— Понимаешь, есть один банк в порту. Слышал, наверное? Рядом с адмиралтейством, в два этажа. Точно, точно. Там моего хорошего друга сильно обидели, прямо беспредел устроили. Разберись, брат, по-свойски…
Телефонная трубка с глухим стуком упала на стойку. Следом слева скрипнул паркет. Оба мордоворота, охранники, что все это время стояли не живые не мертвые, начали красться в сторону выхода. Оба бледные, как смерть, головами трясли, словно в припадке, старались ни на кого не смотреть. Быстро прошмыгнули к двери, и исчезли за ней.
У банкира самым натуральным образом ноги стали подкашиваться. Бегство охраны, которая до этого, вообще, никого не замечала, все окончательно расставило по своим местам. Словом, он оказался в заднице.
— А-а-а-а, — Сильвестр Андреевич, сам не ожидая от себя, тонко, по-бабьи, заголосил. — Я же не знал… Христом Богом клянусь, не знал…
В голове, в самом ее центре, словно кузнечным молотом, билась мысль: конец, ему пришел конец. Скоро придут те, о ком в последние недели, ходили жуткие слухи. Шепотом рассказывали друг другу о бесследно пропадающих людях, которые в чем-то сумели не угодить Обществу. Причем произнося слово 'общество, многозначительно закатывались глаза и качались головы. Казалось, разговор шел о библейском чудовище, имя которого нельзя было поминать всуе.
— Клянусь, ничего не знал, — банкир, обливаясь слезами от страха, рухнул на колени. Грохот раздался при этом такой, словно шкаф уронили. — Я все сделаю, что скажете. Все, что нужно…
Словно собачонка, он смотрел то на гостя, то на доктора. Головой вертел из стороны в сторону.
— Михаил Евгеньевич, помилуйте! Не погубите! — явно, увидев что-то в глазах доктора, Котин на коленях поковылял к нему. Добравшись, вцепился в штанину и стал умоляюще скулить. — Заклинаю вас Богом, простите! Михаил Евгеньевич, помилуйте! Скажите хоть слово!
Банкир выхватил из-за пазухи договор займа и начал его истово рвать. Бумажные обрывки так и летел в разные стороны, покрывая паркет ковром из желтоватых кусочков.
— Все, нет больше договора! Нет больше долга! Никто вам больше и слова не скажет! — он держал в руках горсть бумажных обрывков и продолжал жалобно скулить. — Не погубите, Михаил Евгеньевич! Меня же черт попытал! Я даже близко к вашей супруг…
Но не договорил, запнулся. Слишком уж нехороший огонек вспыхнул в глаза Зарубина в это мгновение. Не стоило, похоже, вспоминать его супругу. Никак не стоило.
— Жри, — глухо проговорил доктор, кивая на бумажные обрывки. — Все до кусочка жри своим поганым ртом.
Сильвестр Андреевич обреченно вздохнул и… положил в рот бумажный серо-желтый комок.
Они уже больше часа стояли на набережной и смотрели на море. Серо-зеленые волны мерно накатывались на одетый в гранит берег и тут же откатывались назад.
— Эт-т-о все? — чуть заикаясь от пережитого спросил доктор, стараясь не смотреть вправо. Оттуда еще до сих пор поднимались к небу густые клубы дыма. — Клиника сможет дальше работать?
— В этом, Михаил Евгеньевич, нет никаких сомнений! Работайте совершенно спокойно. Больше к вам ни одна гнида не сунется. Каждый на Улице знает, что клинику трогать нельзя, — Рафи говорил рубленными фразами, заставляя верить каждому своему слову. — Завтра вам придет старший от плотников. Ему скажете, какая и когда вам нужна мебель. О деньгах не думайте, все меняйте.
Зарубин что-то пытался вставить, но от энергичного напора парня чуть растерялся.
— Не забудьте о лекарствах. Подготовьте необходимый список того, что вам нужно. Достанем, хоть из под земли. И еще один момент. Скоро к вам начнут приходить люди с сильным желанием пожертвовать деньги на больницу. Не отталкивайте их.
Доктор в ответ развел руками. Мол, пусть приходят. Только на его памяти ни одного такого человека еще не было. Всем, наоборот, бы захапать что-нибудь.
— Вот увидите, доктор. Придут. Косяками к вам толстосумы попрут на благое дело жертвовать. Еще метлой отгонять станете, — с напором ответил парень на это невысказанное вслух сомнение. — А кто не пойдет…
Глава 17
Двое — парень и девушка в строгих гимназических костюмах — тихо беседовали, заняв самый дальний столик в небольшом кафе. Со стороны их можно было принять за влюбленную парочку. Их стулья были сдвинуты, локти соприкасались друг с другом. Казалось, еще немного, и их губы сольются в поцелуе.
Но, прислушавшись к беседе молодых людей, впечатление менялось на прямо противоположное. Кем-кем, но влюбленными, они никак не могли быть.
— … Ну, Лёша, я прошу тебя, — прятавшая лицо девушка едва не плакала. — Ты же обещал, что сожжешь эти фотографии. Клялся именем своей матушки…Прошу тебя, Лёшенька, не надо…
Видно было, что она в полном отчаянии. В лице не кровинки, губы плотно сжаты. В глазах же плескался такой океан безнадеги, что страшно становилось.
