Снег прекратился, начались весенние дожди. Погода стояла холодная, сырая, неприятная. Я дождаться не могла, когда же наступит лето. Тогда мы вернемся в Провинстаун, и я буду загорать. Я думала о Салли, Бобе Стрейнджере, его маленьком Дьюке, который так заливисто лаял. Я думала о Сесилии и Тони, о том, как мы с ним будем ездить на свалку. Я думала о велосипедных прогулках по городу, представляла, как буду ездить за конфетами и мороженым и плавать в бассейне с Гейл и Джеффом. Я думала, какой купальник носить этим летом. Я с прошлого лета так выросла, что даже мама согласилась, что мне нужен новый купальник. Раньше она шила мне купальники из обрезков ткани – она приносила их из школы, с уроков трудового воспитания. Мне оставалось лишь молиться, чтобы она оказалась слишком занята и невнимательна и не заставляла меня это носить. Ее изделия были мешковатыми там, где не следовало, зато в других местах они были такими узкими, что носить их было невозможно. В этом году, когда мне исполнится десять лет, я хотела получить что-то красивое, по моей фигуре. Ну пожалуйста.
Как-то раз после школы мы поехали за покупками, но не за купальником. Маме что-то понадобилось в аптеке. Пока она покупала, я забрела в отдел ухода за волосами. Я хотела не только купальник – я хотела стать блондинкой. Девочка из моего класса нанесла на волосы средство «Сан Ин» и в мгновение ока стала блондинкой! Я читала инструкцию на бутылочке, когда ко мне подошла Луиза.
– Мама сказала, что нам пора идти, – сказала она, а я лягнула ее от раздражения.
– Ой, больно, – взвизгнула сестра, потирая ногу. – Зачем ты это сделала?
– Ой, больно, – передразнила я. – Зачем ты это сделала?
И тут же получила подзатыльник.
– Я все слышала, – сказала мама. – Ну почему, черт побери, с тобой вечно проблемы?
Я смотрела на бутылочку, зажатую в руке.
– Можно мне это купить? – не подумав, спросила я.
Мама посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она поверить не могла, что я прошу ее что-то купить после подзатыльника за очередной проступок. Потом она злобно прищурилась, скрипнула зубами и схватила меня за руку с такой силой, что ее ногти впились в кожу. Бутылочка упала на пол и закатилась под полки.
– Купи, купи, купи… – прошипела она. – Только это я от тебя и слышу! Марш в машину!
Я вырвалась и выбежала из магазина. Я пробежала через парковку и побежала дальше, в лес за торговым центром. Я чувствовала себя униженной. Я была в ярости. Я клялась, что когда-нибудь я ей отплачу. Дам ей пощечину. Пригрожу выпороть ее публично. Заставлю корчиться от стыда. Уже темнело, но я решила, что ни за что на свете не вернусь в ее машину. Я бежала через лес к дому, думая, что бегу прочь. Леса я не боялась. Я знала его так же хорошо, как дюны в Провинстауне. В лесу я чувствовала себя в безопасности, потому что мама никогда сюда не придет. Здесь ей меня ни за что не найти.
По заброшенной железнодорожной колее я выбралась из леса и вышла на Кресчент-стрит примерно в миле от нашего дома. На дороге меня может подобрать кто угодно, и, возможно, меня никогда не найдут. Я даже хотела этого. Тогда мама будет знать!
Если бы Тони жил поблизости, он подобрал бы меня, увидев, что я одна брожу по лесу. Тони обязательно подобрал бы меня, но он был далеко, в Провинстауне.
Глава 51Тони
На следующий день после ареста Тони доставили из Барнстейбла в окружной суд Провинстауна и предъявили обвинение в двух убийствах первой степени. В зале присутствовали Авис и Сесилия. Зрителями были преимущественно женщины. Заседание проходило на втором этаже ратуши. Когда вошел судья Гершон Холл, все встали. Он посмотрел на собравшуюся толпу и принялся разбирать все другие дела – штрафы за превышение скорости, штрафы за незаконную рыбалку, имущественные споры. Наконец, он повернулся к Тони и велел ему встать. Пока судья говорил, взгляд Тони рассеянно бродил по залу. Он ни на кого не смотрел. Единственное, что привлекло его внимание, это любимая картина на стене – «Чистильщики рыбы» Чарльза Хоторна. Когда зачитали второе обвинение: «Убийство первой степени Мэри Энн Высоцки», Тони опустил голову и уставился в пол. Заседание закончилось, и Тони повели вниз по красивой лестнице ратуши. Широкие двери распахнулись, полицейские вывели Тони на площадь, где уже собралась большая толпа, человек 150, среди которых был и Вуди Кэндиш. Толпа встретила его свистом и криками поддержки: «Тони, мы с тобой!»
