Можете себе представить, что я чувствовал, слушая его? Ведь так получалось, что вершиной мироздания являлась смерть такого средненького человечка, как я. Умел Петр Петрович успокаивать, ничего не скажешь. Я призадумался.
– А если в этой цепочке, что-либо изменить, ну, там шофера в командировку отправить, или отпуск стоматологу отменить, я ведь тогда не умру? – Я даже поразился своей сообразительности. Не каждый вот так запросто начнет рассуждать через пять минут после собственной кончины. Тут ведь надо подумать, взвесить все, а не горевать, в конце-то концов. Я лично считаю, что держался молодцом.
– Молодой человек, – с укором произнес Петр Петрович, – ваша смерть – жирная точка, в которой соединяется великое множество различных линий! Если вы устраните одну причинно – следственную связь, то это ничего не изменит. Ваша смерть – это также событие в макросе. Из него следует другие нити. Другие еще более запутанные цепочки, как вы говорите «случайностей». Надеюсь, вы при жизни читали Бредбери? – От фразы «при жизни» я вздрогнул. – Про бабочку? Так вот, ничего подобного! Если мы уберем (чисто теоретически, конечно) мастера, шофера, грузовик, или изменим, что—либо на более раннем этапе вы все равно умрете в девять семнадцать. Но возможно по-другому. Изменится лишь способ, но время – это константа. – Видно было, что Петр Петрович разошелся не на шутку.
Он вскочил со скамейки, заложил по-профессорски руки за спину, и немного ссутулясь, принялся бродить передо мной, меряя шагами длину скамейки.
– Да! Конечно, могут быть изменения, но они незначительны. Ваша жизнь, это как веревка, прибитая к полу множеством гвоздей через небольшие промежутки. Начало веревки – рождение, конец – смерть. Отрезок между двумя гвоздями вы можете немного оттянуть пальцем. В любую сторону. И только-то. Но то место, где вбит гвоздь, эта точка – время. И такими веревками заполнен весь пол, одни пересекаются, другие – нет. Их множество.
Голова моя, надо заметить, начала слегка побаливать от такого количества образов и информации.
– Вы можете еще раз представить пирамиду? – Я уверенно кивнул. – Так вот, ваша смерть теперь находится уже в основании другой пирамиды. И от той жирной точки, то есть времени вашей кончины, – он ткнул в меня пальцем, – отходят другие нити. Мириады нитей. То есть судьбы других людей.
– Следовательно моя смерть будет причастна ко многим смертям неизвестных мне людей?
– Ну, почему только к смертям… К другим важным событиям в жизни людей.
– Ну, а если?
– Что если! – Петр Петрович горько усмехнулся, – Вы так ничего и не поняли. Вы до сих пор наивно полагаете, что все, что с вами происходит просто беспорядочная куча случайностей? «Ах, еслиб я туда не пошел, а пошел сюда»… – скривился он, – «Почему я поступил так, а не вот так?»… И вы всю оставшуюся жизнь мучаетесь, вспоминая о том, чего и не могло произойти никогда. Массу полезного времени проводите в страданиях! Окружающие смотрят на такого нытика, и вместо того чтоб открыть ему глаза, сочувствуют, погружаясь в свои по сути также бесполезные переживания.
Все уже давно предопределено. Поймите! Умереть сегодня ваше предназначение. Вы у – мер – ли. Точка. Так что, примите это как данность и успокойтесь. Выбора все равно нет. И вообще, уважайте чужой труд.
С этими словами он ободряюще похлопал меня по коленке, и исчез, то есть буквально растворился в воздухе. Растаял. А я остался сидеть на лавке, погруженный в свои мысли, ожидая, что же со мной произойдет дальше. Ведь Петр Петрович сказал, что это не конечная остановка, а всего лишь пересадка, этакая узловая станция. Что же меня ждет дальше? Увидим.
Прогулка (набросок)
Время летит. А осенними вечерами кажется, что время летит быстрее. Ты идешь по улице, цокаешь каблучками, ни на что не обращая внимания. Стройная фигурка, модная сумочка, на красивом лице старательно нарисовано безразличие ко всему. Мелкие мужички разбегаются, завидев тебя, боясь быть раздавленными. Кое-кто, пересчитывая в кармане мелочь, грустно опускает глаза; ты ему не по зубам, что он сможет тебе дать? Тебе никто не нужен. Подростки понаглее и когда-то гордые кавказцы трусливо и жадно глядят тебе вслед, подростки поскромнее и другая жалкая семейная сошка старательно делают вид, что тебя не замечают. Ты же гордо идешь вперед. Блестящие иномарки притормаживают около тебя, и как упрямые ослики не желают двигаться дальше, забивая своими телами и без того заполненное Садовое кольцо.
Тебе наплевать. Тебя здесь нет. Вы вместе с Ним далеко, очень далеко. Там где нет вылизанных и одновременно заплеванных московских улиц, на которых остро ощущаешь родство нищеты и богатства; нет ослепляющего света фар и рекламы безумной расцветки. Ветер не гоняет по асфальту использованные одноразовые тарелки и салфетки фаст-фуда, а мимо с ревущей сиреной не пытается безуспешно переплыть поток машин скорая помощь. Тебя нет здесь. Здесь ворочают миллионами, и убивают за червонец; тут любовь и ненависть уже давно сплетены в один ужасающий клубок, а свет витрин и тьма подворотен создают различные оттенки серого. Огромные деньги или полное их отсутствие поднимают людей до божественных вершин. Цок – цок! Тебя обтекает толпа спешащих и не очень. Ты утопаешь в жутких смесях запахов большого города. Каждый шаг меньше секунды, и ты не замечаешь, что время растворяется позади тебя, как дым от сигареты. Ушла минута, ушла другая. Мы не вечны, но никак не хотим признавать этого.
