Однажды я забралась под ее двуспальную кровать и нашла обувную коробку с письмами, перетянутыми резинкой. Это были любовные письма от Тома. Я никогда не слышала некоторых слов – и уж точно не могла представить их в письмах к моей матери. Я не знала, что такое секс, но слова завораживали – соски, задница, вагина, член, трахать, сосать. Я читала, как Тому хочется быть твердым, проникать внутрь мамы – что бы это ни значило. Я знала, что читать эти письма неправильно, но, даже не понимая значения многих слов, я испытывала странное ощущение между ног – возбуждающее и пугающее одновременно. К этим письмам я постоянно возвращалась, когда оставалась дома одна. Мне хотелось снова испытать это ощущение.
Как-то раз, читая письма в очередной раз, я засунула руку в шорты и принялась массировать себя, пока все тело мое не охватил жар. Я никогда еще не испытывала такого сильного и чудесного ощущения. Это была магия, но в то же время я чувствовала опасность и понимала, что никогда не смогу никому рассказать об этом. Потому что, помимо восхитительного ощущения, я испытала стыд. Я оказалась такой дурной, какой меня всегда считала мама. Я была лгуньей, у меня появился секрет, я стала грязной. Может быть, со мной действительно что-то не так?
Джефф, готовясь ко сну, стянул шорты и остался в одних трусах. Я явственно видела небольшой бугорок его детского члена. И в тот момент я почувствовала то самое странное ощущение. Мне стало стыдно, но в то же время я была возбуждена. Мне захотелось увидеть Джеффа голым.
– Пошли в ванную вместе, – предложила я.
Джефф согласился, стянул трусы, забрался в ванну и лег. Я быстро разделась и легла рядом с ним. Не зная, что делать дальше, но возбужденная своими странными взрослыми мыслями, я протянула руку и крепко обняла Джеффа, как меня обнимала Сесилия.
– Что, черт побери, здесь происходит?!
В дверях ванной стояли мама и тетя. Увидев такую картину, они глаза вытаращили и рты разинули. Я вскочила, мама набросила на меня полотенце, а Джефф, ничего не понимая, лежал в ванне.
– Лайза хотела принять ванну, – пробормотал он, переводя встревоженный взгляд с одной мамы на другую
– О господи! – воскликнула тетя, упала на колени и принялась ощупывать голову и грудь Джеффа, словно желая убедиться, что я его не укусила или чего похуже. Мама уже готова была разразиться ругательствами, но тетя никогда не сквернословила, даже когда ей очень хотелось.
– Пошла вон, немедленно! – прорычала мама и, не дожидаясь, когда я выйду, схватила меня за руку и вытащила из ванной. Она вытащила меня, голую, из тетиной комнаты, на балкон мотеля. Я пыталась хоть как-то прикрыться полотенцем, но удавалось мне плохо. Стали собираться люди, привлеченные необычным зрелищем. В конце концов, мама притащила меня в нашу комнату и захлопнула за собой дверь с такой силой, что схема пожарной эвакуации, висевшая на стене, рухнула на пол. Луиза проснулась и захныкала, но сразу поняла, что ничего спрашивать не нужно. Она натянула на себя одеяло и со страхом смотрела на нас.
– Что, черт побери, ты делала? – заорала мама. Изо рта у нее пахло кислым, пышная прическа растрепалась, волосы упали на лицо. – Чем ты занималась в ванне с Джеффом? Ты что, извращенка?
Извращенка. Я слышала это слово, но всегда считала, что извращенцами называют грустных стариков, которые слоняются возле школ или возле винных магазинов по субботам утром. Унылые, одинокие, грязные старики, как тот мужик, что жил чуть дальше нас. Шторы в его доме всегда были задернуты, а дом давно нуждался в покраске. А теперь мама говорит, что извращенка – я. Может быть, она права. Может быть, так оно и есть. Извращенка. Это слово наполнило меня стыдом. Мне было всего восемь, но я уже знала, что омерзительна и гадка.
– Я только хотела…
– Заткнись! – завизжала мама. – Просто заткнись. Видеть тебя не могу! Ложись спать – и больше ни слова. Ты мне отвратительна.
Я укрылась с головой и отвернулась к стенке. Я рассматривала узор на обоях, сердце у меня отчаянно колотилось, стыд заливал горячей волной.
Утром мы вшестером погрузились в машину и покатили назад в Вест-Бриджуотер. Мама так спешила уехать, что не захлопнула дверцу с моей стороны. Выезжая с парковки, она так круто повернула, что дверца открылась, и я выпала прямо на дорогу. Я не произнесла ни звука, но закричала Луиза. Мама нажала на тормоза. Все выскочили и бросились ко мне. На мне был только купальник. Гравий впился в голый живот, руки и ноги.
– С ней все в порядке, – сказала мама. – Нужно ее лишь помыть.
Оглянувшись, она заметила за изгородью бассейн.
– Пошли, сполоснешься в бассейне.
Хлорка всегда разъедала мне глаза, и я замешкалась.
– Ну же, Лайза! Нам нужно ехать, – приговаривала мама, таща меня за собой. Потом она наклонилась и прошипела мне прямо в ухо:
– Ты и без того причинила нам массу неприятностей.
Мы подошли к бассейну.
– Хорошо, что ты в купальнике. Лезь в воду.
