.
Глава 32Лайза
Когда мы собрались окончательно переселиться в Кейп-Код, мама принялась готовить нас к новой жизни. Во-первых, она записала нас с Луизой в местную школу, а потом отдала щенка Луизы, Холли Берри, тетиной подруге. Мама сказала, что там собачку все равно собьет машина, поэтому лучше ее отдать, пока этого не случилось. «У тех, кто живет на оживленных дорогах, собак не бывает», – заявила мама, когда мы отъезжали от дома новой хозяйки щенка. Луиза горько рыдала на заднем сиденье. Полагаю, мысль о том, чтобы сделать ограду, маме и в голову не приходила.
В Провинстауне строили новую школу, но строительство затянулось, поэтому в начале учебного года занятия у нас проходили в подвале старшей школы. После начала занятий я увидела Тони возле нашей школы. Он разговаривал со старшеклассниками и по-дружески махал им. Закончив разговор, он сунул что-то в карман и подошел ко мне – я наблюдала, как мальчишки играют в мяч.
– Привет, Тони! – обрадовалась я. – Что ты тут делаешь? В школе, я имею в виду.
Тони огляделся, потом снова повернулся ко мне:
– Да ничего особенного. Зашел поздороваться со своими «котами» и «цыпочками».
Тони был взрослым. Мне показалось странным, что его друзья еще учатся в школе, но я ничего не сказала. В школе я была новичком, и друзей у меня пока что не было, поэтому я была рада увидеть хоть одно знакомое лицо.
В конце октября у Луизы было первое причастие. Мама нарушила правило и пришла к мессе. Отец сказал, что тоже придет, а потом устроит для нас обед. Я всю мессу крутилась на скамье, поглядывая на дверь, откуда он должен был появиться. В конце концов, мама больно ущипнула меня за ухо и велела сидеть смирно. Я тихо сидела, наблюдая за процессией маленьких девочек в белых платьях и вуалях – прямо свадебных. Девочки чинно подходили к отцу Дуарте, а тот клал им в рот белые облатки. Девочки напоминали птенцов в гнезде: раскрытые розовые ротики, обращенные к священнику. Тело Христово, аминь. Я все это знала наизусть, и мне было страшно скучно. На соседней скамье рядом с Сесилией сидел сын Тони, Питер. Он был на два года младше Луизы, и ему было так же скучно, как и мне.
После мессы мы уселись на ступеньках церкви, ожидая отца. Рядом сидели Питер и Сесилия. Я решила, что они ждут Тони, но на церемонии он так и не появился. Как и отец.
– Вот засранец, – ни к кому не обращаясь, ругалась мама.
Она шагала взад и вперед, одну за другой закуривая маленькие сигары. День выдался холодным. Хотя мы с Луизой надели свои лучшие воскресные шерстяные пальтишки и перчатки, сидеть на каменных ступеньках на пронизывающем ветру было неуютно. Я-то надела шерстяную шапочку, но Луиза отказывалась снимать белую вуаль. Она совсем замерзла. Мама расхаживала по улице, негромко ругаясь.
Примерно через полчаса Сесилия с Питером поднялись.
– Пожалуй, мы лучше пойдем домой, – сказала Сесилия, отряхивая штанишки Питера.
Сесилия тяжело вздохнула, наклонила голову и повела Питера вниз по ступенькам. Я так и не узнала, кого они ждали, но если это был Тони, то он так и не появился. Мама кивнула им и продолжала ходить взад и вперед. Когда к церкви приближалась какая-то машина, она останавливалась и, прищурившись, всматривалась в лобовое стекло. Убедившись, что это не отец, она снова начинала шагать. В конце концов она остановилась перед нами, полностью закрыв солнце, отчего стало еще холоднее.
– Уже полдень. Поднимайтесь. Он не приедет. Чего и следовало ожидать. – Мама помолчала и добавила, словно себе самой:
– Нужно было догадаться, что он не приедет. Вот засранец!
Мама схватила Луизу за руку и потащила ее вниз со ступенек. Луиза, спотыкаясь, следовала за ней, свободной рукой стараясь удержать вуаль на голове. Я шагала следом за ними. На церковной парковке осталась только мамина машина.
– Садитесь, – скомандовала мама, вытаскивая из сумочки ключи.
Мы захлопнули дверцы, мама завела машину и кинула последний взгляд на церковь и пустые улицы. Она скрипнула зубами и вцепилась в руль обеими руками.
– Засранец!
Мама нажала на газ и рванула с места так, что заскрипели шины. Мы неслись по узким улицам к нашему мотелю.
Мы с Луизой вцепились в дверцы, чтобы не слететь с заднего сиденья. Это было немудрено, потому что мама огибала большую часть углов на двух колесах. Луиза тихо плакала. Свободной рукой она вытирала нос рукавом пальто. Пальто у нее было очень красивое, светло-голубое, с перламутровыми пуговицами. Мама сшила его сама. Я боялась, что она сейчас рявкнет на Луизу, чтобы та не пачкала чудесное пальто своими соплями, но мама молчала. Она на нас даже не смотрела. Она просто ехала вперед, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев. Я почувствовала, что у меня начинают зудеть руки.
На ужин мама швырнула нам с Луизой тарелки с чуть теплыми сосисками и шпинатом из банок. Мы посмотрели на зеленоватую жидкость, в которой сосиски чуть не плавали, потом на маму. Мама стояла с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.