— Лёшенька, милый, прошу, скажи, что ты пошутил. Правда, ведь? Это просто шутка, глупая шутка, — он вдруг вскинула голову с надеждой в глазах. Видимо, эта мысль только-только пришла ей в голову. — Ты ведь пошутил? Ведь, ты не делал тогда никаких фотографий? Так ведь? Давай забудем все плохое, что недавно было, и начнем заново. Нам ведь было так хорошо, Лёшенька. Мы…
Она схватила его ладонь и прижала к своей груди.
— Заткнись! — буркнул он, вырывая свою ладонь. Резко сдвинул стул в сторону, и развалился, положив ногу на ногу. — Ты чего там себе придумала? Свадебку с белым платьем, сопливых спиногрызов? Совсем охренела? Нет и не было никаких «мы». Я просто позабавился, хорошо провел время. Просто присунуть захотелось наивной дурочке.
У девушки в момент посерело лицо, сделавшись жутко безжизненным, отталкивающим. Казалось, в это мгновение вся жизнь из нее ушла. Девичий взгляд окончательно потух, руки плетьми упали вдоль тела. Почти смертельный удар.
— Успокоилась? Вот и славно. А теперь слушай меня очень внимательно, — парень удовлетворенно хмыкнул. Доволен, что удалось избежать истерики. — Мозги у тебя вроде есть, поэтому, надеюсь, не придется повторять несколько раз. Хотя… с такими сиськами мозги и не больно нужны.
Его взгляд засалился, когда опустился на ее грудь. Та, стянутая белоснежной блузкой, и, правда, выглядела весьма соблазнительно.
— В ту ночь, когда ты выпила лишнего, я сделал много разных фотографий. В черных чулках и кружевных трусиках ты так живописно развалилась в постели, что фотографии вышли особенно четкими. Каждый твой волосик можно разглядеть. Я очень постарался, — его голос стал тише и загадочнее, словно речь шла о какой-то тайне. — Понимаешь, что будет, если все это окажется у какого-нибудь репортера?
Девушка смотрела на него остекленевшими, мертвыми глазами. Казалась куклой, сделанной искусным мастером так, что можно было спутать с живым человеком.
— Я расскажу, что будет, — видя ее состояние, парень, похоже, решил все «разжевать». — Фотографии, конечно, же никто не будет публиковать в газете. Репортеры не дураки, чтобы делать такое. Ведь, ты дочурка самого Инокентия Петровича Ванникова, министра торговли и благосостояния империи. Но они точно не будут держать язык за зубами. Уверен, уже к вечеру вся столица будет знать, что было на тех фотографиях. А вот потом начнется самое интересное… Твое имя будут склонять на каждом углу. Торговки на улицах станут плеваться при виде теба. А знаешь, что случиться с твоей семьей? Батюшка твоей сразу же лишиться министерского поста. Его выкинут со свистом оттуда. И хорошо, если пенсию сохранят. Я не удивлюсь, если после этого он не наложит на…
Он едва не заглядывал ей в лицо, ловя каждую эмоцию или даже намек не нее. Ни в коем случае нельзя было перегнуть палку. Кто знает, что тогда она выкинет? Может побежит жаловать отцу, а может и прыгнет с моста в реку. Поэтому парень боялся упустить тот самый момент, когда из нее «можно будет вить веревки».
— Но всего этого может и не произойти.
Нужный момент настал. Напряжение достигло наивысшей точки, после которой станет лишь хуже. И сейчас жертве следовало дать надежду. Как говориться, показать ту самую пресловутую морковку-наживку. Ей следовало дать понять, что все еще можно исправить, что не все потеряно. Страшно эффективный психологический прием, особенно для того, кто прекрасно умел манипулировать людьми.
— И это зависит только от тебя. Понимаешь меня? От тебя нужно лишь небольшая услуга, совсем ничего особенного.
В ее глазах начала снова появляться осмысленность, чего он сразу же приметил. И, удовлетворенно хмыкнув, продолжил.
— Нужно разыграть простенький спектакль для одного наглеца. Хочу его поставить на то самое место, где он и должен быть, — лицо парня исказила гримаса. Похоже, этот самый наглец изрядно насолил ему. — Сделаешь то, что от тебя требуется, и получишь свои фотографии. После этого все станет прежним. Понимаешь меня? Все станет так, как и было. Ты все это забудешь, как страшный сон.
Та заторможено кивнула. Конечно, она сделает. У нее просто другого выхода не остается. Ведь, нет ничего важнее семьи. Ради них она сделает все, что ей скажут.
Рафи вышел из дома и, едва ступив со ступеньки, замер на месте. Улица встретила его удивительной свежестью только-только прошедшего дождя и сладким ароматом липового цвета. Хотелось вдохнуть еще глубже, чтобы пропитаться этой сладостью с головы до ног.
— Ле-е-е-пота, — с чувством протянул он, задирая голову кнебу. — Как есть красотища!
Прямо над улицей висела яркая радуга, одним концом упиравшаяся в золотые купола Свято-Предтеченской церкви, а другим — в сверкающий шпиль морского адмиралтейства. Воздух был неимоверно чист, прозрачен, оттого и казалось, что, протянув руку, с легкостью достанешь до этого радужного моста.
Не сдержав порыва, Рафи разбежался и высоко подпрыгнул, словно, и правда, попытался достать до радуги. Естественно, не получилось, но это его совсем не опечалило, а напротив, заставило рассмеяться.