Берни Флинн спускался по лестнице следом за Тони. Увидев происходящее, он с отвращением поморщился: «Ну что за уроды?! Приветствовать парня, который зверски зарезал четырех девушек?!»[116] Все это лишний раз подтверждало презрение Флинна к культуре хиппи, американской молодежи и развратному, грязному Провинстауну. Он мечтал забыть об этом городе, когда дело закончится и можно будет уехать отсюда навсегда. Тони улыбался, поднимал скованные руки, махал своим поклонникам. Толпа восторженно орала. Тони спускался по лестнице, как кинозвезда по красной ковровой дорожке. Он явно наслаждался происходящим, купался во внимании и всеобщей любви. Когда полицейская машина увозила его в тюрьму, он успел сделать знак мира для фотографов – на следующий день фотография появилась на первой странице «Кейп-Код таймс».
– Они казались милой семейной парой с маленькими детьми, – говорил Дэвид Ребой, тот самый, кто сдал Тони и Авис домик на Шенк-Пейнтер-роуд. – Я никак не мог предположить, что он – Джек-потрошитель[117].
– Все очень расстроены, что это оказался парень из Провинстауна, – заявила мать одного из приятелей Тони[118].
Многие в Провинстауне были с ней согласны. Мало кто верил, что Тони Коста мог убить четырех девушек. Только не «наш» Тони, обаятельный муж, отец троих детей, надежный бебиситтер, плотник и сантехник, которого практически все считали симпатичным, обаятельным парнем с соседней улицы. Многие считали, что его обвиняют несправедливо. Доктор Хиберт был недоволен тем, что Тони арестовали. Ему казалось, что полиция просто «преследует парня».
А те, кто придерживался другого мнения, держали свои мысли при себе. Одной из таких была Донна Кэндиш.
– Меня это не удивило, – позже признавалась она. – Он сидел у моей стойки и говорил, что совершил три непростительных греха. А ведь самый худший грех – это убийство, верно?
Ей вторил Джим Закариас:
– Я знал, что Тони относился к Авис как к животному. Он был способен на все. В нем было нечто такое, от чего мороз шел по коже[119].
Авис. Когда адвокаты начали разыскивать других потенциальных подозреваемых, Тони писал Авис из тюрьмы письма с угрозами. Он требовал, чтобы она ложно обвинила в убийствах других людей и заявила, что знакома с неким Чаком Хансеном. Тони выдумал этого человека, чтобы сбить полицию со следа. Авис категорически отказалась.
Но прошло целых сорок лет, прежде чем она призналась: «Когда те две девушки пропали, никто не хотел верить, что их убил Тони, но мы все подозревали, что это действительно так. Я была в этом уверена сильнее, чем кто бы то ни было». Авис писала: «Между первым обнаруженным трупом и двумя последними [sic!] прошел месяц[120]. Весь этот месяц мы жили в напряжении и страхе… По ночам мы глаз сомкнуть не могли… Никто из нас не осмеливался сказать о своих подозрениях. Сказать это вслух [sic] означало умереть. И тем не менее я постоянно об этом думала»[121].
Поскольку в городе Тони считали кем-то вроде наркоманского Санта-Клауса, который раздавал подарки своим приятелям, кое-кто из местных жителей подозревал, что раньше или позже, «его арестуют за какое-нибудь убийство»[122]. Но публично все защищали Тони, помалкивали в общении с репортерами и следователями, словно это была игра в кошки-мышки – местные против всего мира. Короче говоря, в Провинстауне возник некий мафиозный кодекс молчания, который защищал Тони и его приятелей, хотя те нарушали закон. Когда полиция допрашивала местных жителей о том, что Тони торговал наркотиками, воровал, грабил и жестоко обходился с женой, многие откровенно и даже демонстративно лгали.
На следующий день в восемь утра окружной прокурор Эдмунд Динис созвал в Хайяннисе пресс-конференцию. Динис, опытный политик, умело проложил себе путь от городского совета Нью-Бедфорда до палаты представителей Массачусетса и до сената штата. В 1956 году он стал первым окружным прокурором португальского происхождения в округе Бристоль, куда в то время входили Кейп-Код и Острова. Полиция Провинстауна была оскорблена – все считали, что Динис выходит за рамки дозволенного, но окружной прокурор не мог устоять перед соблазном предстать перед камерами.
Сонный Кейп-Код такого еще не видел. Динис стоял перед залом, битком набитым журналистами, и подробно рассказывал самые чудовищные детали полицейских находок. Он ошибочно заявил, что тела были «расчленены по всем суставам», что убийца вырезал жертвам сердца, и те не были обнаружены. Прокурор также утверждал, что на одном из трупов обнаружены следы зубов. Но ни Динис и никто из присутствующих не понимал, что «резаная рана» была нанесена не резцами человека, а ножом или другим острым инструментом. Когда репортер спросил, является ли убийца «Вампиром из Кейп-Кода», прокурор заявил, что именно этого преступника им удалось арестовать. Так родилось прозвище «Каннибал из Кейп-Кода».
Жестокие убийства, во всех красках расписанные журналистами, взбесили местных жителей. Жители Труро твердили, что раньше дети без страха ходили в лес за черникой, но теперь их леса превратились в зловещие заросли.