– Что? – спросила она. – Маленьким принцессам такой ужин не годится?
Я знала, что нужно промолчать, но боялась, что меня от такой еды может вырвать, а тогда мама разозлится еще больше.
– Можно нам кетчупа?
Мама посмотрела на меня. Я видела, как опасно сощурились ее глаза. Мама медленно открыла холодильник, достала бутылку кетчупа. Не вынимая сигареты изо рта, она опрокинула бутылку над моей тарелкой. Кетчуп покрыл сосиску, шпинат, всю тарелку. Когда бутылка почти опустела, мама швырнула ее на стол с такой силой, что мой стакан с молоком подпрыгнул.
– Пожалуйста, Малышка Лайза, как тебе угодно! Могу я еще что-то сделать для вас, ваше высочество?
Я покачала головой, не осмеливаясь ни произнести ни слова, ни посмотреть на маму. Слезы капали в красную жижу. Я знала, что мои слезы еще больше ее разозлят.
– Ну и отлично! Будешь сидеть, пока не съешь все до последнего кусочка. Еда стоит денег, знаешь ли.
Мама выскочила из нашей кухоньки, громко захлопнув за собой дверь.
Но я не могла есть – не могла проглотить ни кусочка. Луиза доела и ушла, а я сидела за столом, дожидаясь, когда станет поздно и мама ляжет спать. Только после этого я осмелилась подняться и лечь в постель.
Утром моя тарелка стояла там же, где я ее оставила. Кетчуп засох и напоминал что-то вроде фрисби – твердая пластина, напоминавшая пластик, неровная, ведь внизу лежала сосиска и шпинат. Это был завтрак. Увидев, что я поднялась, мама крикнула из офиса:
– Мы не выбрасываем еду. В Биафре дети голодают.
Где бы ни находилась эта Биафра, я была готова отправить туда всю свою еду.
У меня сохранилось единственное теплое воспоминание о матери. Когда-то она читала нам по вечерам «Ветер в ивах». Мама садилась на кровать Луизы, я устраивалась на своей и смотрела, как поднимается и опускается мамина грудь от дыхания, слушала ее хрипловатый, нежный голос. Когда мама начинала читать, я перебиралась на кровать Луизы и ложилась в изножье, медленно подбираясь все ближе и ближе, надеясь, что мама не заметит. Но когда я оказывалась достаточно близко, мама поднимала глаза и говорила: «Отправляйся на свою постель. Тебе тут нет места». Я возвращалась назад, натягивала одеяло и ждала, когда мама будет читать дальше. Мама заканчивала читать главу, захлопывала книжку, поднималась, выключала свет и на цыпочках выходила из комнаты, аккуратно закрывая за собой дверь.
Это воспоминание я хранила как старую фотографию и вытаскивала его каждый раз, когда мама начинала на меня злиться – а это случалось практически постоянно. Пощечины – вот был главный знак маминого внимания. Но самое худшее случалось, когда мама подозревала, что я вру.
Она рассказывала, что отец лежал в больнице, где ему поставили диагноз – патологический лгун. Правда это или нет, но мама никогда не считала его хорошим человеком и отцом. И она пристально следила, чтобы вовремя заметить признаки той же патологии во мне. Тогда я этого не знала, но теперь думаю, что она больше боялась, чем злилась. Порой она шлепала меня так сильно, что от ударов оставались следы.
– Ты в точности как твой отец! – твердила она. – Вонючая лгунья!
Я не понимала, почему ее не волнует, что «вонючей лгуньей» может оказаться и Луиза тоже. Всегда только я.
Глава 33Тони
24 сентября патрульный полицейский Джеймс Кук догнал Тони на Коммершиал-стрит и сообщил, что выдан ордер на его арест за то, что Тони не платит алиментов жене и детям. Тони надели наручники и арестовали на месте. Его доставили в тюрьму Барнстейбл и осудили на шесть месяцев. Срок заключения истекал 18 марта 1969 года.
В тюрьме у Тони было время подумать. Его съедала тревога и не из-за расспросов о том, что случилось со Сьюзен Перри. Более всего он боялся, что за время заключения может потерять Кристину Галлант. В письмах из тюрьмы он во всем обвинял единственного виновника своих злоключений: Авис. Ведь это именно она требовала от него денег на детей и довела его до тюрьмы, верно?
На самом деле это было не так. И Авис ему об этом говорила. По закону Тони должен был выплачивать сорок долларов в неделю городской социальной службе защиты детей, а Авис получала деньги уже оттуда. Но Тони ни разу ничего не заплатил, и социальная служба, которая всегда бдительно следила за подобными типами, выдала ордер на арест. Для Тони этот случай стал лишним доказательством того, что мир к нему несправедлив.
Больше всего Тони страдал от отсутствия наркотиков – ведь почти три года он имел неограниченный доступ к любым препаратам. Он писал Авис безобразные письма, осыпал ее оскорблениями, называл тупой уродиной.
Она отвечала: «Ты давно убедил меня, что я не красавица. И я смирилась с этим давным-давно»[78]. Однажды Тони сказал подруге Сьюзен Перри и своей юной поклоннице Поле Хёрниг: «Никогда нельзя говорить женщинам комплименты, потому что они запоминают это навсегда»