Баба Таня приобняла его:
— У каждого бывают испытания, кто-то выдерживает, кто-то ловчит, кто-то за счет других вылезти старается. Вы с твоим отцом свое испытание выдержали, как подсказывает тебе твое сердце, так и делай.
— Сердце мне еще тогда подсказало: батя для меня все — и отец, и мать, и дед, и бабка. Ща вот, правда, вы с дедком есть. Не, я над батей трясусь, он у меня мужик кремень, а та мадам… чужая она.
— Ну и отпусти, зла не держи, пусть живет, как может, у вас своя жизнь. Только сдается мне, что вот сейчас-то, после того, как она увидела тебя, зачнется у неё собственный ад. Пусть ты и не признался, а ведь затрясло её всю… Да, аборты делать — страшный грех, но дите малолетнее бросить, это самый страшный грех.
— Вот и гоняю: мало ли, вдруг той мадаме приспичит чего-нить, ну, там, позвонить, или встретиться как бы случайно, я уже всех предупредил — и главбуха, и начальника охраны, и секретаря его, не дай Бог, чего пропустят… Может, у неё деньги кончились или еще чего? Не, батя тогда же подстраховался, как только немного наладилось у нас с ним, он через мужика одного, ушлого такого адвоката нажал на неё, ну, она и подписала отказные бумаги на меня, могли ведь и за задницу взять за кражу со счетов-то. Так что не было у меня матери, а ща она зачем?
— А давай-ка завтра твоего батю к Феньке-Афанаське свозим?
— Эт чё такое — Фенька-Афанаська, оно какое-то?
— Сам ты, оно. Раньше имена-те по святцам давали при рождении, а там то ли батюшка выпимши был, то ли с великого похмелья, ну и назвал её Афанасия. Пока маленькая была, звали Афанаська, а в школе учительница возмутилась, что за имя такое, нелепое, ну и прозвала ей Феней. Она, Феня-то, в травах дюжеть много понимает, раньше-от сама собирала травы и сушила как-то мудрено, и кажную в свое определенно время рвала, а и лечились у неё многие. А сейчас стара стала, почти не ходит по лесам-от, но травушки понемногу собирает, уговори батю и поедем к ней, совсем не вылечит, а полегше наверняка, станет, там же никакой химии. У меня годов несколько грудная жаба была, как только не лечили, а вот травки меня на ноги и поставили, да и деушки наши с ней дружбу завсегда водили и водят.
— О, это то, что доктор прописал, во сколь поедем?
— А поутру.
А у деда Васи спорили Марина с Сашей: надо было одиннадцатого ехать в Питер, к Сольевой (и так уже срок прошел, там ещё и Сольева приболела, почти месяц не работала), Маришка хотела сама поехать, но Горшков был категорически против, через три с половиной месяца рожать и рисковать он не хотел.
Маришка сердилась, ей непременно надо было самой с сыночком поехать, спор никак не заканчивался, и она еле сдерживала слёзы, когда явился чумазый Санька.
— Мама, ты почему плачешь? Папа?
— Да, Сань, в Питер тебе надо ехать к Эллине Арвидовне, а мамочке с животиком не надо бы.
— А чего тогда ты плачешь, мы с бабой Леной поедем, там же уколов не будет, а больше я ничего не боюсь!
— Вот сыночек, правильно, я тоже так говорю маме.
С улицы донеслось поскуливание:
— Ладно, я пошел, меня друган Верный ждет! — Санька чмокнул родителей и убежал.
Сергеич, приподнял Марину и усадил к себе на колени:
— А станешь вредничать, точно, сына Агафоном назову, будешь его звать с улицы — Фошка, иди домой!
— Сам ты Фошка, — Марина вздохнула, — вот, что ты за человек, даже поругаться с тобой не удается?
— А надо? Или это списываем на беременность?
— Ой, Саш, наверное, на беременность, я как бы не склонна к истерикам.
— Ну и поистери, я же все равно тебя люблю, да и куда вы от меня денетесь, я вас поймал и никуда не отпущу, опутал вот как паук паутиной!
— Ты самый лучший паучище! — через минуту они упоенно целовались.
Лешка, узнав про Феню, напросился с ехать с ними:
— Мне надо! И деда давай возьмем?
— Возьмем, возьмем, только сколь проездим, не знаю, там дорога плохая, вся в колдобинах, а тебе одиннадцатого в школу ведь.
— Ради такого можно и прогулять!
Феня-Афанаська жила на дальних выселках, где оставалось с пяток крепких домов, остальные неласково смотрели заколоченными окнами и, казалось, были смертельно обижены на весь свет!
— Да, печально! Когда колхозы-от были, тут ведь молодежи много было, колхоз справный был, а потом вот… все поубегали отсюда не от хорошей жизни, сечас, вон, три старухи да два деда… дорога никакущая… А места-то здесь какие! Вы бы, мужики, хоть какой дом отдыха или турбазу здесь наладили, и вам польза, и людям радость, чай, найдутся желающие в такой красе и приволье отдыхать?
Мужики переглянулись:
— Мысль интересная, надо окрестности осмотреть, прикинуть… — А чё, бабуля в самый корень зрит, можно и наших сюда будет отправлять, — загорелся Макс. — Бать, присмотрись, я в жизни не получал такого драйва как здесь! Тут, как ты выражаешься, Игнатьич, душевно, кемпингов налепить, если вода поблизости есть, пляжик с грибочками, такую конфетку можно забацать… ухх! Мы с мужиками вам в момент планов накидаем как чего сделать, клёво выйдет!