И вот перед тобой сталинский дом, один из многих, со старыми, потемневшими от копоти дверьми подъездов. Отсюда ты начала сегодня свой путь. Фасад дома усеян стеклопакетными коронками, хотя еще виднеются гнилые зубы старых потрескавшихся деревянных рам. Наросты кондиционеров покрывают его мощные бока. Ты набираешь код домофона, стараясь не поломать так старательно подточенные сегодня ноготки. Десять ступенек вверх, а перед ними клетка лифта со створками дверей. Щелчок, пятый этаж, щелчок, еще пятнадцать ступеней вниз. Звук твоих шагов звонко раздается по всему подъезду. Массивная дверь цвета уже не встречающегося в природе, никому не нужный почтовый ящик с закрашенной не раз щелью для газет. Ты роешься в сумочке, пытаясь найти ключи. Щелкаешь в коридоре выключателем, щуришься. Захлопываешь дверь, и стоишь, прислонившись к ней спиной. Глаза закрыты, но сквозь веки пробивается внутрь, подергиваясь, красновато-желтое пятно от лампы. Ты все еще надеешься услышать из глубины комнаты Его голос.
Пройдясь по слегка поскрипывающему паркету, ты оказываешься в комнате, и садишься на диван. В комнате темно, только неоновые огни рекламы оставляют на полу замысловатые сине-зеленые подвижные следы. Время летит. А осенними прохладными вечерами оно убыстряет свой темп. Стоит на мгновенье сомкнуть ресницы, и уже ночь. В такие минуты очень ясно ощущаются границы. В квартире пусто, только еще витает запах твоих духов, ведь ты вышла отсюда час назад. Ты долго пытаешься закурить, щелкая «биковской» зажигалкой. Первая затяжка всегда глубокая. Затягиваясь, ты запрокидываешь голову назад и прикрываешь глаза. Еще недавно Он был здесь, и в квартире не казалось так пусто и одиноко.
Потом ты давишь сигарету в пепельнице, уже не заботясь о ногтях. Окурок послушно мнется, и причудливо изогнувшись, ложится рядом со своими уже использованными собратьями. Ладонями ты сильно растираешь лицо. На руках остаются следы теней и помады, но тебе уже все равно. Ты не там, ты здесь. И без Него. Здесь, где свершаются мечты и рушатся надежды; где можно дотянуться до луны, или лишь погладить ее отражение в луже, а мир прагматичен и вместе с тем безумен. Ты утыкаешься лицом в подушку, и плачешь. Плачешь тихо, беспомощно и долго, подергивая плечами. Увы, мы не вечны, но никак не хотим признавать этого.
Человек тонкой душевной организации
Мы приходим домой из гостей.
И тут жена мне говорит:
– Знаешь, мне кажется, что Петр Иванович человек тонкой душевной организации. Ты не заметил?
– Да ну.
– Точно, я тебе говорю.
– Да брось, откуда ты знаешь…
– Я видела его глаза. В них столько глубины, столько опыта. Видно, что он много пережил, многое повидал… Я просто была поражена. И вообще, он такой милый. Просто чудо!
Я, честно говоря, недолюбливаю этого неопрятного, хамоватого типа. На лице жены напротив написано искреннее восхищение. Бр-р!
– Милая, а ты знаешь, что он сидел в тюрьме? – вдруг неожиданно для себя выпаливаю я.
– Ну и что?
– Да ничего, он только вышел.
– Вот видишь, дорогой, я же говорю, что он много повидал.
Я начинаю раздражаться.
– А знаешь, за что он сидел?
– Какая разница?
– Большая. Он сидел за убийство.
Я понятия не имею, сидел он или нет, но меня уже несет.
– Наверное, он защищал женщину и подрался, отстаивая ее честь!
– Ничего подобного! Он зарезал столовым, заметь! столовым ножом собственную жену, расчленил, и куски вынес на помойку. А голову, естественно, засолил!
Она выпучивает глазки и моргает ресничками.
– Чего же тут естественного?!
Я ору:
– Да ничего!! Засолил и все! Обычай такой есть, головы солить.
Она готова расплакаться, вскакивает, и сжимает кулачки.
– Я всегда знала, что ты черствый, эгоистичный и грубый дурак! Нет в тебе тонкой душевной организации! Тебе бы у Петра Ивановича поучиться!
– А может и поучусь, – говорю я и тянусь за столовым ножом.
Окно
Жильцы одной коммунальной квартиры в доме по №-скому переулку, обратились к своему участковому с заявлением, что их сосед, обычно тихий, непьющий и, что очень важно, домашний человек, уже месяц, как отсутствует. Не случилось ли чего. Дверь его комнаты была заперта. Посторонних и настораживающих запахов из – за нее не доносилось. Участковый был вынужден отреагировать на сигнал, тем более что у пропавшего вроде бы не было никаких родственников. Он вызвал слесаря, в присутствии понятых и соседей дверь вскрыли.