обомлел.
Иссиня-черные каракулевые волосы спадали на плечи. Бархатные глаза гневно глядели на него из-под длинных пушистых ресниц. Носик, тонкий и прямой, радовал взгляд. Из-за чуть раздвинутых вишневых губок виднелись ослепительно белые зубы. Щеки заливал румянец. Под белоснежной тесной маечкой с надписью «I love New York!» томилась в заточении, и высоко вздымалась великолепная грудь. Шаровары превратились в миниатюрные красные шорты. Ноги, длинные и гладкие, блестели и манили. Демушкин сглотнул и покраснел, как помидор.
– Что же ты наделал?! – гневно вскричала красотка густым контральто.
Демушкин затравлено огляделся – Балы нигде не было. Значит сработало!!
– Да я сейчас испепелю тебя, презренный шакал, сын шакала! – красавица тряхнула пышной гривой и вскочила с кресла. На подлокотниках остались глубокие царапины от наманикюреных ноготков.
– Спокойно! – Демушкин предупреждающе выставил вперед руку. Сердце его отчаянно билось, но он был решителен. Все-таки вопрос жизни и смерти. – Спокойно, Бала! То есть не Бала, а как же тебя теперь-то звать? … черт, – он пощелкал пальцами. – Хану… Хануб… Ханума.… Вот! Спокойно, Ханума! Ничего ты мне пока не сделаешь. Время у меня еще есть, – он поглядел на часы. – А второе желание я пока не загадывал.
– Присядь, дарагая, и слющай, – повелительно произнес Демушкин почему-то с кавказским акцентом.
Если в гневе она была так прекрасна, то какова же она была в любви?! Бала, то есть Ханума, опустилась бессильно в кресло, закрыла руками лицо и запричитала:
– Вай, горе мне, горе!
Демушкин вытянулся по стойке «смирно» и выпалил:
– Второе! А теперь я желаю, что бы ты навсегда влюбилась в меня без памяти! – и благоразумно ретировался за стул.
На этот раз грохот был сильнее. По квартире пробежали голубоватые молнии. От дыма невозможно стало дышать. Пол ходил ходуном. Люстра качалась, а посуда на шкафу принялась выплясывать гопака. Демушкин стоял, уцепившись в спинку стула побелевшими пальцами, и пытался вспомнить какую-нибудь молитву.
Когда дым рассеялся, в кресле продолжала сидеть прекрасная Ханума, но гнева в ее глазах уже не было. Была любовь. Казалось, вся она от корней волос до пальчиков на аппетитных ножках была пропитана любовью. К нему, к Демушкину.
– Милый, – томно прикрыв веки цвета морского песка, произнесла она. – Что же ты наделал?
Демушкин прочистил горло, поправил завернувшийся воротник рубашки, пригладил волосы и на негнущихся ногах направился к креслу.
– Присядь ко мне, котик, – промурлыкала Ханума.
«Котик» присел на подлокотник, нежные руки тут же обвили его талию. В воздухе витал аромат благовоний. Воцарилась тишина. И тут оглушительно раздался бой часов. Время вышло. Демушкин вздрогнул, закрыл глаза, приготовился, и … ничего страшного не произошло. Он оглядел комнату. Все было, как и мгновение назад. Стол, стул, люстра, весна за окном, аромат в воздухе и даже влюбленная по уши Ханума рядышком. Демушкин улыбнулся.
– Послушай, милая…
– Да, любовь моя!
Он потрепал черный водопад волос, пнул ногой валяющийся на полу презренный сосуд и ласково поглядел на прекрасную Хануму:
– А как ты отнесешься к тому, что у твоего котика появится вдруг миллион долларов?
Мост
Вы когда-нибудь смотрели на воду с высоты? C моста? Что вы при этом ощущали? Подойдя к воде с берега не видно всей мощи. Берег есть берег. Он изначально является вашей защитой. Чуть что – и вы на твердой почве. Попробуйте восхититься красотой картины, глядя на нее из-за кричащей роскошью рамы, или смотреть на потрясающий рассвет через годами не мытое стекло. Так и здесь. Перед вами просто вода, и ничего больше. Вы можете войти в нее, а можете просто бросить камушек. Он при удачном броске поскачет по гладкой поверхности, оставляя расходящиеся до бесконечности круги прикосновений, пока совсем обессилев, не пойдет на дно.