Подъехали к небольшой, чистенькой хате, выложенная битым кирпичом и мелкими камешками дорожка вела прямо к порогу. Из будки выскочил лохматый огромный пес и пристально наблюдал за приехавшими.
— Ух, ты, кавказец, красава!
На крыльце показалась невысокая, кругленькая старушка, приставив руку ко лбу начала вглядываться в приехавших.
Баб Таня пошла вперед.
— Тань, ты штоль?:
— Я, Фень, я, вот хороших людей к тебе привезла, помочь бы им надо.
— Ну, ежли хорошие, отчего не помочь, проходите в дом!
Пес внимательно проводил взглядом каждого, не делая ни единого движения.
Уже в прихожке чувствовался травяной аромат, запах в горнице был какой-то медвяный.
— Садитесь, вон, на лавку, сейчас чайку заварю.
Мужики сели, оглядывая горницу — везде висели гирлянды трав, пучки, связки засушенных цветов. Лёшка с удивлением осматривался.
— Вот, ты, молодой человек, иди, мне помоги, — позвала его Феня.
Лёшка с удовольствием наливал в большие кружки ароматный напиток, относил на стол, накладывал в блюдца засахаренный мед, и с удивлением косился на большое блюдо, полное моченых яблок.
— Я такое и не пробовал!
— Это, милок, антоновка в меду моченая, с травами, по моему рецепту. Садитесь, сначала почаевничаем, потом будем разговоры вести. А вы, оба, — она кивнула на Виктора и Игнатьича, — ешьте медок-от, он пользительный, особенно для вас!
Травяной чай оказался удивительно вкусным. Макс два раза доливал себе в большую кружку, нахвалил яблоки, запивая чаем. Вспотел, утирая пот, сказал:
— Ну, бабуля у тебя и чай, не, чаищще! А яблоки — нет слов! Кароч, я в восторге!
— А тебе, милок, я травку дам. Попьешь, и твоя мятежная душенька успокоится.
— Да ты чё, бабуля, я спокойный!
Она погладила его по голове:
— Сердце у тебя большое и доброе, ты сильный, но травку попей, лишним не будет! Ну, а теперя с вами… ребятишки, идите погуляйте! А мы пока поговорим.
Макс и Леха вышли на крыльцо, пес опять внимательно смотрел на них:
— Бабуль, а песик нас не?
— Песика зовут Друг, он в людях не ошибается, идите, не бойтеся!
Лешка храбро шагнул к псу, тот втянул носом воздух и сделал пару шагов к нему, сунулся лобастой башкой ему в руку.
— Вот, вишь, признал он тебя, пообщайтеся.
Лешка сначала робко, а потом все смелее начал гладить пса, тот как-то хитро извернулся и подставил ему шею, Лешка разулыбался…
Макс погладил башку пса, ему тоже было позволено.
— Во, Лёха, мы с тобой, значицца, неплохие люди. Серьёзный собак нас признал. Пошли, глянем, чё в деревне ещё имеется?
Заросшая улица привела к небольшому лесочку, за которым проглядывало поле, а вдалеке блестела лента воды.
— О, надо глянуть, чё там!
«Там», оказалось приличным прудиком, обрамленным разросшимися кустами и парой крупных ветел, которые купали свои ветви в воде.
— Клёво, тут такую зону отдыха можно сгондобить, надо мужикам показать, думаю, заинтересуются.
Лешка присел на сухую траву и загляделся на воду, Макс тоже притих, только жмурился на солнышко. Так и сидели молча, пока их не окликнул Игнатьич:
— Вы чего как воробьи притихли?
— Ты глянь, как тут клёво! Игнатьич, надо бы эту деревню… смотри, поле заросшее, если поставить домики небольшие, типа турбазовских, прудик красивошный малость почистить, сделать лодочный причал, да чё вас учить? Батя где?
— Батя серьёзные разговоры ведет с бабой Феней, ты ж дотошность его хлебанул. Только он спокойный, а в тебе моторчик.
— О, хоть кто-то признал, что я батин сын, а то все раздолбай да раздолбай! А греет, что мы с батей не только внешне похожи. Чё там бабулька сказала?
— Она тебе сама скажет, чё, пошли.
Батя разговаривал с бабулькой на улице, баба Таня сидела на лавочке с каким-то дедом у соседней избы.
— Значит, не забывай, всё, как я тебе велела, и делай, и, конешно, почаще на воздухе бывай. Ты, ребятёнок, папаню-то почаще на природу вывози — на рыбаловку, там, покупаться, в санаторий, только в средней полосе, очень хорошо будет съездить, батя твой заработался, нельзя так.
— Понял, бабуль, понял, я теперь как комар буду назойливым.
Батя засмеялся:
— Всё. Теперь мне покоя не будет, сын меня замучает, у него с детства так, пока своего не добьется, не отстанет. Спасибо тебе, Афанасия Петровна, за доброту!
— А ничё, ничё, сынки, еще побегаете оба. А у тебя, — она посмотрела на Ивана, — очень замечательный внучок рядом, вы с ним две половинки целого! Ты, внучок, не стесняйся. Ежли он не будет поддерживать свое сердце, прям скандаль с ним! Пока вам хватит, а я за лето травки подсоберу, приедете оба к августу ближе, заодно и погляжу на вас, но травки-те ещё никому во вред не шли.
Дед обнял своего внучка:
— Права, ой как права ты — Лёшка у меня как наседка со всеми носится!
— Вижу, милок, вижу, они оба, — она кивнула на Лешку с Максом, — славные души имеют.