Я медленно спустилась по лесенке. Ссадины и царапины страшно защипало. На последней ступеньке я замешкалась, но мама сурово повторила:
– Окунайся!
Я окунулась по шейку, не выпуская бортика. Ссадины на теле горели огнем. Я закусила губу, чтобы не заплакать. Если я заплачу, мама разозлится еще больше.
– Давай же, смывай песок и гравий! Нам пора ехать, – приказала мама, закуривая сигарету.
Я изобразила, что смываю крошки с рук и живота, но тереть сильнее было слишком больно. Поэтому большая часть мелких камешков так и осталась на коже. Кто-то нашел мне полотенце, я завернулась в него и пошагала назад к машине. Пока мы усаживались, все молчали. На сей раз мама захлопнула мою дверцу и закрыла машину на замки, прежде чем тронуться с места.
Почти всю дорогу до дома мы молчали. Я съежилась на заднем сиденье, за тетей. Весь день я смотрела на дорожные знаки, а всю ночь на дорожные фонари. Я так расчесала руки и ноги, что они начали кровоточить.
Через несколько дней Джоан позвонила маме и сказала, что не хочет, чтобы я играла с Гейл и Джеффом и «показывала им то, чего видеть не следует».
– Довольна?! – рявкнула мама, положив трубку. – Я теперь и работу потеряю из-за тебя. Она не хочет, чтобы ты играла с ее детьми! Она хочет защитить их от тебя! Превосходно! Просто превосходно!
Ей нужно сказать это тем письмам от Тома, что лежат под ее кроватью. Но я промолчала. Я чувствовала, как меня заливают горячие волны стыда. Перед собой я видела искаженное отвращением мамино лицо. Она ненавидела меня, свою дочь. Наверное, со мной что-то не так. Я плохая. Как можно быть такой отвратительной?!
Глава 18Тони
Улицы Провинстауна стали заполняться молодыми людьми, которые искали летнюю работу в кафе и мотелях. Хиппи пытались найти дешевые (а лучше бесплатные) места, чтобы обосноваться на лето. Хозяева магазинчиков заказывали туристические сувениры и пляжные товары. Отели и мотели открывали двери и окна, смахивали пыль и развешивали объявления о свободных местах. Дочери Тони и Авис, Николь, исполнилось три месяца. Авис точно знала, когда была зачата девочка, потому что после изнасилования в августе они с Тони больше не занимались сексом. Николь стала их последним ребенком. Теперь у них на руках были двое малышей и младенец, а Тони никак не мог найти стабильную работу. У них не было ни денег, ни семьи. Авис дошла до крайности и снова выгнала его из квартиры. В таком отце для детей не было никакого прока.
Тони собрал вещички и принялся кочевать от одного приятеля к другому. Его сводный брат, Винни, только что вернулся из армии (его призвали два года назад). Они вместе коротали дни на диване Сесилии, ничего не делая[49]. Начиналось «лето любви», и Тони в полной мере использовал доступных женщин и еще более доступные наркотики. Каллис прописал ему антидепрессанты, но он начал принимать и более тяжелые наркотики, в том числе и ЛСД. В июне вышла песня «White Rabbit» – она сразу стала гимном. Куда бы Тони с приятелями ни закатился, везде звучала эта песня.
Когда стало по-настоящему тепло, Тони решил посадить в своем «саду» в лесу Труро близ «тропы любовников», где они с Авис когда-то занимались запретным сексом, несколько кустов марихуаны. Когда проклюнулись первые ростки, Тони стал приводить сюда своих юных друзей, которые смотрели на него с восхищением, какого Авис больше не испытывала. Кроме того, здесь он хранил запас наркотиков. Свита подростков, запас таблеток и марихуана помогали ему бороться с усиливающимся чувством неполноценности. Окружив себя юнцами, которые боготворили своего героя, он чувствовал себя сильным, уверенным и, конечно же, более умным.
В конце концов, Тони наскучило кочевать по диванам, и он постучал в дверь кабинета Джоан Беккер в «Королевском кучере», чтобы поинтересоваться насчет работы. В отличие от других, Джоан была вполне удовлетворена работой Тони. Она предложила ему полную занятость и жилье в крыле для персонала. Тем же днем Тони перебрался в небольшой деревянный коттедж на краю мотельной парковки.
Найдя жилье, Тони завалил стол в комнате книгами по криминальной психологии, буддизму, трансцендентальной медитации и психоневрозам. Он продолжал анализировать истоки своих мрачных демонов. С типичной самоуверенностью он считал, что сможет исцелиться самостоятельно. Но сколько бы книг он ни читал и ни перечитывал, покоя они ему не приносили. Он продолжал поглощать огромное количество разнообразных препаратов. Несмотря на работу в мотеле, он большую часть дня проводил на «Скамьях» или в дюнах. Желудок его превратился в котел с кислотой, он похудел на пять килограммов и теперь весил около восьмидесяти. Уретрит у него тоже так и не прошел.
Каждое утро он просыпался и приветствовал свое отражение в зеркале в ванной: «Доброе утро, чертов мир»[50]. Подобно герою уайльдовского «Портрета Дориана Грея», ему становилось все труднее смотреть в зеркало – он не узнавал себя в отражении. Он начал видеть «Его», свое зловещее альтер эго