мания.
Мама действовала очень типично для себя – быстро. Утром после первого свидания она позвонила деду Джорджи и велела ему снять с продажи наш дом в Вест-Бриджуотере. Она решила уехать из Кейпа и перебраться поближе к Рону – тот жил в Ньютоне, к западу от Бостона. Мама не собиралась упускать эту соблазнительную добычу. Наконец-то ей подвернулся шанс зажить жизнью, о какой она всегда мечтала, и получить все то, о чем мечтала. Жизнь с Роном сулила многое – нормальность, уважение, приличный дом в пригороде, а главное, кольцо с огромным бриллиантом, которое будут видеть все, куда бы она ни отправилась. Впервые в жизни мама была счастлива – ну или хотя бы не так несчастна и зла, как обычно.
В середине ноября она перекрыла воду в мотеле, закрыла ставни, убрала летнюю мебель в сарай и закрыла мотель. Я и опомниться не успела, как уже оказалась в четвертом классе школы Розы Л. Макдональд в Вест-Бриджуотере, а Провинстаун снова стал воспоминанием.
Глава 35Тони
Кристину Галлант хоронили в пятницу после Дня благодарения. Тони снова попросил Авис и Джона Дерингера отвезти его – на сей раз в Фолл-Ривер, на похороны. Это стало уже привычным. Много лет спустя Дерингер разместит в «Фейсбуке» длинный пост о том времени, озаглавленный «Поездки с Тони Костой»[88].
Тони утверждал, что мать Кристины просила его помочь нести гроб. Друзей Кристины это удивило. Все знали, что Тони был последним, кто видел девушку живой, и вполне мог иметь отношение к ее смерти. Как вспоминала одна из ее подруг, некоторые родственники Кристины «были возмущены» его присутствием на похоронах[89]. Всю дорогу до Фолл-Ривер Тони на заднем сиденье курил травку, а на следующий день вернулся в Провинстаун под кайфом. Смерть подруги его никак не затронула.
Жить ему было негде, и он кочевал от одного приятеля к другому, пока не поселился в гостинице «Белый ветер» на Коммершиал-стрит – там ему нашлась кое-какая работа. Приятели видели в ванной его номера большую банку с таблетками. Порой Тони заглатывал с десяток таблеток, надеясь заглушить тяжелые чувства после смерти Кристины. Он никому не позволял обнимать и утешать себя, даже просто прикасаться к себе. Когда кто-то пытался, он яростно сбрасывал чужую руку. Но даже под кайфом Тони обходил город, пытаясь найти работу в тех немногих отелях и мотелях, которые продолжали работать даже зимой. Ему же нужно было выплачивать алименты на детей. Но он сжег практически все мосты в Провинстауне: все знали, что он в любой момент может не выйти на работу или прийти на работу под кайфом, и тогда результаты непредсказуемы. Почти все, у кого он работал раньше, не хотели иметь с ним дело. И тогда Тони вспомнил, что Хэнк Беккер обещал ему работу в «Королевском кучере», где что-то строилось. Он автостопом добрался до Бич-Пойнт. Работами руководил Джон Этвуд. Чтобы закончить все к маю, ему страшно нужны были плотники. Этвуд нанял Тони, хотя мастер на стройке, Роджер Нуньес, возражал.
– С этим парнем будут проблемы, – предостерегал он Этвуда. – Попомните мои слова.
Жизнь Тони катилась под откос. Авис слышала, что он пытался покончить с собой «как Кристина». Но передозировка оказалась несмертельной. Авис пришла навестить его в «Белый ветер». По пожарной лестнице она поднялась в его комнату с рождественским подарком – одеколоном «Английская кожа». Авис пыталась привести Тони в чувство, как-то отдалить от опасной грани.
– Где мне жить? – тоскливо спрашивал Тони.
– У тебя есть дети, – ответила Авис. – Ты им нужен.
Тони немного полегчало. Он стал чаще видеться с детьми, пытаясь выбраться из депрессии. Но гораздо чаще он уезжал в лес за своими наркотиками. Обычно его сопровождали юные приятели. Возраст этих приятелей был разным – от пятнадцати до девятнадцати. Каждый угощался наркотиками из объемистой банки, «под завязку» наполненной таблетками. За несколько дней до Рождества Тони снова уехал в лес – он хотел срубить матери елку. Он медленно ехал, выбирая идеальное деревце. Сопровождавшая его «цыпочка» не понимала, как он собирается раздобыть дерево, но скоро получила ответ: в машине Тони имелся топор и пила. Он всегда возил с собой инструменты – ведь он же плотник, и инструменты могли пригодиться ему в любой момент.
Перед Рождеством хозяин «Белого ветра» велел ему съезжать. Как и раньше, в «Короне и якоре», Тони создавал слишком много проблем своими наркотиками и сомнительными приятелями. Идти ему было некуда, и он спросил у Авис, можно ли пожить у нее. Вряд ли это было возможно – в крохотной квартирке жили трое детей, она сама и ее приятель. Авис попросила приютить Тони своих соседей снизу, Донну и Вуди Кэндиш. Хотя их квартира тоже была невелика, Кэндиши согласились. Донна знала Авис и симпатизировала ей. Дети Авис часто гостили у Донны и Вуди и порой даже приходили к ним помыться перед сном. Донна всегда считала Тони очень аккуратным и вежливым юношей. Они согласились приютить его на время – до рождения ребенка, который должен был появиться на свет в середине января.
Тони оказался идеальным соседом: тихий, аккуратный, редко бывающий дома. Он поднимался рано утром и уходил – или на работу, или просто слоняться по улицам. Он никогда не ел вместе с хозяевами. Хотя в квартире он редко употреблял наркотики, но порой к нему приходили приятели, которые молча сидели на кухне – явно под кайфом. Однажды Донна видела, как один из парней попросту отключился, уронив голову на стол. В другой раз, когда Тони собирался уходить со своими приятелями, они пригласили с собой и Донну.
– Мы собираемся в лес в Труро, – сказал Тони. – Не хочешь поехать с нами? Мы хорошо повеселимся и постреляем из луков.
Донна отказалась, сказав, что у нее есть домашние дела. Но позже она вспоминала, что это приглашение «ей польстило».
Перед Новым годом Вуди и Донна устроили вечеринку. Донна готовила на кухне чай. Вошел Тони, сел за стол.
– Если бы я мог дать тебе то, о чем ты мечтаешь больше всего на свете, ты продала бы свою душу? – спросил он.
Шокированная странным вопросом Донна ответила не сразу. Она помешала чай в чашке, посмотрела на него. То, что она увидела, ей не удалось забыть даже через пятьдесят лет. За головой Тони сверкнула молния. В таком свете его и без того смуглое лицо показалось ей почти черным. Молния высветила его брови. «Он походил на дьявола, настоящего дьявола, – позже вспоминала Донна. – Никогда не забуду это лицо. Я унесу его с собой в могилу».
Донна глубоко вздохнула и ответила:
– Нет, Тони, я никогда не сделала бы этого. Вещи – это всего лишь вещи, а душа – это все, что есть у человека.
Тони явно удивился, потом обхватил голову руками и заплакал.
– Я совершил три поступка, за которые мне нет прощения, – пробормотал он сквозь слезы. – Нет прощения. Эта жизнь – моя расплата[90].
Когда появилась Авис, Тони все еще в слезах подошел к ней. Она решила, что он пьян.
– Нет, нет, ты не понимаешь, – ответил Тони. – Молись за меня. Молись, чтобы Бог простил меня. Мне нужно прощение, и только Бог может мне это дать.
Авис спросила, не в Кристине ли дело, и Тони кивнул, но добавил, что совершил еще два ужасных поступка. Авис не стала расспрашивать.
– Тони нет прощения, нет прощения, – твердил Тони, говоря о себе то в третьем, то в первом лице. – Я продал душу дьяволу. И прощения мне нет[91].
Глава 36Лайза
Вернувшись в Вест-Бриджуотер, мы обнаружили, что дед Джорджи и бабушка съехали из соседнего дома. Красный амбар опустел, ставни были закрыты. Никто не объяснял, что произошло, но я решила, что у деда возникли какие-то проблемы. Что, если нам нужно было забрать его из полицейского участка, а мы были так далеко, в Провинстауне? Через несколько дней после возвращения я услышала телефонный разговор и наконец-то все поняла.
– Родители продали дом по соседству, – рассказывала мама Рону. – Полагаю, отцу нужно было убраться из города. Так что вечером мы не сможем встретиться – детей не с кем оставить.
Мама рассмеялась, выпустила кольцо дыма и сделала глоток коктейля. Я быстро убежала спать.
Нужно убраться из города… Лежа в постели и пытаясь заснуть, я повторяла эти слова снова и снова. Я хорошо знала деда и понимала, если ему нужно было убраться из города, значит, дело плохо. Я вспоминала все те ночи, когда мама вытаскивала нас из постелей, чтобы ехать вызволять деда после очередной попойки. Я никогда не понимала, было ли ей страшно или она злилась. Однажды я спросила:
– Ты злишься, мамочка?
– Сколько раз я тебе говорила, что детей должно быть видно, но не слышно?! – Мама смотрела на меня в зеркало заднего вида, лицо ее стало прямоугольным, ее почти не видно было за сигаретным дымом. – А? Сколько раз?!
Больше я в такие моменты ни о чем ее не спрашивала. Но я до сих пор помню темноту за окном, тихое бормотание радио, шорох шин. Мама сворачивала на Норт-Элм-стрит, к полицейскому участку. Я всегда притворялась спящей – так было безопаснее. Забрав отца, мама открывала дверь машины, и меня обдавало ночным холодом. Дед усаживался на переднее сиденье, и машину наполнял едкий перегар. Порой от него пахло мочой и рвотой.
– Прости, детка, – бормотал он, пока мама закрывала дверцу. – Прости…
– Заткнись, пап, – рявкала мама. – Просто молчи, и все.
Разговаривать с ним в таком тоне она осмеливалась только, когда он был пьян. Она знала, что утром он не вспомнит, как груба она была.
Я слышала тяжелое дыхание деда, чувствовала запах перегара. Перегар накатывал на заднее сиденье. Мне приходилось сглатывать и дышать ртом, чтобы меня не вырвало от вони. Иногда мама понимала, что отец слишком пьян, и поручала нам следить за ним, чтобы его не начало рвать прямо в машине. Мы должны были предупредить ее, чтобы она вовремя остановилась и вытащила его на обочину. Иногда мы засыпали и упускали зловещие симптомы.